Влас Иванов-Паймен - Мост
Плаги и Кулинэ сидели в задней половине дома и шепотом переговаривались. Угахви при появлении Тражука вышла из дома, сильно хлопнув дверью. Плаги, сразу осмелев, подтолкнула Кулинэ.
— Послушай, о чем они. Может, о мире говорят?
Кулинэ припала к двери ухом.
— Все время только один русский балакает, — прошептала она, обернувшись к Плаги. — Ничего я не понимаю. Тражук, ты попробуй.
Тражук несмело занял место Кулинэ.
Белянкин и впрямь заливается соловьем. Тражук внимательно слушал, боясь пропустить хоть слово.
— С социал-демократами мы можем объединиться, — вещал Белянкин. — С меньшевиками. Но есть еще левое крыло — большевики. Они очень опасны и для революции и для Временного правительства. Особенно теперь, когда в Россию приехал вождь большевиков Ульянов-Ленин…
Женщины дергают Тражука, окажи, мол, о чем речь-то. Он будто прикипел к двери.
— Большевики армию нашу разлагают, в городах мутят народ, вот-вот проникнут в деревню…
— Да, дела-а! — подал голос Мурзабай, — Такие страсти, Фаддей Панфилыч, голова пошла кругом! Видно, ничего мне не понять. Давай-ка опрокинем еще по маленькой за Временное правительство. Да закусывай ты, а то захмелеешь! Нет, видно, все это не моего ума дело.
— Вот что, Павел Иванович, — взял тоном выше Белянкин. — Не твоего, так нашего ума это дело! Знай — одними тостами за Временное правительство не обойдешься, крепкого порядка, о котором ты мечтаешь, не создашь. Изволь-ка сам поработать! Царю был слугой, послужи теперь народу. Наш комитет решил снова поставить тебя волостным старшиной. Не напрасно же я сделал двадцать верст крюку по ключевскому мосту через Каменку.
«Все-таки довязал лыко, — про себя усмехнулся Мурзабай. — А концы все же не найдешь. Сейчас я тебе такую колодку подсуну, что забудешь, зачем приехал. Комитет, видишь, решил. Сам решу, как пожелаю», — и, взявшись за почти опустевшую бутыль, крикнул: — Принеси нам еще выпить, там самогон в кухонном шкафу. И Тражуку скажи, пусть войдет, — добавил по-чувашски, несколько удивившись, увидев вместо жены Плаги.
— Дочь или сноха? — поинтересовался Белянкин, провожая взглядом молодую женщину.
— Жена Симуна — племянника.
— Ядреная! Кровь с молоком! Уж не она ли тебя присушила, — глаз не кажешь в Кузьминовку. Жена племянника — это ведь не сноха!
— А ты, друг, не зарься на чужое добро. И не завирайся. У вас, у русских, может, и по-другому, а у нас, у чувашей, все едино — сноха. У нас, у чувашей, даже слова снохач нет, а уж греха такого и не водится.
— Черт с вами и с вашими законами. Ты мне ответь: согласен, что ли, старшиной быть?
На пороге вырою Тражук в лаптях, в заношенной холщовой рубахе. Он поклонился и, обращаясь к Белянкину, громко сказал:
— Здравствуйте, Фаддей Панфилович!
Белянкин вытаращил было глаза, но, быстро скрыв замешательство, откликнулся, не скрывая издевки:
— Здравствуйте, коли не шутите, молодой человек. С кем имею честь?
Мурзабай обнял Тражука за плечи, подвел к столу, усадил и только тогда заговорил:
— Не гляди, что мы в лаптях. Это чуваш, студент Трофим Петров, — и спросил, обращаясь к Тражуку: — Ты разве знаешь нашего русского гостя?
— Знаю Фаддея Панфиловича Белянкина. Он — землемер в нашей волости.
Хозяин исподтишка бросил на гостя торжествующий взгляд. Тот растроганно хлопнул по плечу «студента».
— Молодец, Трофим Петров! Вот так лапотник! Чем же он занимается у тебя, этот студент?
— Не важно, что он делает сейчас, — ударил себя в грудь Мурзабай. — Он будет наших детей учить. Это для общества. А для меня… Э-э, шельмец! — обратился он вдруг к Тражуку, — Ты трезвым наши пьяные речи слушаешь! На-ка вот, опрокинь стаканчик!
Тражук никогда в рот не брал хмельного. Он неуверенно взялся было за стакан и поставил обратно.
— Пей! — крикнул Мурзабай. — Не то — вылью за пазуху.
Тражук зажмурился, качнул головой и, не переводя дыхания, проглотил самогон. Хозяин и гость одобрительно захихикали.
Пусть веселятся. Теперь Тражуку ничего не страшно. Готов и сам хохотать. И он трезв как стеклышко. Только стол качнулся. Сейчас все упадет на пол. Тражук вскрикнул и, чтобы удержать равновесие, схватил бутылку. Мурзабай, смеясь, сунул ему в рот огурец:
— Это пройдет, в голову ударило.
Стол утвердился на ножках, зато у Тражука выросли крылья. Вот он взмахнет и полетит на Лысую гору… Внимание! О чем это говорят эти, как их… эсеры.
— А кем же он тебе приходится, Пал Ванч? — заплетающимся языком спросил Белянкин.
— Кем? кем? — всегда скрытный Мурзабай потерял над собой контроль. — Кем может стать парень отцу двух дочек? Будет зятем! Зятьком будет приходиться он мне, этот студент… Народный учитель.
Вроде бы смекнул Тражук, что хозяин заговаривается спьяна, но от счастья у бедняка дыханье захватило.
— Кого же ты сулишь в жены будущему учителю? — спросил Белянкин. — Гимназистку?
— Типун тебе на язык! Какой чуваш выдает замуж младшую прежде старшей.
До подвыпившего Тражука не дошли последние слова Мурзабая…
…Как только Тражука позвали в горницу, Кулипэ приложила ухо к двери. Сначала лицо ее оставалось спокойным, потом девушка счастливо улыбнулась.
Удивленная улыбкой на лнце всегда мрачной Кулинэ, Плати зашептала:
— В чем дело, Кулинэ. О чем они говорят? Чему ты радуешься?
Кулинэ спрятала лицо в ладонях и бросилась вон.
Теперь за столом все были одинаково пьяны.
— Ты, студент, откуда меня знаешь? — вопрошал потерявший все благообразие Белянкин. — Кто тебе сказал, что я межевой?
— Знаю. И кто устроил митинг на табуретке перед молебном, — знаю. И знаю, что семинарист тогда надул всех, спрятал земского начальника.
— Да что ты мелешь, лапотник несчастный?
— Я все знаю, — продолжал захмелевший Тражук. — Монархистка Екатерина Степановна спрятала царские портреты… А ты самый главный социал-революционер.
Белянкин, раскачиваясь от смеха, держался за живот.
Мурзабай, хитро поглядывая на гостя, выпытывал:
— А кто большевик в Кузьминовке?
— Их в городе полно, — встал на ноги Тражук. — Их всех хочет перестрелять Половинкин.
— Какой еще Половинкин? — встревожился Белянкин, оборвав хохот.
— Виктор Половинкин, жених Наташи Черниковой.
— Ну и дела, Павел Иванович! — озадаченно пробормотал Белянкин. — Этот твой зятек… что-то уж очень осведомлен.
Тражук вышел из-за стола и, еле удерживая равновесие, выкрикивал:
— Да… Я все знаю. Ты стоишь за войну, Фаддей Панфилович, а Ятросов и Авандеев против. И я против. И Симун… Он не хочет воевать за Распутина. А царя нет. И бога…
Мурзабай опомнился. Он ласково подталкивал Тражука к выходу, говорил по-чувашски:
— А вот и не все ты знаешь… Распутина убили… А Симун был на фронте, воевал и ранен, сейчас — в госпитале. Ты здорово напился. Иди, иди, проветрись.
Вытолкав Тражука, Павел Иванович с трудом уложил захмелевшего гостя в постель.
— Проснется, дашь опохмелиться, — оказал он вернувшейся домой жене, — Объясни, что хозяин, мол, уехал в Камышлу по делам. Ясно?
— Иди сам проспись. Лучше тебя знаю, что сказать, — отмахнулась Угахви.
А Тражук, с трудом передвигая ноги, прошел на задний двор, залез в тарантас и бормотал под нос какие-то стихи. Там и увидела его Уксинэ, она бежала от подруги домой.
— Что ты тут затеял, Тражук мучи? — удивилась она. — Спать, что ли, собираешься в тарантасе?
— Подойди-ка поближе, Уксинэ. Скажу тебе что-то, — Тражук попытался вылезти из тарантаса, но не смог. — Скажи… Кидери тебе о письме говорила?
— О каком письме?
— Я тебе написал. И стихами, и так. Ей-богу, сам сочинил стихи…
— Да ты пьян, Тражук мучи? Кто же тебе поднес? — Уксинэ, смеясь, скрылась в доме.
— Тражук-то наш лыка не вяжет, — весело говорила она сестре. — Залез в тарантас. Болтает всякую чушь. Отец увидит — прогонит, беднягу.
— Тише! Отец сам поднес, — огрызнулась Кулинэ. — Они пировали все вместе с гостем из Кузьминовки.
— Ну, что гостя угощали, я понимаю, — покачала головой Уксинэ. — А почему Тражук удостоился такой чести?
— Тебя забыли спросить, — совсем разозлилась Кулинэ. — Значит, заслужил…
Кулинэ, хлопнув дверью, побежала на скотный двор и окаменела: Тражук карабкался на сеновал по колеблющейся под его ногами лестнице. Он чуть было не свалился на землю, но повис, ухватившись за край крыши. Наконец он все-таки забрался на сеновал. Кулинэ сбегала за шубой, сама, укрепив лестницу, залезла на сеновал и заботливо укрыла громко храпевшего Тражука.
11
Весенняя страда подходила к концу: осталось посеять просо. Тражук за целый месяц ни разу не видел человеческого лица, кроме опротивевшей ему рожи напарника. Мирской Тимук иногда за целый день не произносил ни звука, объяснялся с Тражуком только жестами.
