Рустам Агишев - Луна в ущельях
— Победителей не судят, — сухо отозвался Стырне.
Хозяин кабинета спросил уже слегка раздраженно:
— А образцы обработаны?
— Не успели еще.
— Вот видите, и образцы еще не обработаны, а вы поднимаете шум и говорите о каких-то победителях. Год, дорогой мой, уже сверстан, как говорят полиграфисты, — и он плотно уселся в свое кресло.
— Без учета нового месторождения.
— Учтется в следующий раз. Мы всегда должны иметь перспективный резерв, Ян Зигмундович.
— Обойтись без удобрений и зависеть в смысле урожая от капризов погоды?
Стырне намекал на закупленные недавно за границей крупные партии хлеба, за которые плачено было чистым золотом. Но Вербин не захотел его понять, лишь опять внимательно посмотрел на подчиненного и слегка развел руками: не наша прерогатива.
Теперь уже с холодным интересом Стырне наблюдал за изменчивым лицом собеседника: то оно выражало благородство и глубокий всеобъемлющий ум, то наползало на него выражение беспокойства, мелкой озабоченности, тщеславия. И тогда он становился как будто чужим в кабинете. В этой просторной комнате с тяжелыми шторами, с огромными цветными геологическими картами страны и обоих земных полушарий, с живописно расставленными в стеклянных шкафах образцами пород и древних окаменелостей, — была своеобразная, немного подчеркнутая романтика. Что ж, это все только напоказ, чтобы охарактеризовать широкую геологическую натуру, масштабность дум и стремлений? Да, широкая натура, ничего не скажешь… И чего Вербин, собственно говоря, боится? И в конце концов разве признание ошибок само по себе не обязательно?
Ян Зигмундович спрашивал себя об этом и молчал, опустив глаза. Он никак не мог придумать, чем снять напряженность, как повернуть разговор в другую сторону.
Вербин очень ловко сам повернул его.
— А вы, коллега, по Москве не скучаете? — вдруг спросил он. — Что, Каргинск не слишком провинциален? Где учится Дина — так, кажется, зовут вашу дочь?
Теперь, когда перейдена была опасная грань, голос Вербина снова стал мягким, глаза смотрели дружелюбно. Узнав, что Дина учится в Московском университете, он поинтересовался — на каком факультете. Наконец, как бы между прочим, но совсем уже неожиданно для Стырне спросил:
— А вернуться в Москву на постоянное жительство не приходило вам в голову, Ян Зигмундович?
Стырне поглядел на него в упор, пожал плечами:
— Да нет, Герман Алексеевич, вроде я уже как-то отвык от этой мысли. Жена, правда, пилит другой раз, и дочь тут одна…
— Ну-ну, — хозяин кабинета встал, — подумайте, товарищ Стырне, посоветуйтесь с женой. А то в последнее время многие бывшие москвичи, сорванные с насиженных мест в лихие годы, стали возвращаться. В этом смысле я мог бы, вероятно, вам помочь… конечно, при условии, что и вы этого хотите… хотите со мной работать.
Последние слова он подчеркнул, глядя Стырне в глаза, и скрепил разговор рукопожатием.
3
«Судьба играет человеком, — думал Стырне, пробираясь по запруженному посетителями коридору к гардеробу, — сегодня она низвергает тебя вниз, завтра возносит, совсем как в этой старой, затасканной песенке. А что? Чем черт не шутит, как говорится. Разве плохо остаток лет прожить в Москве? Рада была бы Дина, а об Ильзе и говорить нечего — она спит и видит себя в столице».
Надев реглан и шапку, Стырне направился к выходу, но был остановлен окриком гардеробщицы:
— Гражданин, портфель забыли.
Удивляясь необычной забывчивости, он взял из рук женщины перетянутый широкими ремнями желтый увесистый портфель. Ему вспомнилось усталое, обросшее бородой, лицо Вадима. Да, этот, пожалуй, сумел бы поговорить, доказать…
Пройдя немного по набережной, Стырне поставил портфель на асфальт под фонарем, стал пристально смотреть на темную гладь воды. Подтапливаемая отходами горячих цехов, так и не успевает замерзнуть Москва-река за зиму. Черная промоина делит ее сейчас на две неровные половинки, и в каждой кругами идет вода, точит лед, точит камень. И на душе сейчас смутно, тоже что-то точит…
Разве я неправильно что-нибудь сделал? Разве должен был поступить иначе? Зачем мне это нужно — ссориться с начальством? Сырцов молод, успеется ему. «Я вас люблю, Ян Зигмундович, но истина дороже»… А в чем истина, сынок? На год раньше пустить рудник? Что, собственно, изменится тогда? Экономика выиграет? Это еще вопрос. А Вербин наверняка сделается врагом. Да и зачем спешить? Куда вообще эта безумная спешка? Зачем?
Пытаясь успокоиться, Стырне шел вдоль парапета, останавливался, жадно глотал табачный дым, бросал в реку спаленные наполовину сигареты, доставал другие. Спички тоже сыпались за ограду. Перед ним выросла фигура милиционера в черной шинели. Вежливо козырнув, он попросил вернуться:
— Вы, гражданин, забыли под фонарем портфель.
Что за черт! Опять забыл эту злосчастную сумку. Фрейд, наверно, очень был бы доволен, как же, лишнее доказательство его теории: человек подсознательно стремится избавиться от неугодных ему вещей. Чудеса в решете! А что, если спустить в самом деле незаметно эту штуку в Москву-реку? Не для того ли я выбрался на безлюдную набережную? Можно ручаться, что не всплывет.
Ян Зигмундович остановился. Какой все-таки вздор лезет в голову. Не валяй дурака, возьми себя в руки! Зачем играть в прятки с самим собой? Не молоденький, карьеру уже не построишь, зачем тебе Москва?
Уже осталась позади тихая набережная. Кругом снует, торопится, толпится у остановок, перекатывается волнами через площади, шумит, толкается в очередях Москва.
Нет, все-таки он ее любит. Любит. Каждая улица, каждый перекресток — это память былого, живая история поколений, сменявших друг друга и отдавших любимому городу свою молодость и мечты. Не потому ли древняя восьмисотлетняя столица и сейчас так молода, как была при Юрии Долгоруком и при Петре, при жизни Ленина…
Стырне поймал себя на том, что пытается всего лишь обмануть себя, забыть разговор с Вербиным, отогнать воспоминание о Сырцове. Тут он совсем рассердился на себя и широко зашагал дальше.
Виктора Степановича в условленном месте не оказалось. Везде в учреждениях было как-то нервно, больше обычного курили, толковали о каких-то перемещениях. Ему передали записку от Виктора Степановича, писавшего, что выехал в один из подмосковных городов, где испытывается в производственных условиях отправленная из Каргинска партия строительных блоков из бетона вулканического происхождения, и что надеется вернуться вечером.
Подумав, Стырне завез в номер злополучный портфель с образцами и позвонил сестре.
4
Мирдза Зигмундовна со своим большим семейством издавна жила на Арбате. Прежний дом снесли за ветхостью, и ее хотели было переселить в район Черемушек, но она решительно воспротивилась. Дождалась с ребятами на чьей-то даче, пока построен был новый благоустроенный дом, и получила-таки в нем на третьем этаже трехкомнатную квартиру.
Она умела постоять за себя. Овдовев в самом начале войны, Мирдза привыкла командовать в доме и во дворе, и на крыше дома во время воздушных тревог. Обезвредив однажды с полдюжины бомб, обожженная, вся в копоти и песке, спустилась она с крыши родного дома и тут же в убежище была принята в партию.
После войны, получая небольшую пенсию за мужа и работая лифтершей в гостинице, вывела она в люди трех дочек и двух сыновей и сумела остаться для них высшим авторитетом. Лицо у нее было крупное, немного носатое, как у брата, голос сильный, даже самые задиристые соседки с Мирдзой предпочитали не связываться.
Стырне любил единственную сестру за то, что своим простым и решительным рыбацким характером она напоминала ему детство, отца. Приезжая в Москву, он обычно останавливался у нее. Она уже отчитала его сегодня по телефону за непостоянство характера и, как только он появился, ворчливо начала снова:
— Моржи и то лежбище устраивают всегда на одном месте, а ты — человек, должен понимать, что родной угол — уютнее и выгоднее гостиницы.
В комнатах у Мирдзы, как всегда, все сверкало — от кнопки дверного звонка с четкой надписью «М. З. Орлова» до белоснежных салфеток на серванте, хотя, тоже, как всегда, и ребят и забот был полон дом. Сейчас оказался в наличии один Вовка — солидный парнишка лет двенадцати, постоянно гостивший у бабушки из-за тесноты в доме отца; вот-вот должен был подойти второй внук. Остальные были кто на дневном сеансе, кто еще на лекциях, кто в отпуске.
Малолюдье обрадовало Стырне, ему хотелось сегодня подольше побыть наедине с сестрой. Они уединились на кухне. Здесь тоже все сверкало. Тут все и обедали, в разное время — когда кто горазд, тут Мирдза готовила и еще ухитрялась вышивать и вязать, пока закипит суп. Сейчас суп был давно готов, а из духовки несся вкусный запах жарившейся ради приезда брата индейки.
