Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
— Как же! — вспыхнул Ларионов. — Берта так обрадовалась комнатке с видом на Волхов, что забыла о клятве, данной мужу, и назвала фельетон «Непрочитанная макулатура»…
— Брак, что ли?
— Свеженькие московские газеты шли прямо на склад в макулатуру: вся наша область без «Известий» и «Правды». Преступление! Не зря Гриша принял срочные меры. На квартире Фукса был обыск, изъяли черновик фельетона, взяли с автора подписку не разглашать суть рукописи. Вот бы по душам поговорить с Фуксом: наверняка добавил бы…
— Увы, голубчик, он запуган: при одном слове «фельетон» — немеет. Дождемся приезда Берты…
— Да, чуть не забыл! — встрепенулся контрразведчик. — Достоверно знаю: Троцкий притих со злым умыслом — сколачивает «золотой фонд» для подпольной работенки.
«Старик» схватил собеседника за руки:
— Вот бы узнать источник — откуда поступает золото? Нет ли новгородского?
— Постараюсь разведать.
— Отлично! Звони в ГПУ: вызывай только Воркуна. — Историк энергично поднялся с дивана, достал с полки том «Энциклопедического словаря» и вынул из него обстоятельное письмо, адресованное в ЦК: — Здесь пока моя подпись. Но уверен, что и Воркун, и Семенов, и Робэне, и Левит, и многие другие ленинцы подпишут…
Ларионов поднес лист к зеленому свету, внимательно прочитал документ и, не раздумывая, поставил свою фамилию:
— Назрело! Правильно! Разоблачим раскольников! — Он увидел круглый будильник, тикающий на столе, и взялся за портфельчик. — Жаль! Но мне пора. Нина ждет. Обговорить свадьбу надо…
Он еще раз бросил взгляд на блестящий никелированный колпачок часов и обнял «старика», прижался щекой к его лицу, словно предчувствовал долгую разлуку с близким человеком.
— Да, забыл, тебе от Саши Мартынова поклон. У него здесь тоже невеста. Но его не отпустят. Мы не скрываем свою дружбу с тобой. А ты у них на особом учете. Будь осторожен, старик! Тот же Пискун, возможно, глаз не спускает с тебя…
Соратники попрощались. Боясь потревожить собак, закрытых в сарае, Ларионов вылез в окно. На выходе из палисадника он вспомнил про открытую калитку и подумал: «Монах шпионит».
ПОДЗЕМНЫЙ ХОДНесмолкаемый шум, напор пыли с запахом бензина пробудили город от ночной спячки. Несмотря на раннее утро, новгородцы распахивали окна, выходили на балконы и улыбчиво-бодро что-то кричали. Закон резонанса действовал избирательно: не все буфеты звенели посудой, но дома Московской улицы дрогнули, когда следом за легковыми загромыхали грузовики, омнибусы и красные пожарные машины.
Я проспал старт машин, зато застал происшествие. Возле Соловьевской гостиницы американский студебеккер, груженный запасными частями, задним колесом продавил булыжную мостовую, но не застрял: накренился, скрипнул и, взвыв мотором, проскочил.
На месте провала зияла глубокая воронка. Из толпы зевак шустрый смугленок заглянул в яму. Затем слетал в столовую, где работал, и вернулся с корзиной. В подземной камере оказался ворох бересты. Ни я, ни другие очевидцы не догадались взять да и развернуть берестяной свиток. Возможно, свершилось непоправимое: мальчуган разжигал на кухне большой самовар уникальными документами, грамотами из домашнего архива Борецкой, поскольку клад бересты находился на земельном участке Марфы Посадницы.
Я же заинтересовался не находками, а подземельем. Именно здесь, на углу Московской и Рогатицы, Калугин наметил поиск подземного хода. И наметил очень кстати: сегодня «Звезда» поместила пятую заметку о таинственном подвале, который, как установила научная комиссия, относится к началу XIX века.
Я снова припустил. Пока лазейка не зарыта, надо организовать экспедицию с ребятами. Они, конечно, обрадуются. И учитель похвалит меня за такое известие.
В южной части Кремля, где застекленная оранжерея благоухала розами, башня Кокуй манила к себе народной легендой: когда-то дозорная вежа служила тюрьмой и в ее каменных стенах маялся князь Серебряный.
Сейчас из башенной пасти доносилось хлестанье карт. Подступы к убежищу заросли репейником и крапивой. Рядом под сводом стрельницы тявкнула собачонка, и все стихло. Мягко ступая, я подкрался к дверному проему башни. На полу старая солома, обсосанные чинарики и прозрачные шкурки от колбасы. Куда же девались ночлежники? От темного угла веет прохладой. Так и есть! Небольшой пролом в стене вел на крутой спуск ко рву с тиной. Кругом ни души. Укрытие надежное. Я подал условный знак свистом и, поджидая ребят, заметил на ветхой стене следы угля:
Над Кремлем сгущалась мгла,
Волхов в белом вихре чаек.
Ничего, что жизнь нас жгла:
Глина в пламени крепчает.
А вот и сам автор. Он вылез из пролома. Узкая головенка, тонкое ловкое тело и удивленно-радостный взгляд:
— А мы с Филей думали, того…
— Надуешь нас, — добавил приятель с загорелым лицом и черной упругой челкой. — Шамать хошь?
— Сейчас не до еды, ребята!..
Свежая новость заинтриговала друзей. И вскоре мы, поднимая дорожную пыль, шагали в гости. А впереди нас бежала задрав хвостик черненькая Мунька. Мальчуганы довольны: они шли в ногу с вратарем сборной Новгорода. И в знак уважения ко мне поведали свои не по годам суровые биографии.
Первым доверился Циркач, он же Сережа Ломов. Бесхлебный мор на Волге оставил его круглым сиротой. Мальчик — кости да кожа. Он пролезал в пяльцы, «замертво» падал на землю, складывался перочинным ножиком, выступал на вокзалах, пристанях. Потом к своим трюкам добавил номер с дрессированной собачонкой, которую вытащил из ямы. Гастролировал по городам, пока не побратался с Филей. А Филипп сам удрал из дому. Мачеха заставляла его воровать яблоки, картошку, дрова. И беспощадно стегала, когда тот возвращался с пустыми руками. Сережа обязательно будет поэтом: не зря он на памятнике вытащил перо из рук Ломоносова. А Филя открыто мечтал стать разведчиком.
Встретила нас Анна Васильевна. Сердобольная старушка обняла меня и ребят приветила:
— Угощайтесь, детки! — Она поставила миску с красной смородиной на летний столик, над которым, защищая нас от солнца, раскинула ветки рябина.
Плюс и Минус распластались на земле и, повизгивая, зазывали к себе мохнатку с черными влажными глазками. Сережа отпустил собачонку с рук и залюбовался дальним пейзажем:
Коснулся слегка
Луча поцелуй —
Зарделась щека
У башни Кукуй.
Я догадался, почему Калугин принял нас в своем кабинете: когда воришки увидели Серого, то им, как говорится, и бежать некуда. Историк заговорил с ними просто, деловито. Он сел на диван промеж ребят и не торопясь раскрыл «Путеводитель по Новгороду» Ласковского на тринадцатой странице. Указательный палец медленно двинулся по строке печатного текста. «Слухи о подземных ходах в Новгороде, — читал краевед завораживающе, — идут издревле, и, по-видимому, в прежнее время такие ходы действительно существовали…»
— Лафа! — вскрикнул Сережа, он же Циркач.
«На углу Рогатицы, — продолжал историк, — полвека назад стояли остатки дома со всеми признаками древней постройки…»
— Дом Марфы Посадницы! — не утерпел я.
— Верно! — Он снова повел пальцем. — «Народная молва говорила, что Борецкая, как особо богатая, имела палаты не только на Софийской стороне, но и на Торговой, причем они соединялись между собой подземным ходом под Волховом».
— Здорово! — ахнул Филя, тряхнув черной челкой.
— «В 1860 году здесь произведены раскопки Богословским, при которых обнаружили железную дверь…»
— Подземного хода? — вскочил Сережа. — Вот бы с фонарем!
— Верно. — Чтец перешел на шепот — «Раскрыв дверь, вошли было в подземелье, но дальнейшие работы пришлось прекратить, так как находчивый домовладелец вывел сюда фановые трубы из отхожих мест дома. Рабочие отказались продолжать расчистку…»
— Все давно продуло! — вставил Филя. — Мы пробьем!
— И Муньку вперед! — добавил Сережа.
Лохматка нежно лизнула хозяину руку. Филя прыснул смешком:
— Гляди-ка… кумекает!
Подогревая любопытство ребят, историк рассказал о подземном ходе во Пскове и торжественно заверил:
— Друзья мои, с нами музейный работник Квашонкин и профессор Передольский. — Он вынул карманные часы на волосяной цепочке. — Нас ждут. Сегодня первый выход нашей экспедиции…
Только Анна Васильевна знает, каких трудов стоило сыну уговорить по телефону музейщика и профессора помочь ему вытащить воришек из «пещеры Лейхтвейса». Председатель детской комиссии рассчитал точно: основная пружина ребячьего азарта — загадочность и романтичность спуска в подземный Новгород.
На Московской улице я попал в дурацкое положение: там, где утром зияла глубокая яма, — золотился свежий песочек. Надо же! Обычно ямы на дорогах долго объезжают, а тут дорожники мигом сровняли. Их, видать, подхлестнул международный автопробег.
