Виктор Конецкий - Том 7. Эхо
Не все у Беллы внятно.
Но — магия.
Пушкинские Горы. Август. Святогорский монастырь. Ночь. Кто-то бубнит. Белла. Я не один. Она тоже не одна.
— Давайте навестим Александра Сергеевича.
Ну, у матросов нет вопросов.
Выходим из кельи монастыря, превращенного в гостиницу для туристов.
На воле свежо. Поднимаемся к могиле Пушкина.
Предрассветный ветерок чуть шелестит листвою древних дубов и лип.
Тишина над могилой Пушкина. Она еще глубже и таинственней от шелеста листьев старых дубов и лип… Но как же любо мне Осеннею порою в вечерней тишине В деревне посещать кладбище родовое, Где дремлют мертвые в торжественном покое…
Белла достает свечу, притепляет от зажигалки, прикрывает ладошкой и ставит в нишу обелиска.
И вдруг мы опускаемся на колени.
Высокопарно? Сентиментально?
Да. Хорошо, что это было.
Утром на душе и вокруг было так нежно, что потянуло рисовать акварелью.
Уговорил Беллу попробовать. Дал краски и бумагу. Мы рисовали стога и копны сена на фоне темной стены какого-то парка или леса.
За нашими спинами чуть шелестело ветровым накатом озеро Кучане.
Прямо скажем, Белле было далеко до Левитана. Но как обидно, что я потерял ее акварель.
Рисунок Беллы был замечательно наивным (так рисуют пятилетние ребятишки).
И в этой детскости вдруг проявляется мощная сила поэта Ахмадулиной.
На древний Корчев мы шли из Италии. В каюте висела ветка с лимонами и торчал из ржавого железного ведра сардинский кактус.
В ночь с 8 на 9 января 1969 года зазеленели на экране радара отметки далеких коктебельских гор Карадага и Сюрю-Кайя. Было холодно, прогнозы обещали тяжелый лед в Керченском проливе.
Около четырех ночи сменил очередную карту, перенес на нее точку и увидел на берегу Керченского пролива набранное мелкими буковками название «Тамань».
И я измерил расстояние по карте от торгового порта Керчи до Тамани. Авось выпадет свободное время — смотаюсь на рандеву с тенями Лермонтова и Печорина.
«Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок хотели утопить…» Стой на горе! Но чем к тебе добрей чужой земли таинственная новость, тем яростней соблазн земли твоей, нужней ее сладчайшая суровость…
Ну, Печорин вместе с Михаилом Юрьевичем в Тамани кое-как от всяких подорожных тьмутараканских напастей отбились.
А вот для меня самый скверный городишко СССР — Керчь. Там я был трижды предан и оказался на самом дне моряцкой жизни — в вытрезвительной камере припортового отделения милиции. И это абсолютно трезвым.
Многие годы я хранил и лелеял в душе чистое отношение к морю и морской работе. Многие годы мне удавалось вылезать из неизбежной грязи так, чтобы быстро забывать о ней. Я старался помнить о рассветах над океаном, а остальное…
В Керченской милиции всякие мифы для меня закончились.
И от бессильной злобы я вполне мог бы наделать много глупостей и навсегда поломать свою жизнь.
Раздетый до кальсон, получивший коленом под зад, валяясь на железном топчане, и ожидающий весьма крупных служебных неприятностей, я вдруг нашел духовную поддержку от двух забулдыг-сокамерников.
С одним из них потом мы несколько раз пересекались в жизни и даже стали друзьями. Моим товарищам не надобно удачи, Мои товарищи добьются своего!..
… Да будем мы к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, Бог не приведи!
А вы замечали, что для Беллы слова «товарищ» и «друг» не имеют пола?
Я давно раструбил о вселенских муках, в которых происходили роды сценария кинофильма «Путь к причалу». Но про одну замечательную деталь ни я, ни мой друг Георгий Данелия, кажется, ни разу не поминали.
Мало того, что сам сценарий обоим авторам казался запредельно дрянным. До самого момента сдачи его мы не могли решить судьбу главного героя боцмана Росомахи: убивать его или пускай еще поживет. Выход нашли в том, чтобы под финал напустить такого дыма и тумана, что сам черт не поймет — счастливо или несчастливо вся эта киноэпопея заканчивается. Но не тут-то было. Величественный худсовет Мосфильма категорически потребовал жирной точки.
И вот тогда мы пошли на поклон к знакомым поэтам. Те шарахались от нас, как черт от ладана. А шарахались они потому, что мы сами знать не знали, чего от них просим.
Помог авторитет Сергея Федоровича Бондарчука. Он уговорил Беллу сочинить несколько жизнеутверждающих и философски-расплывчатых строк, которые решил сам исполнить.
Думаю, никто из зрителей не заметил, что нижеследующие строки декламирует Сергей Бондарчук. Кусками земного тепла, земной радости и печали корабли уплывают в море. Будьте счастливы, Корабли! И возвращайтесь! Так или иначе, как угодно, но непременно, всегда, возвращайтесь!
Для сурового Худсовета этого эпизода, озвученного ведущим кинохудожником страны, оказалось достаточно. Картину запустили. А вот получила ли Белла гонорар, не знаю.
Приезды провинциалов в столичный ЦДЛ заканчивались обычно опозданием на поезд или самолет.
И в тот раз я вдруг обнаружил, что моя «Красная стрела» на пути в Питер, вероятно, уже миновала Клин. Ночевать было негде.
Белла говорит:
— А ты будешь паинькой, если я дам тебе ключ от квартиры? Там знаменитости живут, учти. Даже Евгений Иосифович Габрилович…
— Ну и черт с ним. А я буду тихий, как мышка.
— Мышей я боюсь… Вот ключ, и будь тихий, как совсем старенький скиф.
— Буду, — заверил я, проверив наличие фляги с коньяком в заднем кармане брюк.
Квартира Беллы была однокомнатной. Интерьер — раскладушка, безносый чайник на газовой плите в кухне, чашка… На полу вдоль стен с десяток портретов Беллы маслом неизвестных мне художников, но очень хороших.
И это все. Мне больше ничего и не надо было. Хотел замастырить чаек, но газ не зажегся, глотнул коньячку и мирно, тихо заснул.
Приснился штурм Измаила Суворовым.
Какие-то сотрясения, удары, треск дерева, вопли…
Толпа турок взламывала с лестницы дверь в квартиру. Предводительствовал классик советской кинодраматургии Габрилович.
— Газ! Открыть окна! Где хозяйка??? Милицию!!! Взлетим на воздух!!! Кто вы такой?..
Я был в трусах и тельняшке.
Вечером газ не шел и я не перекрыл краник. К утру весь дом оказался прогазованным от киля до клотика. Ладно, то, что я не сдох, — на то Господня воля. Но я так люблю первую сигарету! Если бы я чиркнул спичку?!
Понятия не имею, как Белла расхлебывала скандал.
В январе 1984 года меня тряхнул инфаркт. Откачивали в больнице имени Ленина. С врачами и врачихами я подружился. И где-то в марте пригласил их в гости — человек пятнадцать.
Жил тогда один. Повар я хороший, дипломированный даже. Приготовил стол, нацепил парадную форму, слюнки глотаю, жду гостей.
Звонок.
На пороге Белла с огромным букетом замечательных роз.
— Господи! Какими судьбами?!
Оказывается, она по моим следам угодила в ту самую больницу. Только, к счастью, по менее дрянному делу. И содержали ее там на свободном режиме. Узнала, что врачи у меня собираются, и приехала.
— Розы, — говорит, — в вазу не ставь. Пусть они в холодной водичке в ванной поживут.
Пустил цветочки в ванную в свободное плавание, открыл краны на полную мощь.
Явились айболиты.
Все было замечательно: и люди хорошие, и Белла стихи читала, и весна на дворе.
Лекаря сбросили груз забот. Белла читала стихи о Петре Первом: Всяк царь мне дик и чужд. Знать не хочу!
И все же мне не подспудна власть — уставить в землю перст, и причинить земле колонн и шпилей всходы, и предрешить того, кто должен их воспеть. Из Африки изъять и приручить арапа, привить ожог чужбин Опочке и Твери…
… все правильно окрест, как в пушкинской тетради, раз навсегда, впопад, и только так, как есть!
К рассвету лекаря уже крепко надрались и начали поштучно уходить. Лифт, конечно, не работал, и один реаниматор свершил на лестнице кульбит, но отделался легким испугом.
Розы продолжали отмокать в ванной.
Наконец врачихи дружной стайкой окружили Беллу, чтобы конвоировать ее обратно в больницу.
Уже на лестничной площадке Белла прочитала:
Не добела раскалена, и все-таки уже белеет ночь над Невой. Ум болеет тоской и негой молодой. Когда о купол золотой луч разобьется предрассветный и лето входит в Летний сад, каких наград, каких услад иных просить у жизни этой?
Я закрыл дверь за гостями и, не прося больше никаких услад у этой жизни, рухнул на диван и воткнул рога в жесткий валик.
Проснулся от надрывного телефонного звонка. Звонила соседка с нижнего этажа Рахиль Исааковна Файнберг.
— Виктор Викторович, что у вас происходит?!
