Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына
– Стой! – услышал он, – Кто идет? Его окликнули с первого поста охранения. Он узнал голос Лени Колышкина, парикмахера.
– Леня, что ль?
– Ну, Леня… это там кто?
– Ленька, Ленька! Слушай, Ленечка, это я…
Из темноты штольни на пространство, слегка освещенное лучом фонаря, стоявшего за выступом, выскочила маленькая фигурка, бросилась на часового и стала тормошить его:
– Леня, бросай пост, давай со мной в штаб?! Я такое тебе скажу… до неба подскакнешь сквозь камень. Честное пионерское! Слышишь, Леня? Наши пришли, немцев повыгнали! Я уже с главным командиром повидался, все объяснил… Сейчас нас освобождать станут. Нечего тебе тут стоять. Сходи с поста!
– Слушай, ты брось… брось шутки шутить, – заволновался Колышкин, хватая в полумраке Володю за плечо. – Ты что, правду говоришь или так, дуришь?
– Да правда же, Леня, правда! Идем со мной в штаб, мне некогда, там все расскажу.
– С поста не уйду. Не имею на то права. Ты иди, беги скорей, коль правду говоришь! Напомни там, чтобы меня сменили. Ох ты, вот так штука! Не верится прямо…
Володя исчез в темноте, но тотчас снова показался на миг у фонаря:
– Ты смотри только в штаб не звони, что я сказал. Я сам скажу. Слышишь, Леня! Прошу как человека.
И он пропал во мраке штольни.
Еще два раза окликали бежавшего Володю караульные посты, и на каждом он успевал коротко сообщить об избавлении. Ему было жалко растрачивать эти драгоценные слова чудесной новости, слова, которые он уже приготовил, обдумал, сорок раз на бегу повторил про себя, чтобы они прозвучали как можно торжественнее. Он представил себе, как вбежит в штаб, оглядит всех командиров и скажет; «Товарищи командиры! Явился к вам с великой вестью. Час избавления настал…» Нет, лучше не так: «Пробил час нашего избавления! Там, над нами, наши, Красная Армия, Советская власть! Ура!» Но, так как на каждом посту он не мог удержаться и ему приходилось хоть и коротко, но все же сообщать о том, что он узнал наверху, главные, прибереженные им к концу слова начинали остывать. И когда Володя ворвался, не доложившись, в штаб, где на него строго поглядели находившиеся как раз там Котло, Лазарев и Корнилов, от волнения и от быстрого бега он вообще уже ничего не мог сказать.
– Что это ты? Вернулся уже, Володя? В такой час? – спросил, вставая, Корнилов.
– Беда, что ль, какая? – Комиссар нагнулся к нему и поднес к лицу фонарь.
– Наши там, наверху, пришли наши! Скорее! – закричал Володя, забыв все приготовленные им выражения. – Моряки там… Красная Армия… Десант был. И в Феодосии тоже… Сейчас саперы работают, и можно наверх…
Все встали. Три фонаря разом приблизились к лицу мальчика. Трое командиров молча заглянули ему в глаза. Синие, красные, желтые елочные лампочки на белых проводах, которыми был обмотан Володя, отразили свет фонарей.
– Стоп! – негромко, сорвавшимся голосом проговорил Лазарев. – Не части так. Не разберу ничего. Давай сначала, по порядку.
И, уже совсем отказавшись от роскошно приготовленного плана извещения, боясь, что ему не поверят, Володя с ученической готовностью и не будучи в силах отдышаться от радости, распиравшей его, рассказал командирам подробно о том, как поразила его утром, когда он вылез на поверхность, непонятная тишина в поселке, и как он увидел в инженерском доме елку, брошенную немцами, и как встретил моряков, и как привел саперов. Он кончил, облизал пересохшие губы и выжидательно поглядел на командиров. Он уже заранее представил себе, еще когда бежал сюда, как вскочат они, услышав поразительную весть, как закричат. Но командиры молчали. Только Лазарев прокашлялся и, повернувшись к комиссару, низким голосом раздельно и тихо проговорил:
– Ну, Иван Захарович…
Комиссар молчал, медленно откидываясь и расправляя свои широкие плечи.
А Корнилов тихо произнес:
– Значит, дождались и мы…
И вдруг комиссар шагнул вперед, схватил левой рукой – в правой у него был фонарь – Володю за плечи.
– Володька, ты… мальчуган… – глухо проговорил он и крепко прижал к себе маленького разведчика.
Что-то слабенько хрустнуло. Володя испуганно отстранился, высвобождаясь. На пол посыпались серебряные скорлупки, и Володя вытащил из нагрудного кармана раздавленную елочную безделушку.
– Что-то я тебе повредил? – испуганно осведомился комиссар.
– Это я для Оли да малышам нашим с немецкой елки принес.
– Эх ты… Какой я косолапый! – окончательно смутился комиссар.
Но будто вместе с раздавленной елочной игрушкой лопнуло и оцепенение, в котором находились сейчас эти люди, два месяца несшие ответственность за жизнь почти сотни своих товарищей.
Командиры, что-то говоря наперебой, смеясь, кинулись жать друг другу руки, обниматься. Корнилов аккуратно смотал с Володи провода с лампочками и уже потом заключил его в свои объятия. И понеслась по подземным коридорам ошеломляюще радостная весть об освобождении. И долго еще Володя перелетал из одного объятия в другое и оказывался то в этом штреке, то в соседнем и чувствовал на своей щеке поцелуи, слезы, а на спине – веселые тумаки от друзей-пионеров, пока не почуял жар и запах кухонной плиты и не очутился на камбузе, где его приняли в свою хватку длинные, цепкие руки дяди Манто. И все разом замолкли, понимая, что уж на этот раз дядя Яша отличится, произнеся какую-нибудь необыкновенную остроту, которую потом будут повторять годами.
Но Манто посмотрел на всех и сказал:
– Вы, конечно, ожидаете, что я вам скажу сейчас такое, что вы будете смеяться всю жизнь. Но о чем я могу сказать после того, что сказал наш Володечка? У Якова Манто веселых слов хватало и хватит на все трудные случаи жизни, не сомневайтесь. Но на такой случай у Якова Манто нет слов. Он молчит. Вот это и запомните.
И он, сморгнув, отвернулся, делая вид, что ему необходимо что-то поправить на плите. Все замолчали тоже. Но тут кто-то из партизан вдруг спохватился:
– Товарищи, который час? Надо сменяться, заступать на объекте. Дядя Яша, давай снидать, пора на вахту.
Все по привычке заторопились. Стали разбирать посуду, потому что пришел час сменять на строительстве «объекта № 1», где пробивали спасительный выход из замурованных каменоломен.
– Погодите! – закричала дежурная по кухне Надя Шульгина, уже принявшаяся сама было расставлять миски на столе, – Погодите, – повторила она, пораженная какой-то внезапной мыслью. – Ведь теперь же не надо, наверное, уже пробивать выход. Ведь наверху уже везде свободно. Вы только, граждане, подумайте! Везде свободный выход.
И тут только, сейчас, окончательно дошло до сознания людей, что они свободны, что не надо пробиваться сквозь камень к жизни, что жизнь, отвоеванная заново, ждет у каждого выхода, готовая принять их в свои свежие, солнечные, просторные объятия.
Однако надо было еще расчистить эти выходы и первым делом поднять на поверхность Ваню Сергеева, которого, может быть, еще не поздно было оперировать, и этим спасти. Оказалось, что Лазарев, сняв бойцов, работавших на «объекте № 1», уже направил их в штольню, указанную Володей, чтобы разобрать завал и облегчить работу саперов, действовавших с поверхности. Все бросились в ту штольню. Корнилову, во всем любящему порядок, пришлось строго следить за тем, чтобы лишние люди не толпились в штольне и не мешали друг другу работать.
Надо ли рассказывать, что было дальше, когда саперы, разминировавшие вход, и партизаны встретились у выхода из завала и по-братски обнялись друг с другом! Как самых дорогих на свете гостей, повели за руку старшего сапера и его товарищей вниз. Партизанам выходить на поверхность было пока не приказано: опасались мин, еще не убранных саперами. Через расчищенный проход первым выскочил на снег комиссаров Пират, вдруг почуявший, что теперь можно уже выйти на волю. Он кувыркался, подпрыгивал в воздухе, громко лаял, катался по снегу, успел лизнуть в нос Володю и так шумно и беспокойно для всех выражал свою радость, что в конце концов пришлось приструнить его. Получив трепку, Пират присмирел и вернулся на камбуз, где лег возле очага дяди Манто, обиженно вздыхая: «Эх, мол, жизнь наша собачья! И погавкать-то на радостях как следует не дадут». Но, получив от дяди Яши превосходный пончик с консервированным мясом, Пират в конце концов с жизнью примирился.
Между тем старший сапер объяснил командиру, что пока проход проделан очень узкий, идти по нему можно только гуськом, в затылок, в сторону не сбиваться, так как все кругом заминировано, а на улице уже вечер – легко ошибиться. Саперы просили потерпеть до завтрашнего дня, чтобы с рассвета начать работу и тогда уже выводить всех людей без опасения на волю. Поэтому Лазарев поставил часового у входа и строго-настрого велел никого не выпускать без разрешения командира.
