Рустам Агишев - Луна в ущельях
За ужином, от которого лесник не отказался, решив заночевать у геологов, поисковики разговорились.
— Не ищут же кимберлитов в Московской области — их там нет, — горячился Бабасьев, не сводя колючих глаз с Вадима. — Какого же черта искать фосфориты в этом комарином царстве! — со злостью хлопнув себя по шее, геолог посмотрел на руки и брезгливо вытер ладонь.
— Не верили и в русские апатиты, пока не открыли их в Хибинах, — спокойно возразил Вадим. — Фосфориты могут быть и в отложениях Алитэ-Каргинской впадины, и в подошвах гольцов.
— Признаки, дорогой! Дайте мне признаки! — Бабасьев требовательно протянул небольшую, бугристую от мозолей, ладонь. Верхняя губа его со шнурочками усов вздернулась.
Сырцов промолчал. Молчали все. Поисковикам нечего было возразить товарищу. Бесплодность поисков, продолжающихся уже второй летний сезон, удручала их. Здоровые, крепкие, молодые — они не хотели мириться с тем, что их заставляют мотаться по заведомо пустым участкам, бить и бить шурфы зря. Правда, геологи говорят, что в поисках не бывает неудач, каждый закрашенный на карте участок — ступень к открытию. Тем не менее Бабасьев мрачнел с каждым днем, и его настроением проникались постепенно все.
Один Вадим продолжал держаться принятого азимута. К этому его обязывало положение начальника отряда и еще, пожалуй, чисто мальчишеское упрямство. Желая прекратить бесполезный спор, он миролюбиво сказал:
— Будут признаки, будет руда. Не заводись с пол-оборота, Зовэн.
Бабасьев закусил удила. Как все горячие натуры, он уже плохо соображал и не помнил ничего, кроме раздражения и обиды. Подскочив к Вадиму, он рванул из планшета исписанный тетрадный лист и молча, с вызовом протянул его начальнику.
— Или переходим всем отрядом в район оползней на кембрийские отложения, или я ухожу к Липатову. Об этом написано в рапорте.
Вадим повертел в руках бумажку и, не читая, спросил:
— Что ты конкретно предлагаешь, Бабасьев?
Повернув бумажку к костру и делая вид, что читает, Вадим напряженно думал. Он и сам знал, что кембрийские отложения в районе оползней предпочтительнее, но кто позволит изменить им маршрут произвольно?
— Прекрати бузить, старик! — спокойно сказал Вадим. — Забирай свое заявление и валяй спать. Утро вечера мудренее.
— Я бузотер! Слышали, ребята? — с белыми от гнева глазами выкрикнул Бабасьев.
— Не имеешь права обзывать человека, — пробасил Байгильдин, пожилой неразговорчивый татарин, выполнявший в отряде обязанности ездового.
— Бабасьев прав: надо уматывать отсюда. Баста! — послышались голоса. — Из пустого переливать в порожнее хватит. Пусть найдут других.
Держа в руках кружку со сладким остывшим чаем, Вадим спросил негромко:
— Это как — бунт называется? — Стал слышен хруп пасущихся неподалеку лошадей и гудение медленно разгорающейся березовой нодьи. — Как вам не стыдно, ребята? — продолжал он все так же сдержанно. — Я понимаю Байгильдина: ему снятся премиальные, ведь у него большая семья. А мы-то ведь — комсомольцы! Где в самом деле дисциплина? За такое на фронте не миловали. У нас тот же фронт — и мы разведчики.
— Нельзя ли без пропаганды?
— Мы не можем оставлять за спиной белые пятна. Это — закон геологов, вы это знаете. Закончим маршрут — пойдем на кембрий.
Скомкав заявление, Бабасьев бросил его в костер и скрылся в общей брезентовой палатке. Разбрелись по табору и остальные.
Долго в тот вечер не мог уснуть Вадим. Ему казалось, что он непременно найдет то, что ищет. И уже виделось, как высокой стометровой плотиной перехвачена Алитэйская горловина, как идут над лесом могучие высоковольтные линии, как оживает огромный дикий край. А порой опять слышались раздраженные голоса товарищей и еще какой-то ехидный голосок, где-то внутри него самого пискливо повторявший:
— Никаких фосфоритов здесь нет и не будет. Нет и не будет.
И снова он ворочался с боку на бок у остывающего костра, поднимался, ворошил без надобности угли, жадно раскуривал цигарку и, проклиная все на свете, ложился спать.
Еще один человек не спал. Лежа у самого полога палатки, Аянка слушал уханье ночного разбойника — филина, видел, как мучается у костра начальник отряда. Потом не вытерпел, тихонько подполз к нему и сказал:
— Ты погоди, Вадимка. Может, я подмогу тебе. Может быть, много белых и желтых камней найдем.
4
В Большой Пантач они пришли к полудню. Солнце отвесно падало сквозь негустую пирамидальную крону гигантских тополей, частоколом торчащих на крутых изломанных боках сопок. По дну распадка бежал ручей. Здесь все — и источенные временем серо-зеленые валуны, и белеющий средь бурелома горбоносый череп с огромными полуистлевшими рогами, и дуплистые, в три обхвата, осокори — все было угрюмо, дико, циклопично, как в фантастическом романе о мертвых мирах.
Но достаточно было беглого взгляда специалиста, чтобы увидеть редчайшее скопление обнажений — результат многовековой деятельности воды и ветра. На гребнях сопок можно было найти причудливые крупные останцы, похожие то на присевшего зверя, то на скачущего коня, то на гриб с ножкой. Особенно поразил Вадима поросший бархатисто-черным лишайником останец, удивительно напоминающий женскую голову. Кажется, на ней можно было разглядеть даже брови — темные, в странном, вызывающем изломе. И тут же рядом растопырил голенастые ноги гигантский краб из опаленного лесным пожаром, но не сгоревшего и выбеленного дождями стланика.
— Ну как, начальник? — спросил Аянка, искоса следя за выражением лица Вадима.
Они стояли у красновато-бурого камня, перегородившего ручей. В прозрачной, темноватой запруде вода клубилась, паутиной в отраженном осеннем небе плавали водоросли. Вадим отбил молотком кусок камня. Стеклянно блеснули на изломе крупные красноватые кристаллы, вкрапленные в основную породу. Камень полетел в воду.
— Посмотрим, Аянка, посмотрим, — геолог отер ладонью потный лоб и опустился на корточки, желая освежиться ключевой водой. И от неожиданности отдернул руки: вода в запруде была почти горячая. Он вопросительно взглянул на лесника.
— Таежная больница мала-мала, — усмехнулся тот. — Я тут как-то целый месяц охотился и ноги парил. Зверь тоже сюда любит ходить.
Приглядевшись, Вадим заметил на прибрежном песке свежие следы копыт — была ли то кабарга, косуля или какой другой подранок? Геолог слышал о целебных источниках, к которым первые стежки торит раненый зверь, но ему еще ни разу не приходилось видеть самому подобную щедрость природы. Вода действительно была очень горячей, отдавала немного чесноком, горчила на вкус.
— Курорт! — предвкушая купание в запруде, Вадим блаженно улыбнулся, отряхнул покрасневшие от горячей воды руки, вытер их о куртку досуха и, угощая лесника сигаретой, весело сказал: — В счастливый час ты меня, Аянка, оштрафовать хотел.
— Место подходящее?
— Ну!
Даже Бабасьев после беглого осмотра месторождения вынужден был признаться, что благодаря Аянке отряд на полгода раньше дошел до Большого Пантача. Ездовой Байгильдин ходил именинником и на радостях задал лошадям двойную порцию овса. А геофизик теперь не отходил от начальника отряда ни на шаг. Место было действительно на редкость перспективным.
— Не удивлюсь, если под нами гейзер — и подкинет как котят…
— Или, наоборот, затянет в скважину!
— А может, тут алмазные трубки?
Большой Пантач сразу примирил Бабасьева с начальником отряда, и молодые люди, блаженствуя в естественной горячей ванне (не мылись тыщу лет!), довольно фырчат, хохочут. Остальные успели помыться и разбрелись по распадку, некоторые уже бьют шурфы, высоко вскидывая кирки, а Байгильдин с Аянкой, степенно переговариваясь, готовят обед.
Запруда не велика, но если лечь валетом — можно погрузиться обоим по шею, отдавая разморенные, красные тела во власть «эманации радия», как утверждает Бабасьев, хотя, судя по легкому чесночному запаху, вода насыщена скорее всего солями фосфорного ангидрида. Бабасьеву уже снятся начиненные алмазами, как куличи изюмом, кимберлитовые трубки, россыпи золота, уран и невесть что еще. Вадим только похмыкивает. Хотя природа иногда действительно концентрирует в своих тайничках чуть ли не всю третью группу Менделеевской таблицы, однако начальнику отряда не положено увлекаться.
— Синицу бы в руки, — усмехается он, с интересом наблюдая, как кожа покрывается мелкими щекочущими пузырьками.
— Синица уже в руках, — Бабасьев сгребает со дна горсть мелких желтоватых камешков и протягивает ему: — Или не веришь?
— Меня интересует кондиция.
— Не менее двадцати пяти процентов — можешь не сомневаться, дорогой.
— Анализы покажут.
Достав мыло, они поочередно намыливаются. Окинув глазами покрытое пеной большое, распаренное тело товарища, Бабасьев завистливо цокает языком:
