Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить
А может, так и надо?! Надо, чтобы дети наши жили богаче, интереснее, красивее, чем мы! К этому мы и стремимся.
— …А я ему говорю: еще раз вякнешь что-нибудь матери — смажу! Она же у него больная, сердце у нее. Мне-то че, она же не моя мать, а все равно жалко… Я говорю, совесть имей, она на тебя, обалдуя, всю жизнь тянется…
— Ты о ком, Леша? — спросила я.
— Да про Валерку, дружка моего. Позавчера ее как схватило, Валерка — «скорую» и в больницу. А сегодня с утра мы ей цветов нарвали и унесли. Она ромашки полевые любит сильно… Валерка, не поверите, в поле заревел. Если, говорит, мать помрет, не прощу себе…
Дорога петляла среди полей пшеницы, овса, кукурузы, лесных колков. И вдруг что-то до боли родное увидела я, точнее, еще не увидела, а почувствовала.
— Леша! — у меня сорвался голос.
— Чего это вы, Елизавета Михайловна? — Лешка повертел головой по сторонам.
— Это Волчий лог? — я напряглась, жадно хватая взглядом лесные колки, рассыпанные по глубокому оврагу.
— Ну, — кивнул Лешка. — Сейчас ваша деревня вывернется.
Я не ожидала этого от себя, я засуетилась. Поправила волосы, одернула свитер, напряглась, как перед самым ответственным в жизни экзаменом. Даже стало плохо. Физически плохо от радостного чувства возвращения домой.
— Это здесь, Леша! Здесь! — показала на пролетевшую стрелой мимо нас березу. Лешка резко тормознул и повел машину потише.
Да, здесь я сидела с распухшей ногой, а Пашка ныл в кустах, пугаясь тетки Марьи. Я заторопилась, мне хотелось быть здесь не случайной гостьей, а хозяйкой.
— Леша, смотри, вон школа наша показалась! — Это была наша школа — длинное здание на краю села.
— Это не школа, Елизавета Михайловна, — тихи и с сочувствием возразил Лешка. — Это правление совхоза и общежитие здесь же… А школа вон там, видите двухэтажное здание.
— Давно оно построено? — растерялась я.
— Давно уже, — пожал плечами парень.
Машина въехала в село. Я ловила взглядом каждый дом, каждый забор. И все узнавала. Почти ничего не изменилось на моей улице.
— Остановись здесь. Это мой дом. — У меня закружилась голова.
— Вам плохо? — участливо спросил Леша.
— Извини, Леша, — попыталась улыбнуться я, — и от счастья плохо, оказывается, бывает. Разволновалась я просто…
Домик, в котором мы жили с покойной теткой, был прежним, только разве старее да темнее. Я подошла к воротам и потрогала черные, изъеденные дровяным жучком доски. И не в силах взять себя в руки, прижавшись к этим теплым, пахнувшим моим детством доскам, заплакала. По-бабски, обидно и облегчающе.
Во дворе зашаркали шаги, некрепкие уже руки долго открывали калитку, старческий голос что-то пришептывал, рассуждал сам с собой.
— Тебе чего, дочка? — старушка разглядывала меня спокойно и ласково. — Ищешь кого?
— Нет, бабушка. Никого я не ищу. Я жила здесь. Очень давно жила, с теткой. Приехала посмотреть.
— А-а… Кыш, проклятущие, — она шваркнула ногой по курицам, столпившимся у калитки. — Проходи, гляди, если хочешь.
— Спасибо. Я пока здесь посижу.
Я села на лавочке у дома. Прислушалась к себе, к этой жизни.
— Лизка! — резанул жаркую немоту августовского дня звонкий голос.
— Пашка! — встрепенулась я.
— Айда на речку купаться! — Мимо проскочил мальчишка в выгоревших шортах. Он было остановился, с любопытством глянул на меня бесшабашными глазами, но тут же поскакал дальше, пристегивая себя по пяткам зеленой веткой. Тут же из ворот соседнего дома выскочила Лизка, босоногая, в ситцевом сарафанчике.
— Меня мамка не пускала, а я в окно, — сообщила она на ходу.
Они покрутились вокруг «Жигулей», а после того, как Лешка шуганул их, деловито помчались по дороге, поднимая пыль.
Их жизнь шла по первому витку.
