Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить
— Закончили, мамаша, — буркнул он и пошел в дом за женой.
Катерина собрала на стол, села напротив мужа, подперла голову руками.
— Деньжат чего-то маловато нащелкали, — пробурчал недовольно он, принимаясь за щи.
— Хватит, — улыбнулась Катерина, задумчиво глядя на мужа.
— Чего уставилась? — спросил Егор.
— Ты не умылся, — засмеялась она.
— Грязный, что ли?
— Черный.
— Это загар.
— Егор, — Катерина опять засмеялась, — сегодня на меня Федька Мякишин знаешь как сказал?
— Как?
— Красивая, говорит, ты, Катерина.
— Я вот ему ходули-то переломаю, — пообещал Егор.
После ужина Егор вышел из дома, сел на крыльцо покурить.
— Папка, — Игорь примостился рядом. — Назови мне часть света, — он хитро прищурился.
— Америка.
Игорь прыснул:
— Фотон! А часть материи?
Егор опять задумался, копаясь в своих небогатых в этой части запасах знаний. Вот если бы насчет механизма вопрос, он бы сообразил, а тут «фотоны»! Попробуй, угадай.
— Сдаешься? — не терпелось парнишке.
— Ну?!
— Часть материи — отрез! — Игорь даже подпрыгнул от удовольствия и смеха. — Еще задать?
— Хватит, а то шибко умный буду, — отказался Егор. — Двоек-то много нахватал?
— Еще чего, — обиделся сын.
«Башковитый парень, — думал Егор, искоса поглядывая на сына. — Вырастет — ученым будет, — ему стало смешно, он улыбнулся. — А чего? Будет. Из села за последние годы три агронома вышли, пять учителей, инженеров разных — не перечесть. Одна даже на артистку в Москве учится. А вот Игорь ученым будет, это точно».
— Ученым будешь, — вслух сказал Егор.
— Прям уж. Не хочу ученым.
— А кем хочешь?
— Космонавтом.
— Ишь, куда загнул, — присвистнул Егор.
В огороде засмеялась Катерина.
Вечером все смотрели телевизор. Катерина примостилась около мужа.
— Егорушка, — зашептала она ему в ухо. — Пойдем погуляем с тобой?
— Куда? — удивился Егор.
— Куда-нибудь… Пойдем к нашим березкам!
— Темно уже, спать охота, — отпирался Егор.
— Выспимся, завтра ж не на работу.
— Выдумаешь тоже, — проворчал он, но поднялся с дивана.
— Чего тебе приспичило? — спросил он на улице.
— Так просто… Мы с тобой, как старики, все дома да дома. Доктора говорят, гулять перед сном надо.
— Глупость это… Завтра надо на базар…
— Съездим, Егорушка, только давай сейчас про что-нибудь другое говорить?
— Про што, к примеру?
— Вечер-то какой чудесный! Весна. Сирень скоро пойдет… Помнишь, ты мне букет принес, до свадьбы еще.
— Ну, — он усмехнулся.
Катерина шла легко, в сумерках белело ее почти девичье лицо.
— Скоро незабудки высыпят, хочешь — притащу, — неожиданно предложил он.
Они вышли за околицу села. Кругом было тихо, и только, казалось, томно дышала вспаханная земля.
— А вон наши березки, — Катерина кивнула на три жавшиеся друг к другу, еще не распустившиеся деревья. Лет шестнадцать назад впервые поцеловал здесь Егор девчонку в белом ситцевом платьице…
— Слышь, Егорушка, давай я побегу, а ты меня догоняй, — предложила Катерина.
— Чего еще? — удивился Егор.
— Ну, догоняй, — настойчиво повторила Катерина и легко побежала к березам.
«Вот разошлась баба», — подумал Егор, помялся и забухал ей вслед сапогами. Катерина забежала за березы, остановилась, дышала часто, но не тяжело.
— А теперь поцелуй меня, — требовательно приказала она подбежавшему Егору.
Тот неловко ткнулся ей в лицо, чмокнул куда-то между носом и глазом. Вздохнул, почувствовал одному ему знакомый и родной запах, прижал Катерину огромными ручищами и крепко поцеловал.
…Вернулись они далеко за полночь. Егор запнулся в сенцах за ведро, чертыхнулся.
— Тс-с! — тихо смеялась Катерина.
Прокрались на цыпочках в свою комнату. Егор разделся, лег в постель. Катерина долго расчесывала длинные волосы, сидя на краешке кровати. В окно заглядывала большая оранжевая луна. Егор молча смотрел на жену, на ее волосы, руки, блестевшие при луне глаза.
— Все-таки я ходули ему переломаю, — вдруг прошептал он.
— Федьке-то? — засмеялась Катерина.
— Я ему покажу заглядываться на чужих жен, — погрозил он, улыбаясь.
На душе у него было тепло и приятно.
ДРАКА
Драка случилась около Дома культуры после вечернего сеанса. Участковый Абсатаров подоспел вовремя, хотя за ним никто и не подумал бы бежать. Он ходил с женой в кино и не успел далеко отойти от места происшествия. Веня Порохин, выпускник средней школы, готовившийся поступать в этом году в институт, лежал, съежившись комочком, на забетонированной площадке и не шевелился. Рядом на корточках сидела перепутанная Люська, его подруга, и дрожащим голосом повторяла одно и то же:
— Веня, вставай, Венечка!
Парни держали под руки не собиравшегося больше драться восемнадцатилетнего совхозного слесаря Максима Жолобова, гитариста, певуна и любимца девчонок, который ошалело таращил глаза на лежавшего и кусал тонкие красивые губы.
Никто толком еще не сумел разобраться, что же все-таки здесь произошло, все растерянно переминались, соображая, помочь ли Вене, или это сделает Люська, а может, он встанет сам.
— Разойдись! — приказал участковый.
Он расширил круг собравшихся и наклонился над лежавшим.
— Веня, вставай, Венечка! — всхлипывая, твердила Люська.
Участковый осторожно повернул Венькино лицо, и Люська тоненько вскрикнула — оно было в крови.
Абсатаров поискал глазами по кругу и позвал:
— Петр, иди сюда. Гони свои «Жигули», в больницу надо.
Он встал и в упор глянул на Максима Жолобова.
— Ты?
Тот хотел было ответить, но только прохрипел что-то невнятное осипшим от серьезности обстановки голосом.
— Веня, вставай, Венечка! — монотонно твердила Люська, наводя тоску на окружающих.
— Вперед! — приказал участковый Абсатаров и деловито, по-военному, поправил пустую кобуру, которую носил при себе неизменно.
Максим странно втянул голову в плечи и, озираясь по сторонам, пошел впереди участкового. В сумерках сверкнула фарами машина. Веню осторожно подняли, положили на заднее сиденье и увезли в больницу.
Абсатаров повел Максима в «кутузку». Она находилась в подвале старого каменного двухэтажного дома, принадлежавшего до революции, по словам стариков, купцу Морозову. На верхних двух этажах сейчас располагались сельсовет, загс, отделение милиции. А подвальчик с тусклыми перебитыми стеклами называли «кутузкой», в которой изредка отсыпался с глубокого перепоя пьяница и дебошир Федя Курыкин. Абсатаров долго возился с замком, наконец, открыл дверь, осветил фонариком помещение, нюхнул воздух, поморщился и кивнул Максиму:
— Заходи, сейчас одеялу чистую принесу.
— Перебьюсь, — неожиданно зло огрызнулся тот.
— Ну, ну, — пригрозил участковый. — Завтра ты у меня перебьешься… В районку отправлю.
В это время к председателю сельсовета Андрею Андреевичу Цивалову прямо домой прибежала насмерть перепуганная мать Максима Любовь Никифоровна, узнавшая о случившемся.
— Ой, милые мои, ой, родные! — причитала она, катая головой по столу.
— Может, образуется все, Люба, — утешала жена председателя.
— В больницу Веньку-то увезли, пластом, сказывают, лежит…
Дочь председателя, девятиклассница Надя, с учащенным сердцебиением слушала разговор.
— Съезжу я, мать, в больницу, — натягивая рубашку, недовольно пробурчал Андрей Андреевич. — Сукины дети, что натворили… Рот не разевай! — гаркнул он на дочь. — Доигрались, гитаристы…
В приемной больницы сидели заплаканные мать Веньки и его сестренка. Андрей Андреевич опять недовольно покряхтел и прошел мимо. Хирург Шепелев поднял голову от бумаг навстречу входящему председателю и улыбнулся:
— Всех на ноги подняли?
— Живой?
— Живой, — усмехнулся хирург. — Нос у него зашиблен, больше никаких повреждений… Сейчас отойдет от перепуга, и домой отпустим.
— Чего ж ты, Венька, всех перепугал? — председатель зашел в операционную и сел рядом с парнем.
Тот, отвернувшись, молчал.
— Больно, что ли? — участливо спросил Андрей Андреевич.
— Нет, — дернулся тот от его руки.
— Ясно… Перед Люськой стыдно было… А в лежачем положении почему оказался?
— Сбил он меня, — пробурчал Венька, сдерживая обиду и ярость.
— За что?
— Это наше дело, — с многообещающей угрозой прошептал парнишка.
— «Это наше дело!» Партизан! Ваше-то, ваше, а ты сейчас домой с матерью пойдешь, а Максимкина мать от горя убивается.
— Схамил он Люське, — помолчав, протянул Венька.
— А ты?
— А я дал…
