Рустам Агишев - Луна в ущельях
Вадим пошевелился, попытался встать. Его кинуло назад в постель, по всему телу прошла острая боль, и он сразу понял, что действительно болен. А все же на Мане тогда ему крепко повезло: человека встретил. Не так часто это бывает в тайге. Да впрочем, не только в тайге. Настоящего человека встретить — это на всю жизнь богатство.
…С тонким звоном шуга сомкнулась над ним, и черная студеная вода потащила его ко дну. Сколько продолжалось оцепенение или это был кратковременный спазм дыхательных путей? Очнувшись, Вадим из последних сил оттолкнулся ногами от вязкого дна. Когда он вынырнул, тюки громоздились один на другой, плот выгнуло, и льдинки стеклянно звякали о высокие борта.
— Сюда, Вадим, тут мелко! — Кузёма, по грудь в воде, багром подтаскивал плот к низкому берегу. — Ничего, паря, привальчик сделаем, опять же обогреться давно пора, — он улыбался через силу и стискивал изо всей мочи зубы, чтобы не стучали.
Ломая с треском забереги, они выбрались на сушу. С обоих ручьями лилась вода, и неглубокий снег потемнел двумя большими неровными кругами. Они отжали, сколько могли, одежду на себе. Вспомнив о рюкзаке, Вадим опрометью кинулся к плоту. Мешка с образцами на головном тюке не оказалось. Поисковик медленно осел на вытащенное из воды корье и обхватил голову руками. Его бил крупный озноб.
— Что, холодновата ванночка? — Кузёма пытался шутить, но, узнав в чем дело, потемнел лицом. — Надо было крепче привязать, черт его… — Кородер угрюмо помолчал, глядя себе под ноги, потом сказал уже веселее: — Давай потянем по глотку — и действовать, действовать, паря, иначе нам каюк!
Вадим протянул ему флягу. Кородер дал отпить геологу, потом приложился сам.
— Собирай плавник, Аркадьевич, тут его видимо-невидимо, и складывай вон у того поваленного вяза.
— А огонь?
Кузёма сердито махнул рукой, и геолог уныло поплелся по берегу, отдирая примерзшие к песку, обкатанные и отбеленные водой стволы небольших деревьев, унесенных течением, и тоскливо посматривал на то место, где опрокинулся плот. Невозмутимо ровной белой дорожкой, как пустая лента гигантского транспортера, шла там шуга. Тайга, как бы передумав, забрала свой клад назад и захлопнула крышку. И этот жирный изюбр, который скакал берегом реки, казалось, нарочно был послан хозяином тайги.
Между тем Кузёма, набрав в дупле вяза гнилушек и мягкого сухого луба, очистил от снега и льда дно ямы под корневищем дерева и бережно сложил туда сушье. Затем вынул гильзу, из запоясанного поверх телогрейки патронташа, ножом выковырнул влажный картонный пыж с картечью. Тем же способом извлек чуть повлажневший войлочный пыж и, отсыпав часть пороха на сушье, неплотно заткнул гильзу гнилушками и войлоком.
Кузёма в упор выстрелил из ижевки в дупло. Ударило в лицо пылью, пороховым дымом. Гнилушки затлели, но тут же погасли. Выругавшись, Кузёма потянулся за вторым патроном, за третьим. Наконец одна из гнилушек на самом деле затлела, и таежник, согнувшись в три погибели, осторожно раздувая уголек на ладони, ловко перекинул его в сушье.
Спустя немного, оба потерпевших приплясывали у жарко полыхающего костра, громко переговаривались, махали руками, подставляли теплу то один бок, то другой и втянутые как у борзых тощие животы. Натянутая на рогульки одежда исходила паром. Льдинки быстро таяли в подвешенном над огнем ведре.
А Кузёма мечтательно глядел сквозь дым костра в закатное небо и, усмехаясь в коротко подстриженные усы, говорил:
— А я, грешным делом, думал уже эту ночку коротать с жинкой. Всего-то пяток километров не дотянули, паря, до дому. Ласковая да горячая она у меня, что твой костер, хотя уже немолодая. Сорок лет, как говорится, бабий век. А вот наголодаюсь за лето по ее капризам да супризам — и она опять мне как молодая да нерожоная. А чуть приобвык, и видно — молодость-то прошла… Ты приметил, паря, место, где опрокинулся в Ману?
— Приметил-то приметил, а толку? — Вадим в сердцах сплюнул.
— Ничего, ты не сердись, — Кузёма простодушно улыбнулся. — Коли дружно жить, помогать в беде друг дружке — ничего на свете не страшно. Даже ледяная ванна.
Вадим, которого начинала раздражать эта неуместная болтовня, натянул успевшее обсохнуть белье и насмешливо бросил:
— Ты мне, я тебе — так, что ли, Родион Михайлович? Какая же разница между твоей философией и торгашеской?
Кузёма пошарил рукой в принесенном с плота туеске, бросил в закипающую воду горсть заварки, как если бы собирался выпить все ведро, и сказал:
— Разница есть. Торгаши, ведь они, помогая друг дружке, об чем шебаршатся? Опять же — о наживе. А мы с тобой, друг другу помогая, себя не забываем и про других помним. Наша философия крепче! — Протянув кружку черного как деготь чая, он сказал деловито: — Пей, паря, и пойдем нырять. Соловья баснями не кормят.
Вадим широко открыл глаза. Ему и самому приходила в голову эта дерзкая мысль — нырять под лед, но он не решался высказать ее вслух. «Это определенно ты, а не кто-нибудь другой, поработал в дупле осокоря, устроил там горенку», — с теплым чувством подумал о товарище Вадим, и хозяин тайги теперь показался ему не таким всесильным, как час назад. Обжигаясь, он принялся за чай.
Ныряли в Ману в белье, сапогах и рукавицах, страхуя друг друга тонким капроновым канатом, бегали к костру обогреваться, пока совсем не стемнело.
Рюкзак нашарили, когда в морозном небе высыпали уже первые звезды и забереги местами стали прихватывать шугу.
Всю ночь костер столбом стоял над рекой, и его было далеко видно.
А последнюю цигарку они выкурили на заре, сидя на плоту, наполовину уже спущенном в воду. Над речным простором, разливая холодный яркий свет, поднималось солнце. Почтовый глиссер, шедший прямым рейсом в Каргинск и согласившийся захватить геолога с его тяжелой поклажей, легко покачивался на волне, как жук-плавунец со сложенными крыльями. Моторист нетерпеливо выглядывал из кабины. А они — два таежника — сидели, сгорбившись, на плоту и не могли никак накуриться.
Курили молча. Да и о чем им было толковать? Что за сутки знакомства полюбились друг другу? Это понятно. Что всегда будут рады встретиться опять? Само собой. Что признательны друг другу? Видно по глазам.
Когда огонек стал уже обжигать губы, Кузёма отбросил окурок и встал. Поднялся и Вадим. Порывшись на дне берестяного туеска, кородер извлек сложенную вдвое лубом внутрь пробковую кору, крепко перетянутую лыком. Там был корень жизни — панцуй. Он протянул его Сырцову. Геолог взял, растерянно улыбнулся, снял часы с водонепроницаемым хромированным корпусом и надел на руку Кузёме. Потом помог ему столкнуть плот, и пробковые тюки, ломая со звоном молодой ледок, неровно закачались на Мане. Течение подхватило их. Родион Кузёма стоял над водой, рослый, плечистый, слегка расставив ноги, опираясь на багор, хозяином плота, хозяином всей этой обширной, богатой, дикой земли.
Вадим поднял руку, скупо шевельнул пальцами.
2
— Проснулся? Блеск! Побегу, скажу доктору.
— Постойте, сестра!
Она вернулась. Перед Вадимом стояла невысокая девушка в белом халате и отороченных мехом тапках, со строго подобранными под белую шапочку волосами. На скуластеньком лице блуждала чуть смущенная улыбка.
— Слушаю вас, больной, — низкий грудной голос прозвучал мягко.
«Где я слышал этот голос?» — Вадим силился вспомнить и пристально вглядывался в сестру. Ему не хотелось, чтобы она оказалась знакомой. Он залился невольной краской, сестра, согнав с лица улыбку, с профессиональной бесстрастностью подставила судно и отвернулась. Он вдруг вспомнил: Зойка! Сразу и не узнаешь: сколько серьезности, спокойной внимательности.
— Давно работаете, Зоя?
Она, не поворачивая головы, спросила чуть настороженно:
— Узнали?
Он кивнул:
— Еще бы не узнать: вашим голосом впору на военном параде командовать. Давно в больнице?
— Да нет, не так давно. Два года как медучилище окончила. Ну вот. А тут Лебедь, Игорь — товарищ ваш — ординатором. С лета с ним знакомы, когда он пришел к нам в отделение. Знаете, Игорь — хороший врач. Вообще его ценят в больнице.
Все это Зойка говорила между прочим, не забывая всунуть под мышку Вадиму термометр, наливая в мензурку коричневую микстуру. Вела она себя спокойно, неторопливо, и во всей повадке ее чувствовалась умелая медицинская сестра. Ему не терпелось спросить про Дину, но вместо этого он сказал:
— Вы здесь какая-то совсем другая.
— Работа, — просто объяснила Зойка. Потом, чуть приподняв брови, продолжала: — Только что звонила Динка: интересовалась вами и что надо принести. Что ей передать, Вадим Аркадьевич?
— Пусть приедет, я хотел бы ее видеть, Зоя.
Записав температуру, Зойка пошла и уже от двери еще раз понимающе улыбнулась.
