Юрий Лаптев - Следствие не закончено
— Эк ведь намело сколько!
— Всю ночь крутило. — Егор неторопливо стянул с одной руки рукавицу, затем сдвинул с запотевшего лба шапку и исподлобья подозрительно оглядел Никифорова. Тот бросил в снег папиросу, прижал ее носком сапога.
— Поговорить мне с тобой желательно.
— Можно. — Егор воткнул в сугроб лопату, пошел во двор.
— Эх, и некрасиво живете, товарищ Головин! — сказал Никифоров, окидывая критическим взглядом неприбранную избу.
— А перед кем красоваться-то?
Егор стряхнул с табурета кошку, пододвинул его Никифорову.
— Все равно не годится. В армии был, порядок знаешь: после побудки первым делом кровать застелить надо, сор вынести, — а то что это?.. Смотри, собака и та совестится. — Никифоров похлопал себя по колену и присвистнул, подзывая лайку, та в ответ негромко и не зло заворчала.
— Ты небось насчет Настасьи Ефимовны поговорить пришел, Иван Анисимович? — прямо спросил Егор.
— А тебе что — неинтересно?
— Ночевала она у меня сегодня.
— Да ну? — притворно изумился Никифоров.
— Будто не знаешь?.. Василиса Кострова, почитай, все утро насупроть вертелась — вынюхивала. Я уж на нее собаку выпустить хотел.
— Надо бы, — серьезно сказал Никифоров. — А то, избави бог, люди худое про тебя скажут.
— Мне что, — Егор безразлично отвернулся к окну.
— О Насте беспокоишься? Или о Ефиме Григорьевиче? — В голосе Никифорова прозвучала явная насмешка, что Егору не понравилось. Поэтому он заговорил сердито:
— Вы, товарищ Никифоров, про Настасью Ефимовну худого не думайте!
— Я-то не думаю, а вот…
— И всем прикажите! Если я что услышу…
— Но, но, но! Только меня ты не стращай, товарищ Головин! А то рассказывают — напугал поп собаку, а потом три дня присесть не мог, одно место побаливало. — Никифоров взглянул на сердитое лицо Егора, улыбнулся. — Отцовская в тебе, вижу, кровь — неспокойная.
Никифоров прошелся по избе, снял висевшую над кроватью шашку, вытянул наполовину из ножен клинок. Заговорил опять:
— Большие дружки мы с Василием Головиным были. Вот. Потому и обидно мне, что ты некрасиво живешь.
— Как умею.
— А если не умеешь — учись! — Никифоров захлопнул шашку, повесил ее на место. — Да и все вы, комсомольцы… Озябли вроде. Хотя зима, медведь сейчас и тот лапу сосет.
— Ты это другим объясни, Иван Анисимович. Сам знаешь, — я ведь недавно с фронта вернулся и опять в армию уйду, вот только… — Егор подвигал раненой рукой, ощупал плечо.
— Побаливает? — сочувственно спросил Никифоров.
— Дает помалу, — Егор поморщился, потом заговорил с сожалением: — Было бы мне тогда еще метров пятьдесят ползунком пройти до камней. А оттуда я бы их, паразитов, очень просто гранатой достал.
— Оплошал, значит?.. Эх ты, а еще разведчик! На войне, Егор, пулю схватить дело простое, а главное — бесполезное. Вот вы с Сергеем Чивилихиным в одной команде были?
— Да. Туда большинство охотников попало. С Урала, с Архангельска, сибиряки наши. Из Ленинграда спортсмены тоже, эти нас на лыжах ходить учили.
— На лыжах? — изумленно протянул Никифоров. — Да ведь вы, можно сказать, с детства к лыжам приучены.
— Вот поди ж ты! — Егор конфузливо улыбнулся. — На выдержку-то мы с Сергеем были здоровы, а стиль не понимали. Но когда приноровились — неизвестно, кто за кем тянулся. Особенно при последнем переходе: километров до ста за ночь пришлось сделать по незнакомой местности.
— Так, так… Интересно бы посмотреть, что это за стиль такой. — Иван Анисимович взглянул на Егора, как тому показалось, с недоверием. — Ну, а финны хорошие лыжники?
— Будь уверен! Ловкий народ и сильный… Пробовали мы одного ихнего разведчика споймать — где там!
— Неужто упустили? — На лице Никифорова выразилось искреннее разочарование.
— Не то чтобы упустили, но… Пулей пришлось достать.
— Жаль. Пулей-то не хитро.
Никифоров с сожалением покачал головой. Потом, как бы вспомнив что-то важное, взглянул на Егора.
— Да, чуть не запамятовал: бумага нам из района пришла, за подписью секретаря райкома Коржева. Предлагают решительно за волков взяться.
— По партийной линии их прижать, что ли?
— Нет, кроме шуток: волков нонешний год развелась чертова уйма, по ночам аж к огородам подбираются. Старики говорят — большую войну чуют. Вот же безобразная тварь!
— Зверь сильный, что и говорить! Я в пятницу еще одного стукнул, четвертого за эту зиму. — У Егора хищно сузились глаза. — Под левый пах сгадал ему картечью, а потом версты три за ним тянулся. Эх, и здоровенный волчище, пришлось еще заряд стравить. Они сейчас у Канавинской балки казакуют. По делу-то — обложить бы их там.
— А за чем остановка? — спросил Никифоров и, не дожидаясь ответа, заговорил: — Взял бы ты, Егор Васильевич, да и сколотил бригаду. Припасы колхоз выделит на такое дело. А чтоб интереснее было, с райсоюзом договор заключим… А?
Егора, как заядлого охотника, предложение Никифорова заинтересовало. Он встал, прошелся по избе, поводя плечами, как бы разминаясь. Потрепал по голове сразу насторожившуюся лайку. Спросил:
— А как другие?
— Что другие?
— Соглашаются?
— Чудак-человек! — Никифоров удивленно развел руками. — За этим я к тебе и пришел. Начни. Ребята тебя уважают. Ружьишко у каждого, поди, найдется. А на флажки барышень мобилизуйте… Ну, по рукам?
Однако Егор не успел ответить.
В сенях послышались торопливые шаги, затем рывком распахнулась дверь, и в избе появился Ефим Григорьевич. Он встревоженно оглядел горницу и, не здороваясь, спросил:
— Настасья моя где?
— Здравствуйте, товарищ Чивилихин, — сказал Егор.
— Наська где, я спрашиваю? — не отвечая на приветствие, крикнул Чивилихин.
— Вам лучше знать.
Ефим Григорьевич угрожающе двинулся к Егору. Он дышал тяжело и прерывисто, не то от злобы, не то после быстрой ходьбы.
— Я с тобой, охальник, знаешь что учиню за такое самовольство?
— Не пугайте, — сдержанно ответил Егор. — Я Настасье Ефимовне ничего худого не сделал. А если вы себя перед дочерью поставить не сумели, ну что же… Ваше дело отцовское.
У Ефима Григорьевича слезливо заморгали глаза, затряслась бородка. Он заговорил с плаксивой злостью:
— Это что же делается, товарищи?.. Да разве такое дозволено, чтобы осрамить всю семью, а?.. Сын, Герой Советского Союза, приедет, как я ему в глаза гляну?
Никифоров поднялся с табурета.
— Не беспокойся, Ефим Григорьевич. Сыну вашему, Сергею Ефимовичу, мы как-нибудь объясним положение, ну, а дочери… Настасья Ефимовна и сама себя в обиду не даст. Она у тебя в мать пошла — хорошая.
— Хорошая? — Ефим Григорьевич снова ожесточился. — На все село отца осрамила, шлюха! А этот… — Он с ненавистью взглянул на Егора. — Не могло тебя там на куски разорвать, поганца… Н-но, погоди, я и до Калинина допрошусь в таком разе!
И так же быстро, как появился, Чивилихин выскочил из избы. Вслед ему сердито заворчала лайка.
Никифоров и Егор переглянулись. Потом Егор заговорил расстроенно:
— Знал ведь я, что так будет. И Настю упреждал.
— А она что?
— Ничего… К папаше, говорит, пойдем.
— К папаше! — Никифоров одобрительно покрутил головой. — Ах, молодец девушка; раз уважает родителей — хорошая будет жена. Это точно.
— Черта я к нему пойду! — озлился Егор. — Сам видишь, что это за родитель — за человека меня не считает. Высоко взлетел на сыновьих крылышках!
— А ты поласковей будь, — серьезно и даже строго посоветовал Никифоров.
— Как же, — недобрая улыбка сделала лицо Егора еще более жестким. — Сейчас пойду половички стлать будущему папаше! Нет уж, Иван Анисимович, в этом деле ты меня не научишь.
— Научу! — с неожиданной злостью крикнул всегда сдержанный Никифоров. — Я ведь твою обиду сквозь гимнастерку вижу, сам таким дураком был. Хочешь, чтобы старик тебе первый поклонился?
Под колющим взглядом Никифорова Егор только ниже пригнул голову, но ничего не ответил.
— Ранило, видишь ли, тебя не вовремя, так ты на весь божий свет озлился, — заговорил Никифоров уже мягче. — Чего, спрашивается? Жерехов вон четырнадцать ран носит и не жалится. Только в сорок лет Максим Никанорович по-человечески жить начал, а, смотри, какого уважения добился. Не герой, скажешь? Или Марфа Парфеновна, звеньевая из Вахрушей: за что ее в депутаты выбрали, а?.. На старости лет вам, молодым, нос утерла. А чем? Картошку, видишь ли, с уважением садила да выхаживала и собрала с каждого гектара по тысяче пудов! Значит, на каждом деле человек может оправдать свою жизнь. Понял, к чему я говорю?
— Понял. Только на картошку да на свиней ты, Иван Анисимович, меня не сагитируешь. Не для меня это заведение.