Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Не дай тебе бог узнать такой причины, Клаша! — У Антониды от неожиданно накатившейся злой слезы заблестели глаза. — Да легче до сорока лет в девках просидеть, чем в тридцать безмужней бабой остаться! Ну, кому я нужна такая?.. Молодому разве что побаловаться, а старику… На кой черт они мне сдались, тот же Ефимка… Тьфу!
Клаша тоже оторвалась от шитья, с изумлением взглянула на Антониду.
— А зачем приучаешь к себе?
— Кого?
— Да хоть бы и Ефима Григорьевича. Или…
— А зачем меня бог бабой сотворил? — Антонида обеими руками сдавила свою тугую грудь. Но, увидав смущение на лице Клавдии, и сама смутилась оттого, что сказала девушке такие слова. Снова низко склонилась над шитьем. Обе на некоторое время усердно занялись работой.
— Сергей-то тебе пишет? — вновь нарушила молчание Антонида.
— Нет. Забыл небось.
— С чего же это у него память отшибло?
— Гордые, видно, они, герои, — отозвалась Клавдия почти шепотом.
Антонида вновь оторвалась от шитья. Заговорила громко и сердито:
— И как это вы, барышни, дешево себя цените? Да разве ты плохая невеста?.. Веселая, здоровая и премию вон какую по телятам получила. Чего ж ему еще надо, персидскую княжну?.. Ты, Клаша, так вопрос ставь: ну, Сергей Ефимович, поскольку ты оказался героем, я согласна пойти за тебя. Но уговор — чтобы и в дальнейшем ты не уронил этого звания!
Клавдия рассмеялась. Одобрительно взглянула на Антониду своими темными, не по-девичьи беспокойными глазами.
— Мне бы твой ум да сноровку, Антонида Петровна.
— Не торопись. Поживешь с мое, такая же будешь. Да и сейчас я тебя рядом с Настасьей не поставлю.
— Ну что ты, что ты, — обиделась за подругу Клавдия.
— Не поставлю!.. Эко золото — живет при отце и, кроме его сподников, коровьего хвоста да горшков, дела не знает!
— Чем же она виноватая?
— Характером! Да я бы такого родителя…
Антонида не докончила, так как в сенях раздались шаги и в избу вошел сам родитель.
— Легок ты на помине, — улыбнулась Антонида, откладывая в сторону шитье. А смутившаяся Клавдия поспешно поднялась с табурета.
— Здравствуйте, девчата, гармонист пришел! — благодушно пошутил Ефим Григорьевич. Попав в теплую, чисто прибранную избу и учуяв запах съестного, он окончательно успокоился. Не спеша разделся, сполоснул под рукомойником руки. Клавдия подала ему чистое полотенце.
— А где Настасья-то, не в магазин, случаем, вышла? — спросил, вытирая руки, Ефим Григорьевич.
— Насти дома нет, — сказала Антонида.
— Корову я обиходила и курам проса дала, — заговорила Клавдия. — А щи в печке. И баранина. Сейчас соберу вам, Ефим Григорьевич, покушать.
— Так, — Чивилихин сразу помрачнел. — Сама, значит, ушла, а вас здесь хозяйничать оставила?
— Папаша мне приказали пока что пособить вам… — Клавдия умоляюще взглянула на Антониду, ища поддержки. Антонида неспешно поднялась с лавки, поправила волосы и спросила самым обыденным тоном:
— Ну, а в районе что новенького? Евтихий постного масла добыл ай нет?
— Так… Очень замечательная картина. — Ефим Григорьевич прошел к столу, грузно опустился на стул. Нервно поерошил бородку, откашлялся. — Не знаю, как и благодарить мне вас за такое ваше сочувствие.
— Ну, я побегу, Антонида Петровна, — сказала Клавдия, напуганная видом Ефима Григорьевича.
— Иди… Утречком только не забудь корову подоить.
— Насчет этого не беспокойтесь. Приду.
Клавдия кое-как надела платок, накинула на плечи шубейку, сказала «до свиданьица» и быстро вышла. А Антонида направилась к печи.
— Это что ж такое делается-то, а? — не так зло, как потерянно заговорил Ефим Григорьевич. — Смешно даже.
— Смеются и то.
— Кто смеется?
— Люди… Прими руки-то.
Ефим Григорьевич суетливо сдернул со стола руки и стал помогать Антониде расстилать скатерть. Потом, притихнув, молча следил, как женщина резала хлеб, хлопотала у печи, налила и поставила перед ним тарелку со щами. Машинально взял ложку, хлебнул, не рассчитав, что щи очень горячие.
Антонида улыбнулась.
— Не торопясь кушай. Печь-то сегодня топлена середь дня, еще не остыла.
Ефим Григорьевич резко отодвинул тарелку, крикнул:
— А все ты виновата, модница!
Антонида рассмеялась.
— Опять не угодила, значит?.. То-то ты вчера и цеплялся к моему подолу, как репей. Или то не в зачет?
— Мало ли кто к тебе цепляется! — огрызнулся Ефим Григорьевич, впрочем значительно сбавив тон. Уж он-то знал, какой острый язык у Антониды. — Лучше бы Егорку своего на поводу держала.
— Что, что?! Ты Егора Васильевича при мне не задевай! — произнесла Антонида с угрозой. — Не его вина, что грех между нами был. И Настасью свою зря отучаешь от парня. Он, ежели сказать по чести-совести, не хуже твоего сына. Понял?.. А то не только дочери жизнь перекосишь, а, гляди, и сам в дураках останешься.
— Уходи отсюда, Антонида Петровна, — не своим, скрипучим голосом сказал Ефим Григорьевич, задыхаясь от сдерживаемого раздражения. — И не приходи больше ко мне, сделай милость.
Антонида пристально поглядела на Ефима Григорьевича, затем молча зачерпнула из ведра ковш воды и подала ему. Сказала по-бабьи сочувственно:
— На, испей… Я ведь не со зла тебя обижаю. Сама не больно хороша.
Ефим Григорьевич неуверенной рукой принял от Антониды ковш. Пил жадно, проливая студеную воду на бороду и грудь. Напившись, сразу весь обмяк, ссутулился. Заговорил негромко, жалобно:
— Срам-то какой, бож-же ты мой милосливый!
Глядя на Чивилихина, Антонида украдкой смахнула слезу. Но заговорила твердым голосом:
— Никакого сраму нет! Не та у тебя, Ефим Григорьевич, дочь, чтоб уронить себя позволила. А глупых разговоров не слушай, да и сам поменьше языком шевели. На-ко, утрись да кушай щи-то, а то и вовсе остынут.
Антонида протянула Ефиму Григорьевичу полотенце.
— Где Настасья-то?.. Узнала бы пошла, — попросил Ефим Григорьевич.
— Куда ж я пойду на ночь глядя?.. Говорю тебе, не беспокойся о своей Насте. Гляди, еще и сегодня вернется.
— Вернется, говоришь?.. Ну-к что ж, коли так, — вновь оживляясь, заговорил Чивилихин, успокоенный тоном Антониды. — Сурьезно поговорю!.. Меня вон и в районном комитете партии знаешь как уважают!
Антонида хотела что-то сказать, но только вздохнула и укоризненно покачала головой. Достала из печи плошку с тушеной бараниной, поставила ее на стол перед Ефимом Григорьевичем. Затем все так же молча оделась и вышла.
Долго поджидал Ефим Григорьевич возвращения дочери, одиноко мотаясь по своей опустевшей избе. То и дело подходил к окошку, но видел в нем только свое отражение; два раза, не прикрыв даже шапкой голову, выходил во двор и, приоткрыв калитку, смотрел вдоль пустынной улицы на светящиеся кое-где огоньки в окнах. Прислушивался — но доносился только собачий лай да очень отдаленное пиликанье гармоники. Опять Ефим Григорьевич понуро возвращался в свою жарко натопленную, чисто прибранную, но все равно неуютную горницу.
Потом он достал из комода бумагу, конверт и чернила во флакончике из-под духов «Наяда». Долго рассматривал наклейку на флаконе: наяда чем-то напоминала Настю. Ефим Григорьевич шумно задышал и решительно вывел на конверте:
«Город Москва. Кремль. Калинину Михаилу Ивановичу».
Но как начать письмо, не знал. Несколько раз прочищал перо, натужно кряхтел, почесывал концом ручки в бороде.
Потом отложил бумагу, придвинул к себе остывшие щи и стал с жадностью есть, посматривая на выведенный на конверте адрес. Поел и баранины, затем убрал посуду со стола на шесток, сполоснул руки и вновь сел за письмо. Подумал, сокрушенно вздохнул и начал писать:
«Дорогой наш сын и Герой Советского Союза Сергей Ефимович! В начале письма хочу сообщить вам, что мы живы и здоровы и радуемся вашему поведению».
Писал Ефим Григорьевич долго. Очень трудно было излить обиду, потому что никто, в сущности, его не обижал. Еще труднее было сочинить жалобу на дочь и на Егора Головина: ведь Ефим Григорьевич хорошо знал отношение Сергея к ним обоим. По десять раз Чивилихин перечитывал каждую выведенную строчку и расстраивался, потому что получалось не так, как хотелось бы. Опять писал.
Тихо в избе. Только умиротворяюще тикают ходики, поцарапывает перо да скрипит иногда под Ефимом Григорьевичем стул.
Время перекатилось уже за полночь, когда Ефим Григорьевич, с великим трудом осилив письмо к сыну, принялся за письмо к Калинину. Это оказалось легче; ведь Михаил Иванович не знал, что за человек Егор Головин и какое сложное для Ефима Григорьевича сплетение обстоятельств произошло в его семье. Тут можно было себя приукрасить, да и присочинить кое-что для убедительности.
