Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Значит, ни черта не понял! Э-эх… Ну ладно. Скажу по-хорошему. Дружку своему ты не завидуй.
— А я завидую? — испуганно спросил Егор.
— Завидуешь! Потому и к отцу его подойти гнушаешься. А зря. Породниться ведь думаешь с Чивилихиным. Да и постарше тебя сколь-то Ефим Григорьевич. А что высоко взлетел папаша — не беда. Ветерком прохватит — сам обратно спустится. А нет — так колхоз его на место поставит. Ты когда писал Сергею?
— Не писал я.
— Почему?
Егор ничего не ответил. Никифоров понял, что его слова больно подействовали на парня, и пожалел. Подошел, грубовато потрепал Егора по плечу.
— Я тебя, Егор Васильевич, почему ругаю — чтоб, ты отца с матерью вспоминал почаще. А то живешь молча, один на один с собакой. Потому и неласковый. Держись, парень, а характер свой пока застегни на все пуговицы. До большой войны, Егор, доживем, надо полагать, вот тогда злость тебе и пригодится… Ну, а о деле что скажешь?
— О каком деле?
— Организуешь волчью бригаду?
— Подумаю, Иван Анисимович, — Егор улыбнулся уже по-хорошему, признательно. — Все нутро ты мне переворошил своими словами… Помню я своего отца и никогда не забуду!
Когда Никифоров ушел, Егор долго бесцельно бродил по избе. То хмурился, то улыбался. Два раза брался за шапку и опять вешал ее на гвоздь. Шуганул подошедшую к нему лайку, но сразу же подозвал и ласково огладил ее. Сказал растроганно, близко притянув к себе понятливую собачью морду:
— Ушла от нас Настенька… Совсем ушла.
Потом присел бочком на лавку, задумался. И очень долго просидел не шевелясь, как бы напряженно к чему-то прислушиваясь.
Вначале Егор бурно и бесхитростно обрадовался приходу Насти. И даже возгордился, узнав, что Настя сама, сломив свою девичью гордость и не побоявшись ни гнева отца, ни осуждения соседей, пришла к нему в дом, под его защиту. Но вскоре радость Егора омрачилась: он понял, как много в жизни Насти значили воля отца и мнение брата, как любила она свою семью, свой дом и как тяжело переживала ссору с отцом. Настя несколько раз — то доверчиво ласкаясь, то со слезами — начинала упрашивать Егора пойти вместе к Ефиму Григорьевичу с повинной, хотя не могла не видеть, что этой просьбой восстанавливает между собой и Егором исчезнувшую было преграду.
— Иди сама, поклонись в ножки, авось помилует! — сказал наконец не на штуку озлившийся Егор и сразу же пожалел, что сказал так грубо. В ответ он услышал гневные слова:
— Пойду и поклонюсь! Отец ведь он мне, не стыдно… Только ты, Егор Васильевич, после этого от меня поклона не дождешься!
— А я и до сих пор не ждал…
Расстались они на рассвете, опять совсем чужими.
Но как только Настя ушла, Егор почувствовал, что после этой ночи девушка стала ему еще дороже; вскочил бы и побежал вслед. И злые мысли улетучились из головы. Егор попробовал лечь, но сразу поднялся с кровати. Не остыло еще касание нежных девичьих рук. Снова долго и сосредоточенно бродил по избе, заглядывая во все закутки, будто искал что-то.
Потом как был, в нижней рубашке, вышел во двор, приоткрыл калитку, долго глядел вдоль улицы. Холод заставил подобраться тело, освежил разгоряченную голову. Однако ноющее, как зубная боль, беспокойство осталось.
А когда пришел Никифоров, Егор сам заговорил о Насте, надеясь что-то узнать, хотя был уверен, что девушка вернулась к отцу. Эту уверенность рассеяло неожиданное появление Ефима Григорьевича. В первую минуту Егор обрадовался, но вскоре обеспокоился еще сильнее: «Куда же еще могла пойти Настя?» И снова — в который уже раз — Егор вспомнил, как доверчиво пыталась приблизиться к нему девушка и как грубо он оттолкнул ее. Потом остро и неожиданно вспомнилась фраза Насти: «Только ты, Егор Васильевич, после этого поклона от меня не дождешься».
Неужели же все кончено?
Егор поспешно сорвал с гвоздя шапку, накинул полушубок и вышел на улицу, еще не зная, что предпринять, где искать Настю, а главное, как — какими словами! — объяснить ей свое состояние.
Он направился к магазину. По дороге встретил Костюньку Овчинникова, вернее — Костюньку подослали к Егору угнетаемые любопытством сестры Шураковы. Правда, Овчинникову, который оказался нечаянным свидетелем скандала в доме Чивилихиных, и самому хотелось узнать о дальнейшей судьбе Насти, но выказывать любопытство ему, как мужчине, не пристало. Поэтому Костюнька насмешливо сказал Любе Шураковой: «Эк ведь вам не терпится, сороки», — и пошел навстречу Егору не торопясь, вразвалку. Здороваясь, он даже виду не подал, что чем-то интересуется. Сказал обыкновенно:
— Секретарь тебя с утра спрашивал.
— Знаю. Заходил он ко мне, Иван Анисимович.
Егору тоже хотелось поговорить с Костюнькой о Насте — ведь только Настя и была сейчас у него в голове. Но он сначала деловито и обстоятельно сообщил Овчинникову о предложении Никифорова организовать зверобойную бригаду.
— Идея просто замечательная! — восхитился Костюнька не совсем искренне. — А то черт знает, какими делами занимаемся.
Егор подозрительно покосился на неестественно возбужденное лицо собеседника:
— Это ты не в меня ли целишь?
— Да что ты, Егор Васильевич, — испуганно возразил Костюнька. — Ты-то как раз живешь аккуратнее нас всех.
Снова фраза пришлась некстати. И, чтобы прекратить неинтересный разговор, Егор спросил деловито:
— Так соберешь ребят?
— Когда и куда прикажете, товарищ начальник?.. Всех пригоню!
Овчинников с сожалением проводил взглядом уходящего Егора и вернулся к нетерпеливо поджидавшим его у калитки своего дома сестрам Шураковым. Сказал многозначительно:
— Ну дела творятся…
— А что, что такое? — впиваясь взглядом в озабоченное лицо парня, спросила Люба.
— Зарезал он Настю, — меланхолически сообщил Костюнька и ловко выщелкнул из пачки папироску.
— Кто? — воскликнули обе сестры в один голос.
— Да Егор Васильевич.
— Врешь!
— Иди посмотри сама. Говорит, закопал у себя на огороде. Придется, однако, добежать до милиции.
Овчинников озабоченно сдвинул на затылок шапку и пошел.
— И когда эти парни перестанут трепаться? — опомнившись наконец от удивления, крикнула вслед Костюньке Люба.
Небогата была происшествиями жизнь села Новожиловки. Поэтому не только сестер Шураковых мучило в это утро томительное, как жажда, чувство — любопытство.
— Ты что же это с девкой-то сделал? — загораживая своим грузным телом проход в магазин, допытывалась у Егора суровая на вид, но добродушная по натуре сторожиха школы Прасковья Савельевна Панюшкина.
— А что такое? — глядя в круглые, как у курицы, глазки Прасковьи Савельевны, непонимающе спросил Егор.
— И не мигнет! Эки зенки бесстыжие! — рассердилась старуха. — Где Настасья-то?
— Дома, надо полагать.
— До-ома? Отец все село обегал на полусогнутых, дочь ищет, а она, видишь ли, дома на табуретке сидит… Ох, не мать я тебе, некрасивому!
— Да. Избавил бог кого-то от такой родни. — Егор легонько отстранил сторожиху и прошел в магазин, где при его появлении разом оборвался оживленный разговор у прилавка. Егор уловил только последнюю фразу Евтихия Грехалова:
— В настоящее время за такое обольщение могут объявить по партийной линии строгача с занесением в личное дело.
Все находившиеся в магазине покупатели — почти сплошь женщины — повернулись в сторону задержавшегося у дверей Егора. Смотрели так, будто на лице парня вырос второй нос или борода зеленого цвета.
— Что прикажете, товарищ Головин? — подчеркнуто официальным тоном обратился наконец к Егору Евтихий Грехалов.
— Папиросы есть?
— Обязательно… Гражданочки, кто купил — прошу освободить помещение. Здесь, так сказать, не клуб, а торговое сельпо.
Колхозницы гурьбой двинулись к выходу, сторонкой обходя Егора.
Евтихий, отпустив Егору папиросы, нарочито долго отсчитывал сдачу.
Егор молчал.
— Получите, товарищ Головин, три семьдесят. Прошу проверить.
— Стоит того.
Егор, не пересчитывая, сунул деньги в карман, пошел к двери.
— Егор Васильевич! — окликнул Евтихий.
— Ну?
Грехалов вышел из-за прилавка, приоткрыл входную дверь, выглянул на улицу, затем нерешительно обратился к Егору:
— Про что это я хотел спросить вас…
— Спрашивайте, — сурово подстегнул Грехалова Егор, сразу догадавшись, о чем хочет спросить его заведующий магазином, и приготовившись резко пресечь неуместное вмешательство в его личную жизнь.
Но Евтихий вовремя понял состояние парня и ловко повернул разговор:
— Слышал я, товарищ Головин, что вы организуете зверобойную бригаду.
— Ну и что?
— Сам я, правда, охотник несущественный, но вот племяш у меня проживает — сестры Агриппины Павловны сын — это я вам доложу, растет форменный следопыт!
