Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить
— Завтра.
— Чего пришел?
— Дядя Андрей, покажи прием!
— Вот привязался… Что я тебе, чемпион по дзю-до? Иди в секцию к Мишке (Мишка руководил секцией борьбы при Доме культуры) да борись.
— Мишку я и сам только так делаю, — махнул рукой Максим.
— Это по носу-то? — серьезно спросил Андрей Андреевич.
— Да ладно вам…
Когда Надя осторожно, с замиранием сердца, вышла из дома, отца и Максима на крыльце не было. Из-за куста сирени, растущего за домом, раздавались кряхтенье, шипенье, сопенье.
— Ниже ты меня захватывай, балда… Ну! Вали, черт тя!
— Мам, а они опять дерутся! — сообщила Надя матери.
— Дожил до седых волос… — проворчала та. — Иди, зови их чай пить.
— Папа, иди ужинать! — громко крикнула счастливая Надя.
Андрей Андреевич подмял под себя Максима, грузно сел на его мускулистое, еще не набравшее силу тело, и, вытирая пот, выдохнул:
— Слышь, гитарист, ужинать пойдешь?
— Можно, — процедил парень, извиваясь под председателем, как ящерица.
ДУБЛЕНКА
Итак, Славка ехал в деревню к дедушке и бабушке. Причиной этой поездки явилась дубленка. Обыкновенная шуба из овчины. Мода резко изменила свое направление и от всевозможных пелаксов и болоньев повернула к овчине. И Славке, как и всем его ровесникам, захотелось непременно заполучить дубленку.
— Где ж я тебе ее возьму? — всплеснула руками мама. А потом, подумав, предложила: — Поезжай-ка, Славик, к деду. У него отличный полушубок есть, попроси, может, отдаст? Он его редко надевает, тяжело в нем. И попроведуешь, кстати.
Маленький пыльный автобус, тряхнув еще разок на прощанье своих пассажиров, остановился у деревенского клуба. Славка вышел, огляделся по сторонам.
Вечерело, по улице тянулось стадо коров. На лавочках у домов сидели старики и старушки, ребятишки играли в прятки. Славке стало хорошо и радостно от всего этого, и он почувствовал себя опять маленьким мальчишкой, каким носился с пацанами по этой длинной и узкой деревенской улице.
— Никак, внук Петровича приехал? — с улыбкой полюбопытствовала проходившая мимо женщина.
— Он самый.
— Ишь, ты, какой вымахал! — засмеялась она. — Прямо жених нашим девкам!
Славка подхватил чемодан и зашагал к дедову дому, здороваясь на каждом шагу.
Он был в деревне последний раз в прошлом году. За год дедова избенка осела, еще больше вросла в землю и печально смотрела на улицу небольшими аккуратными оконцами.
Бесшумно отворилась калитка, и Славка услышал, как молочные струи звонко барабанят по пустому подойнику. «Бабуля корову доит», — определил он. И тут же услышал неторопливый голос деда.
— Вот холера, вся в репье изгваздалась. И куда тя черти занесли… Стой, стой, не брыкайся… Ишь, норовистая какая…
Славка тихонько прошел в избу, поставил чемодан, снял плащ и лег на широкую лавку. Все здесь было так же, как и в прошлый год, и так же, как много лет назад. Тикали ходики, поблескивала зелеными глазами огромная фарфоровая кошка на комоде. Славка закрыл глаза и представил, как сейчас войдет бабуля, погладит его шершавой ладошкой, даст кружку сладкого парного молока, а дед глянет на него притворно-сердито и пробурчит: ишь ты, санапал такой!
— Батюшки! — услышал он бабушкин голос. — Славушка! Перепужал-то как!
— Ишь ты, санапал вымахал какой, — дед обнял внука, и Славка почувствовал, как задрожали его сухие плечи.
Через полчаса все сидели за столом. Дед пропустил стопку и неторопливо расспрашивал Славку, как живут мать с отцом, чего не едут.
— Ты, Славушка, в отпуск к нам, аль как? — спросила бабушка.
— Нет, баба, я денька на два.
— А чего так скоро?
— Отпуск у меня уже был, в поход ходил, — объяснил Славка, — я навестить вас приехал, и дело к тебе, деда, есть.
— Что за дело, сказывай.
— У тебя дубленка есть. Мама говорила, что ты ее редко носишь, а мне она вот так нужна. Отдай мне ее, деда, я тебе деньги заплачу.
— Дубленка, говоришь… Есть дубленка. А чего она тебе враз понадобилась? — спросил дед.
— Все сейчас носят. Мода такая.
— Мода? — дед долго смотрел куда-то в угол комнаты, потом промолвил: — На кой мне твои деньги? Деньги молодым нужны, а нам чего их, солить, что ли?.. Бери дубленку, раз мода дак.
— Ну хочешь, я тебе вот этот плащ отдам, — предложил Славка.
— А он уже не модный, поди? — усмехнулся дед.
— Да это отец мне сунул в сумку, от дождя, говорит.
Утром, раным-рано, дед прошел в Славкином плаще по улице.
— Ты куда это в плаще-то? — засмеялся сосед.
— Корову в табун выгнал, — хитро ухмыльнулся дед беззубым ртом. — Внук отдал, не модный плащ-то…
Собрались старики.
— В Италии, говорят, рыбаки в таких рыбу ловят, — рассказывал один. — Он хоть и тонкий, а не промокает.
— Холодный только. Не греет… Воробьиная шкура.
— Да, качества-то нет, — Славкин дед сам с любопытством крутился на месте, оглядывая себя.
— Так химия же, какое тут качество! Вчера старуха пошла в магазин, сахару ей свесили в етот… целлофановый мешок. Семь копеек отдала, а он порвался тут же…
Вечером Славка упаковал черный дедов полушубок в чемодан и захлопнул его крышкой.
— Теперь я, деда, в твоей дубленке самый модный буду в городе.
Дед свернул цигарку, затянулся. Долго и сосредоточенно смотрел в окно. В стекла постукивали редкие капли дождя. Пепел от цигарки сыпался на пол.
— Не моя это, Славушка, дубленка. Николая это, дядьки твоего.
Славка удивленно посмотрел на портрет, окаймленный черной лентой.
Молча присела на лавку бабушка.
— В этом полушубке с фронта он пришел. Вместе с орденом ему этот полушубок вручили… Израненный весь пришел… Так и помер, не сносил его.
Бабушка заплакала, вытирая слезы кончиками платка.
— Поэтому ты его и редко надевал, берег? — тихо спросил внук.
— Ну, берег не берег… Носи уж, коль… модно теперь…
Наутро Славку провожали домой дед и бабушка.
— Володьке передай: пусть пишет почаще, — наказывала бабушка. — Да сетку-то крепче держи, варенье прольешь. Приезжайте в отпуск, ждать будем. Ксюша пишет, тоже семьей приедут.
— Ты, Вячеслав, пиши, — наставительно говорил дед, постукивая батожком о сухую землю. — У тебя забот-то поменьше.
Едва маленький желтый автобус подъехал к клубу, как его атаковали пассажиры с сумками, чемоданами и сетками.
— Лезь, Славушка, лезь скорей, — суетилась бабушка, подталкивая внука. — Гляди-тко, миру-то сколько в его натискивается.
Славка помялся, кинулся было к двери, вернулся и решительно сунул деду в руки чемодан с дубленкой.
— Не надо, деда, не надо…
— Ты чего? — растерялся дед.
Автобус, чихнув, двинулся, переваливаясь по кочкам. Славка смотрел в окно автобуса на две сгорбленные старческие фигурки.
ПАМЯТЬ ДЕТСТВА
Первая учительница
Росли мы с Пашкой Сердюковым без отцов: они не вернулись с фронта. Единственное, чему я все время завидовала, это то, что у него была мать, а у меня ее не было. Я свою мать даже не помню. Тетка говорила, что она умерла от чахотки, когда я была еще совсем маленькой.
Тетка у меня была доброй. Помню, она часто смотрела на меня с жалостью и причитала:
— Сиротинка ты моя, горемычная!
Мне всегда в это время становилось жалко тетку, и я ревела. В том возрасте я очень смутно понимала слово «сирота». А тетку жалела потому, что у нее всегда были красные глаза. Мне казалось, оттого, что она все время плачет, они у нее вытекут, и я за нее очень боялась.
Насколько сейчас понимаю, тетку я не столько любила, сколько жалела и боялась ее. Вечером, когда в избе уже были закрыты ставни, она, сморкаясь и беспрерывно вытирая слезившиеся глаза, становилась в угол на колени. Молилась долго и жутко. Из ее молитв я понимала, что она просила у бога за меня.
— …Да не пошли беду на сироту Лизавету, дочь убиенного Михаила…
Под шепот и подвывание тетки я засыпала на печке и во сне ко мне являлся сам бог. Он был с рогами, с бородой, топал ногами и грозил мне прутом. Я, наверное, кричала во сне, потому что просыпалась от теткиной жесткой руки.
— Христос с тобой, Лизка, чего орешь-то? Перекрестись — сразу отлегет. Да плюнь ему, кто грезится-та, шпонь три раза. Господи, спаси и сохрани от блазни…
По всему по этому я мало находилась дома. Летом мы с Пашкой днями бултыхались в мелкой речке, что протекала у деревни. А когда уши закладывало водой, как ватой, и глаза мутились от нырянья, мы валялись на песке. Война нам в этой глуши казалась очень далекой. Многого мы не требовали. И для нас это была самая прекрасная пора детства.
После бесконечных фантастических рассказов нам хотелось воочию убедиться в существовании чертей и прочих бесов.
