Василий Дюбин - Анка
— Понимаю, Аня. Я тебя хорошо понимаю. Ирина славная девушка, сердечная. Она — редкостный чуткости человек. Меня удивляет только одно: Ирина здоровая, красивая девушка, а вот до сих пор не замужем, хотя ей уже двадцать пять лет.
— Ирина проживет сто лет, а за это время и жених найдется подходящий, — улыбнулась Анка.
— Таким людям, как Ирина, я желаю двести лет жизни, — сказала Глафира Спиридоновна, усаживая Анку на скамейку под тенистым каштаном.
— Ирина — богатырь, проживет и двести, — все с той же теплой улыбкой задумчиво произнесла Анка.
Глафира Спиридоновна поняла, что Анке было приятно вспоминать и говорить об Ирине, которую успели полюбить все бронзокосцы за ее чистую душу.
— Но что же это она забыла про меня?
— Как забыла? — не согласилась Глафира Спиридоновна. — А ее приветы ты получаешь через Орлова?
— Что приветы… Я ее вторую неделю не вижу. Ведь могла же она приехать вместе с Яшей. Хотя бы на час…
— Наверное, много работы на медпункте, — заметила Глафира Спиридоновна.
— И так может быть, — согласилась Анка.
Но ни Анка, ни Глафира Спиридоновна не знали того, что в тот самый час, когда они говорили об Ирине, она внезапно слегла в постель и часы ее жизни были уже сочтены…
Вернувшись из Белужьего, Ирина в первую же неделю почувствовала себя плохо. С каждым днем ей становилось все хуже, но она не придавала этому значения.
«Обычное недомогание… — решила Ирина. — Переутомление… Борьба за жизнь Анки… Встряска нервов… Пройдет…»
Наконец ей стало так плохо, что она, накладывая повязку на руку одному рыбаку, вдруг выронила бинт, зашаталась. Ее поддержала Дарья, усадила на табурет.
— Что с тобой, Иринушка? — встревожилась Дарья.
— Ничего… Это пройдет… Добинтуй ему руку, — кивнула Ирина на рыбака, — а меня отведи в мою комнату. Я лягу…
Ирина не подозревала, что уже третью неделю ее здоровый организм вел жестокую борьбу со страшным врагом, проникшим в ее кровь. И только теперь, заметив, как ее правую руку стало заливать синевой, она поняла все…
Дарья сидела на краешке койки и не сводила с Ирины влажных глаз.
— Красавица ты моя. Да как же ты сразу изменилась. И отчего бы это?
— У меня… заражение крови.
— Бог с тобой! — ужаснулась Дарья, отмахнувшись руками. — Страсти какие придумываешь.
— У меня заражение крови, — повторила Ирина.
— От чего она могла заразиться?
— От инфекции.
— Да как она могла попасть в твою кровушку-то?
— Ее занесли там, в больнице, когда брали у меня кровь для Ани…
— Возможно ли?
— Да… В суматохе… в горячке… возможно и такое…
«Надо спасать ее! — забеспокоилась Дарья. — Спасать, спасать дорогого нам человека!..» — Она сказала Ирине: — Я на минутку, — и выбежала, бросив дверь открытой.
Через полчаса к медпункту подъехала колхозная грузовая автомашина. В комнату Ирины вошли Орлов и Дарья. Вид у Орлова был встревоженный и растерянный, как в ту ночь, когда Тюленев привез раненую Анку.
— Тебе плохо, Ира? — спросил Орлов.
— Очень…
— Я отвезу тебя в больницу.
— Поздно, — вздохнула Ирина.
— Да что вы ее слушаете… Везите… Сейчас же везите, — настаивала Дарья.
Орлов, не раздумывая, поднял Ирину, и понес из комнаты. Он посадил больную в кабину, а сам взобрался в кузов, крикнув шоферу:
— Поехали! Да быстренько!..
Глаза Ирины светились тихой радостью. Говорят, что у каждого умирающего человека глаза на короткое время озаряются вспышками, последними вспышками внутреннего света…
Медленно угасала жизнь Ирины. Но умирала она в полном сознании. Ирина рассказала Анке все, все…
— Такое же право на Яшу имела и ты, — сказала Анка, сидя на табурете возле койки больной. — Ты спасла ему жизнь.
Ирина потянулась, шевеля губами, и закатила глаза.
— Яша! — вскрикнула Анка и закусила губу.
Орлов был в коридоре и быстро вошел в палату.
— Что, Аннушка?
— Ей плохо… Она умирает… Помоги спасти ее… Она умирает, Яша… Врача позови…
Орлов пристально посмотрел на посиневшее лицо Ирины, закрыл ей глаза и глухо проговорил:
— Поздно, Анюшенька… Она скончалась.
Анка неподвижно сидела на табурете словно окаменевшая. Слезы, срываясь с длинных ресниц, градом катились по щекам.
Гроб с телом Ирины бронзокосцы привезли в хутор и похоронили любимую «докторшу» в центре молодого парка. Они обнесли могилу оградой, поставили деревянный обелиск. На обелиске золотом отсвечивали под лучами солнца бронзированные буквы надгробной надписи:
Незабвенной
Ирине Снежкович
1922–1947 гг.
от
благодарных жителей
хутора
Бронзовая Коса
XXВ рыбаксоюзе и в порту, где базировалось поисково-вспомогательное судно, следователь Белуженской районной прокуратуры установил, что на «Буревестнике» все члены экипажа, начиная с капитана и кончая коком, бритые. Бороду носит только помощник механика Николай Георгиевич Минько.
Из порта запросили по радио «Буревестника», когда он прибудет на базу? Капитан ответил: «Через два дня». Но судно пришло на третьи сутки. Следователь прокуратуры и милиционер терпеливо ожидали его в порту.
Когда «Буревестник» пришвартовался к пристани, первой по трапу сбежала на берег Олеся. Капитан, стоя на мостике, крикнул ей:
— Минько! Не задерживайся в городе! Через четыре часа выходим в море!
— Знаю! — помахала рукой Олеся.
«Минько?» — встрепенулся следователь и преградил ей дорогу.
— Простите, гражданка…
Олеся остановилась и с удивлением посмотрела на следователя и милиционера.
— Что вам нужно от меня?
— Вы жена помощника механика Минько?
— Нет. Мы однофамильцы.
— Земляки?
— Да нет же…
— Вы давно его знаете?
— По письмам с войны…
— С войны? — переспросил следователь.
Олеся насторожилась и замолчала.
— Говорите, говорите. Не смущайтесь. Я из прокуратуры.
— Да, с войны, — продолжала Олеся. — Видите ли… Он фронтовой товарищ моего брата… Тоже Николая… У них только отчества разные и годы рождения… Коля был тяжело ранен… Смертельно ранен… И умер на руках…
— Погодите, — опять прервал ее следователь. — Ваш однофамилец на «Буревестнике»?
— Нет.
— Как? — изумился следователь.
— Пять дней тому назад капитан списал его на берег. В Темрюке.
— Эх, черт возьми! — взмахнул рукой следователь, прищелкнув пальцами. — Подождите меня, — кивнул он милиционеру. — Я на минутку, — и вбежал по трапу на борт «Буревестника».
Капитан повторил то, что сказала Олеся, и показал заявление Минько. Следователь прочел заявление и покачал головой.
— Хитрая бестия. Ловок!
— А что такое? — спросил капитан.
— У него такие же контузии, как у вашего «Буревестника» крылья, — загадочно ответил следователь и ушел, оставив в недоумении капитана.
Олесю подвезли на машине к городской прокуратуре. Следователь ввел ее в отдельную комнату, усадил за стол и сказал:
— Вот вам чернила, ручка, бумага. Напишите все, что вам известно о вашем однофамильце.
Олеся отодвинула от себя бумагу, ручку и сердито посмотрела на следователя.
— Ничего писать я не буду.
— Будете, — мягко сказал следователь, улыбаясь ласковыми глазами.
— Скажите: я арестована?
— Задержана, — с той же теплой улыбкой ответил следователь.
— И надолго?
— Напишите, о чем я прошу, подпи́шите и вы свободны до суда.
— Какого суда? — недоумевала Олеся. — Кого будут судить?
— Вашего бородатого однофамильца.
— За что?
— За большие злодеяния. За предательство. За измену Родине. Мы давно разыскиваем его.
Мысли у Олеси спутались, и она развела руками:
— Ничего не понимаю…
— Объясню. Ваш однофамилец, которого списали на берег, скрывается под чужим именем.
— Кто же он?
— Павел Тимофеевич Белгородцев. Уроженец хутора Бронзовая Коса. Из кулацкой семьи. При гитлеровцах был хуторским атаманом. Помните недавнее покушение на жизнь рыбачки Анны Бегунковой во время киносеанса на «Буревестнике»?
— Да, да… Так что же?
— Это его рук дело. Но теперь он будет разыскан и предан суду.
Олеся обхватила руками голову и закачалась на стуле.
— Боже мой!.. Он говорил, что мой брат Коля умер у него на руках… А может, он его… раненого и беспомощного… задушил своими звериными лапами и завладел его документами?
— Все возможно, гражданочка. От фашистского прихвостня всего можно ожидать.
— И это чудовище… Эта мерзость… Этот негодяй домогался взаимности… хотел жениться на мне…
