Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
К концу лекции Алёна устала дышать, даже голова закружилась.
Вчера первый курс почти в полном составе отправился в театр. Джек каким-то образом «охмурил» администратора, и их пропустили. Быстро рассредоточились в партере поодиночке, по двое.
Алёна, пораженная грандиозностью театра, обилием света, размерами сцены и оформлением, готова была всем восторгаться.
После спектакля Глаша сказала зевая:
— Бледная муть. А ты никак всплакнула?
Алёна растерялась.
— Немножко… в третьем акте…
— Ф-ф-фу! — шумно выдохнул подошедший Женя. — Три акта старый дядька переживает: уйти ему от семьи к милашке или не уходить!
— Где действие, где конфликт? — с негодованием воскликнул Олег.
— Психологический, внутренний конфликт! — горячо вступилась Агния. — И тема очень важная.
— Узкосемейная тема, — оборвал её Джек, — драматургия беспомощная…
— Критик широкомасштабный, суждение высокоавторитетное… — точно передразнив интонацию, подхватил Огнев.
И началось, и до самого института кричали, пугая прохожих. В конце концов даже Алёна, поостыв, согласилась, что «пьесочка не блеск», но актёры — одни больше, другие меньше — понравились всем. И ведь рядом с опытными играли молодые, играли хорошо, уверенно. И всем так мучительно захотелось играть!
В аудиторию Соколова вошла с такой спокойной весёлостью, говоря что-то Галине Ивановне, будто первая встреча с курсом не требовала от неё никаких усилий и была всего лишь приятным, интересным событием сегодняшнего дня.
Алёне, как и всем её товарищам, не приходило в голову, что опытный педагог может, как и они, плохо спать, волноваться, тщательно обдумывая первый урок, очень важный именно потому, что первый.
Соколова села за стол и оглядела группу, беспорядочно рассевшуюся по обеим сторонам от стола. У Алёны, как и у остальных, дрогнуло сердце от страха, что сейчас её вызовут и придется на глазах у всех что-то делать.
— Пожалуйста, сядьте против стола полукругом, — сказала Анна Григорьевна с тем особенным выражением лица, которое после первого же экзамена Женя определил словами «насквозь тебя видит».
Алёна чувствовала в этом взгляде не только горячий интерес, готовность отозваться, помочь, но и глубокое понимание самого сокровенного в твоей душе. И этот взгляд заставлял беспрекословно подчиняться. Мгновенно схватив стул, Алёна двинулась к облюбованному местечку, по пути столкнулась с Глашей, задела стулом о стул Жени, кому-то наступила на ногу и, довольная своей быстротой, первая уселась прямо против Анны Григорьевны. Стих грохот стульев, группа, разместившись, выжидательно уставилась на педагога.
— Вы считаете, что выполнили мою просьбу? Можно это назвать полукругом? — рисуя пальцем в воздухе ломаную линию, спросила Соколова.
Действительно, сели бог знает как. Смущенно стали выравниваться. Женя, Володя и Джек, не вставая со стульев, с грохотом передвинулись на нужные места.
— Что это? — остановила их Соколова. — Что за отношение к чужому труду и институтскому имуществу? Для вас натирали пол — вы его царапаете, купили хорошие стулья — вы их ломаете!
Мальчики встали и осторожно переставили стулья.
— А расстояние между вами? Давайте сразу привыкать к порядку и точности. — Соколова подождала, пока выровняли интервалы. — «Служенье муз не терпит суеты». Вы, конечно, знаете, кто это сказал?
— Пушкин.
— «Девятнадцатое октября».
— А что такое — суета? Как вы думаете?
Несколько секунд молчали.
— Постороннее, что ли? — неуверенно спросил Огнев. И следом за ним заговорили остальные:
— Трескотня всякая.
— Низменное всё.
— Беспокойство!
— Мещанские интересы, — придумала Алёна, и ей показалось, что это умно.
Выждав немного, Соколова сказала:
— И то, и то, и то. Но точнее всех определил Огнев. Все ненужное, лишнее, мешающее искусству — суета. Я попросила вас сесть против меня полукругом. Вы это сделали, но при этом толкались, смеялись, переговаривались, шаркали ногами и так гремели стульями, будто за кулисами плохого театра изображали гром. Кое-кто ещё при этом пытался показать мне, как рьяно он выполняет мою просьбу. Кое-кто, наоборот, старался не уронить своего достоинства. Некоторые почему-то спешили. — Она опять помолчала, оглядывая всех. — Как вы думаете: зачем нужно, чтобы вы сидели вот так, полукругом?
— Так удобнее!
— Вам виднее!
— И нам виднее!
— Значит, это целесообразное размещение? Все, я вижу, согласны, — продолжала Соколова. — Попрошу вернуться на старые места. — Она подождала, пока все дошли и сели, и заметила с улыбкой: — Вот, «мусора» уже меньше! Теперь давайте, совсем без суеты, опять в полукруг!
Пересаживание прошло неизмеримо тише, но Анна Григорьевна заставила ещё шесть раз пройти туда и обратно, пока не осталась довольна.
Алёна очень старалась двигаться осторожно, не суетясь, но быстро и добиралась до своего места почти каждый раз первая. Ей казалось, что она работает лучше всех, а Соколова смотрела на всех одинаково, не выражая никому особого одобрения. Вдруг Джек встал и с подчеркнутой почтительностью, за которой чувствовался какой-то подвох, спросил:
— Вот вы сказали, Анна Григорьевна: только основное, ничего лишнего. А я утверждаю, что мне и всем, я уверен, пришлось весьма много заботиться о том, чтоб не столкнуться, не стукнуть, не сказать слова и так далее — то есть думать не об основном.
В глазах Соколовой появился озорной огонек.
— Скажите, пожалуйста, какое было задание?
— Пересесть сюда полукругом, — ответил Джек так же подчеркнуто корректно.
— Такое было задание, друзья? — спросила Соколова.
— Нет. Не совсем, — ответили хором.
— Какое же? — обратилась она к Агнии.
— Сесть против стола полукругом.
— Вот это — точно. Правильно, — подхватила Соколова. — А вы один можете сесть полукругом?
Все засмеялись. Джек, скрывая неловкость, снисходительно пожимал плечами.
— А раз не можете, следовательно, задание было не персонально Кочеткову, а группе, коллективное задание, — продолжала Анна Григорьевна. — А можно выполнять коллективную работу независимо от других? Например, пилить двуручной пилой, не считаясь с партнёром? Значит, задание включало как необходимость внимание к товарищам. И кстати: слушать надо внимательнее. Без внимания в театре совсем нечего делать. — И, будто забыв о Джеке, Соколова спросила: — Все прочли плакат под портретом Станиславского? Прочитайте нам, Петрова.
Глаша глубоко вздохнула и, старательно выговаривая каждую букву, прочитала: «Театр — это отныне ваша жизнь, целиком посвященная одной цели, — созданию прекрасных произведений искусства, облагораживающих, возвышающих душу человека, воспитывающих в нем высокие идеалы свободы, справедливости, любви к своему народу, к своей Родине».
Как бы давая разобраться в этих словах, Соколова спросила:
— Какие спектакли кажутся вам прекрасными?
— Где идея правильная, — ответили вместе Глаша, Огнев и Женя.
— Когда артисты хорошие! — будто обидевшись за артистов, воскликнула Агния.
— И пьеса чтоб интересная… И постановка… — нерешительно добавил Олег.
— Все правильно, — подтвердила Анна Григорьевна. — А всё-таки чем именно силен театр? Чем больше запоминается, о чем думается после хорошего спектакля или кинокартины?
— Об артистах… — сказала Алёна тихо, боясь, что говорит не то, неумно.
— Ну да, об артистах! — подхватила Агния.
— А все ли актёры запоминаются? Волнуют? Заставляют верить в то, что играют? Ведь не все играют одинаково, правда?
— Те, что хорошо играют, нравятся… — скорее спросила, чем ответила Глаша.
— Те, что сильно играют! — потрясая в воздухе стиснутым кулаком, объяснил Женя.
— А что значит «хорошо», «сильно»? Как это «хорошо»?
— Как в жизни, — Агния смотрела на Соколову, широко раскрыв тревожно-сосредоточенные глаза.
— Когда по всей правде, — убежденно ответил Саша.
— Ну да: как в жизни, по всей правде! — вдруг вспомнив все свои мечты, воскликнула Алёна.
— Все так думают?
— Конечно, реалистическая игра наиболее убеждает, — снисходительно подтвердил Джек.
— Хорошо. Итак, будем учиться играть по правде. Будем учиться быть на сцене свободными, способными видеть, слышать, понимать, делать выводы, то есть нормальными, живыми людьми. Договорились? Только ведь это самое трудное. Вспомните, были вы похожи на живых людей на экзамене?
— Ох!
— Да нет!
— Что вы!
— Кошмар!
— Ужас какой-то!
Соколова рассмеялась и вдруг спросила:
— Кто может рассказать, как выглядит фасад института?
Сколько раз с тоской и надеждой смотрела Алёна на этот дом, ставший теперь её домом, — она ли не знала его! И, желая заслужить одобрение Анны Григорьевны, Алёна первая вырвалась с ответом:
