Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
— Когда математика войдет в философию?
— Наоборот! — оживился он. — Когда философия войдет в математику, физику и прочие науки; когда диалектика действительно станет алгеброй прогресса…
— Вот бы дожить!
— Мы доживем, если будем не ждать, а действовать: искать, пробовать, ошибаться…
— Ошибаться?
— Да, друг мой! Философия — самая сложная наука. И Ленин предупредил: первые шаги будут связаны с ошибками.
— А за ошибки не могут… за ушко да на солнышко?
— Могут! У нас не все подходят к теории творчески: для некоторых диалектика — икона. Можно только молиться на нее. «Ортодоксы» сами не разрабатывают метод и другим не дают…
— Собаки на сене! — Я вспомнил свое решение загадки с полетом утки: — Выходит, под каждым крылом действует квадрат превращений: положительная струя воздуха поддерживает птицу.
— Умница! Быстро нашел. — Он взглянул на плоские карманные часы. — Ого! Засиделись. Пора, мальчик мой. Завтра попробуем увлечь ребят новой тайной: боюсь, что «подземный ход» недолго послужит нам. Беспризорники — народ дотошный…
Утром беседа с ребятами не состоялась: Воркун прислал за Калугиным катер. Учитель доверил мне команду и как бы извинился:
— Что поделаешь, голубчик, не иначе как ЧП…
Грустно стало без нашего капитана. А тут еще юрьевские колокола бумкают заунывно и жалобно…
ГОСТИНИЧНЫЙ НОМЕРКак только Калугин по мостку сошел на берег, молодой чекист, всю дорогу хранивший молчание, доверительно шепнул ему:
— Начальник ждет вас в Софийке…
«Девятка» внешне ничем не отличалась от других номеров гостиницы: на двери многослойная краска с подтеками и ручка скобкой. Комната имела капитальные стены и вход с двумя шторами. Единственное окно следило за дорогой и Летним садом. На подоконнике стоял телефонный аппарат, который держал связь только с Десятинным монастырем.
В этом номере останавливались чекисты, приезжающие из уездов и центра. Две железные кровати, подменяя скамьи, обслуживали продолговатый столик. Сейчас на нем дрогнули граненые стопки, бутылка с водкой, селедка в горчичном соусе и хлеб на фанерке. Небритый, широкогрудый, в расстегнутой гимнастерке, Иван грузно поднялся и потряс приятеля за плечи.
— Не поверишь, дружище! — притворно засмеялся Воркун. — В нашем взводе был вечно пьяный солдат. Даже на гауптвахте пел, плясал, хохотал. А взводный чесал затылок: «Кто приносит?» Следил, как за вражьим снайпером. Никаких улик! Лишь третья медкомиссия разгадала: у него желудок — природный самогонный аппарат: что ни съест — пьян. Списали «по чистой».
Историк мечтательно зажмурился:
— Через сто лет наш разум превратит желудок в фабрику эликсиров: «сок долголетия», «капли от рака». — Он распахнул черные глаза, полные внимания: — Что с Тамарой? Который день?
— Восьмой! Боюсь, как бы того… Извелся…
Три года назад в Старой Руссе на собрании верующих жена Ивана призвала христиан пожертвовать церковные ценности на спасение голодающих волжан. Беременную избили. Она скинула мертвенького…
Николай Николаевич заверил, что в больнице ребенка примут благополучно и, пригубив вино, спокойно спросил:
— Чего звал, голубчик?
Нервно глянул Иван на телефонную трубку и пробасил:
— Хочешь послушать мнение Шарфа о себе?
— И ты ради этого сорвал меня с охоты? — Он строго заглянул в голубые глаза приятеля: — Нуте?
— Ох, это твое «нуте»! — Иван глотнул водки и, нисколько не хмелея, оглянулся на тяжелые дверные шторы: — Вчера опять беседовал с Фуксом. И вспомнил твои слова: «В Москву с пустым портфелем не ездят». Так вот, старина, есть о чем писать в ЦК. Твои сигналы, что у нас нет центральных газет, что перетасовка кадров — тактика заговорщиков, что Григорий создал подпольный кружок, что Дима Иванов выдал их, — все это полностью подтвердилось…
Машинально нюхнув корку хлеба, чекист наклонился к столу:
— Фукс знал больше, чем выдал в первый раз. Юморист рассказал об одном конспиративном заседании: речь шла о предстоящем съезде. Они хотят выдвинуть Зиновьева содокладчиком генсека и подбросить делегатам «Заявление ленинградской организации», которое уже подписал москвич Каменев. Каково?
— Все закономерно, батенька: Каменев — штрейкбрехер революции номер два. Это надо было ожидать после разведки Ларионова. — Калугин чувствовал, что Иван недоговаривает: — И все?
— Нет! Фукс назвал тех, кто был в доме Зиновьева, в частности — Клявс-Клявин, Дима Иванов, Уфимцев, Творилова и, представь… Рахиль с Пискуном!
— Не удивительно! Архивариус пишет биографию Зиновьева. Тебе это известно. Не валяй дурака. Что случилось?
— Поздравляю, дружище! Ты попал в точку! — Иван глотнул пшеничной, откусил селедки и, оглянувшись на телефон, бодро улыбнулся: — Ты прав насчет Хутыни. Вчера там накрыли приживалку Алхимика, а потом и самого. Обоих доставили сюда. Пока молчат как немые…
— А обыск что дал?
— В городе ничего. Теперь Смыслов шурует в Хутыни.
— Я же не стану ему помогать. Довольно мямлить!..
Звякнул долгожданный звонок. Трубка дрожала от радостного голоса дежурного по ГПУ. Захлебываясь от счастья, Иван облапил друга:
— Оба здоровы! У меня сын, сын! И в честь тебя назовем Николкой! Октябрины за мной!
Оглушенный восторженным басом счастливца, Калугин готов объяснить странное поведение тревогой за Тамару. Но вот схлынул восторг, а в глазах Ивана снова маячит беспокойство. Он поднял объемистую рюмку:
— Давай за Николку! Давай до дна! — И тут же выпалил: — Ночью сгорел ваш дом: Анна Васильевна в Колмове…
Калугин не заметил, как выпил водку. А чекист бросил пустую рюмку на пол и кулаком ударил себя в грудь:
— Я! Я во всем виноват! Надо было прямо гнать на извозчике. Я бы застал их на Дворцовой. Ведь поджег-то Алхимик! Он не успел отмыть керосин от рук, как его взяли. — Иван схватил себя за голову. — Дурак! Дважды дурак! Черт меня дернул брякнуть: «Спрячь тетрадь». Анна Васильевна искала ее в горящем доме! Когда я прибежал, старушка не узнала меня, только махала обожженными руками: «Где тетрадь? Где тетрадь?»
Колмовская психиатрическая, первая земская больница России, находилась за городом, на берегу Волхова, напротив Антонова. Желтые корпуса с зарешеченными окнами примыкали к парку, который зелеными волнами скатывался к реке. Здесь обычно прогуливались душевнобольные.
Горе оголяет совесть. Он, идя на свидание, упрекал себя за то, что мало уделял внимания матери. Казалось, что она готова была сжечь малиновую тетрадь, а на поверку — бросилась в огонь…
Ясноглазая доктор Передольская (сестра профессора) молча провела посетителя в палату, в которой когда-то лечился Глеб Успенский. Старушка с опаленными волосами на миг узнала сына и потянулась к нему забинтованными руками:
— Ты нашел тетрадь?
— Да, мама, нашел, — впервые солгал он матери. — Теперь дело за тобой: быстрей возвращайся…
ОТВЕТ КАЛУГИНАНовгородская земля, измученная суховеем, повернулась лицом к солнцу: давно пора освежиться. А спасительные дожди чаще всего приходили с юга, со стороны Ильменя. Вот и сейчас от широченного плеса отделилась темная тучка и набухшей губкой ползла к городу. Липовая аллея, прикрывавшая стену крепости, примолкла, а галки заметались над кремлевской башней, словно к их гнездовью кралась кошка.
Обычно Калугин, как и всякий охотник, по многим приметам улавливал приближение ливня, но сейчас он задумчиво посматривал в сторону губкома. Там ждут его ответа. Нетрудно представить, как поступит ставленник Зиновьева: отправит новгородца с повышением на Север. Обидно, сгорело коллективное письмо в ЦК: снова сбор подписей.
На каменной панели послышались четкие армейские шаги. Впервые друзья встретились случайно. Иван не мог скрыть радости:
— Я распорядился поставить телефон в твоей времянке.
— Спасибо! Пригодится мастеру кирпичного завода А мне…
— Поверь! — чекист возмущен. — Их власть только до съезда!
Рядом проскрипела телега, груженная ивовым лыком. Калугин поинтересовался поведением арестованных. Иван сжал кулаки:
— Даже промеж собой не говорят. Вот бы к Машутке пригласить Передольского. Она бы развязала язычок.
— Запрещенный прием, голубчик!
— Знаю! — отмахнулся он и глянул на фасад губкома:
— Ты скоро? Я подожду. Для тебя есть новость…
«Хочет приоткрыть тайну Берегини», — прикинул Калугин и обещал не задержаться в губкоме.
Клявс-Клявин вышел из-за стола с протянутой рукой:
— Николай, тебе нужна однокомнатная квартира?
— У меня времянка хорошая. И потом — собаки, сад. Куда все это? — У него дрогнул голос: — А вот рукопись, библиотека…
