Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
На бричке — вещички Олега. Тут была старенькая, выцветшая плащ-палатка, которую дал Олегу Григорий. «С ней я всю войну прошел, а теперь она и тебя укроет от дождя и ветра». В плащ-палатку завернуты тоже ношеные, но по ноге Олега чобуры — чабанская обувь. Подстилка у них толстая, из сухой травы. Ее можно менять хоть каждый день, и ходить в чобурах, как уверял дядя Гриша, и мягко и не колко. Плохо только в дождь и в росу. Сыромятная кожа размокает, вытягивается, и чобуры делаются необыкновенно большими. Потом они, высохнув, снова становятся по ноге… Еще здесь лежала сумка из грубой парусины. В нее Олег сложил рубашки, трусы, пиджак, а также нож в матерчатом чехольчике, два карандаша и четыре тетради.
Ну вот, кажется, парень готов и прόводам конец. Олег рывком, но сильно обнял Леньку, пожал руку Марфутке, дяде Грише, дедушке Евсею, который стоял с закрытыми глазами, и пошел к бричке. Он сунул ярлыгу рядом с бочкой, а сам примостился в задке на сене. Возница поправил на голове свою плешивую шапку, махнул не кнутом, а длинной хворостиной, и быки вышли со двора. Олег смотрел на удалявшуюся кошару, на стоявших у ворот Леньку и Марфутку, и ему стало тоскливо, слезы подступали к горлу и так сильно душили, что он закрыл ладонями глаза…
— Не журись, хлопче, — сказал водовоз. — Обживешься. И вообще от журьбы человеку пользы никакой.
Олег не отрывал ладоней от глаз. Ему не хотелось отвечать водовозу.
— Как ты сюда попал, хлопче? — после короткого молчания спросил водовоз. — Или же по мобилизации, как комсомол?
— Захотел — и приехал, — ответил Олег. — И я вовсе не журюсь. Чего-то глаза побаливают.
— С непривычки к нашему степовому житью. — Водовоз пожевал губами, вздохнул. — Молодь подрастает и к жизни себя пристраивает, а с какого боку выгоднее к ней присоединиться, не ведает. Вот и у тебя я спытаю. Ежели ты спорхнул из материнского гнезда по доброй своей воле, то лучше бы лететь тебе в город, на завод. А у нас тут место глухое.
Олег не отвечал. Умолк и водовоз. До колодца они ехали молча. Оказывается, сюда Снеговой только что пригнал сакман. Овцы пили воду, а чабан отдыхал, прилегши на пригорке.
— Илья Васильевич! — закричал водовоз. — Гляди сюда, у меня за бочкой сидит твой помощник. Так что принимай подсобление.
— Хорошо, Данила, что ты сам заявился, — сказал Снеговой, вставая. — На стойле у меня ни капельки воды. — И к Олегу, стоявшему возле брички: — Ну, здорово, парнище! Что такой кислый?
— Малец зажурился, — вставил водовоз. — Глянул на нашу житуху…
— Ничего, Олег, бодрись! Тоска в молодом теле ненадолго. — Он обнял Олега, приласкал. — А ярлыга у тебя имеется? Ну, это хорошо! Так что все в порядке, будем пасти сакман вместе.
Олег подбодрился, повеселел. Много ли парию надо? Одно ласковое слово, а на сердце сразу и солнечно и тепло. Илья Васильевич развернул плащ-палатку, похвалил, сказал, что от дождя и от ветра — незаменимая вещь. Подержал в руках и обувь своего подпаска, тоже похвалил и тоже сказал, что это как раз то, что нужно, и заставил тут же переобуться. Черевики, которые носил Олег, порядочно истрепались, задники были стоптаны, носки порвались. Обе ноги были до крови растерты ниже щиколоток. Олегу надоело прихрамывать, и он готов был забросить это старье в бурьян. Но удержался и завернул ненавистные черевики в плащ-палатку. Пусть полежат, их же еще можно починить. Да и не мог Олег возвращаться в Грушовку в чабанских чобурах. Тут, в степи, в них удобно, а в Грушовку заявись — осмеют ребята.
Илья Васильевич заглянул и в парусиновую сумку, увидел карандаши, тетради и спросил:
— Что будешь записывать?
— Разное, — неопределенно ответил Олег. — Что придется.
— А книжки у тебя есть?
— Нету.
— Что ж ты так? Карандаши и тетради прихватил… — Илья Васильевич снова приласкал Олега: — Ну ничего, у меня кое-какие книжки есть. На первый случай.
Пока овцы не отходили от корыт и водовоз наполнял свою бочку водой, Олег осматривал колодец. Он был не похож на тот, который они видели с Ленькой, — видно, все они в сухобуйволинской степи разные. Этот колодец отличался хотя бы тем, что внутри был выложен не камнями, а плитами и в нем не было места для скворцовых гнезд. Если сюда и прилетал какой скворец, так только для того, чтобы попить воды и посидеть на клочковатой спине осликов, которые безостановочно ходили по кругу и вращали колесо.
Воду здесь поднимали не так, как у Охрименки. Голой, без всякого убранства каруселью вращается колесо, закрепленное на столбах-треногах, а под ним, как заводные, топчутся на своих коротких сухих ножках два ослика. Их аршинные, тяжелые уши покачиваются, как бы помогая вращать колесо. Олега больше всего удивило то, что у осликов глаза завязаны тряпками, точно они собрались играть в жмурки. Погонщик осликов, старик с кудлатой, давно не чесанной головой, сидел в сторонке с кнутом. Олег подошел к нему и из любопытства спросил;
— Дедусь, а зачем осликов ослепили?
— Чтоб голова не болела от кружения.
— Нет, правда?
— Это и есть правда, — сказал погонщик, не глядя на Олега. — Да и спокойнее ходят, когда незрячие. А то остановится и разглядывает…
От колеса тянулись стальные, до жаркого блеска натертые канаты с деревянными бадьями-кадками. Ослики семенили ножками, и одна бадья опускалась в колодец, а другая выползала наверх; ослики поворачивались в обратную сторону, и снова одна бадья ползла вверх, а другая опускалась вниз. Колесо-карусель давно не видело ни дегтя, ни мазута и до того голосило, что звенело в ушах. Писк был душераздирающий.
Там, у Охрименки, быки подгибают ноги и пятятся назад, а тут — плачущее колесо и под ним эти игрушечные ослики с завязанными глазами. «Почему нет моторов? Почему?» — хотелось Олегу крикнуть, да так, чтобы смолкло колесо и остановились ослики. Ведь с моторами как просто и удобно — это теперь все знают. Нажал кнопку — и готово, вода забила фонтаном! Неужели этого не понимают ни Илья Васильевич, ни дядя Гриша, ни этот кудлатый старик погонщик? И именно здесь, в сухобуйволинской степи, где так нужна для овец вода, как же можно обходиться без моторов?
Олег посмотрел на Илью Васильевича и хотел сказать ему об этом, но постеснялся. Кто его знает, может, это только Олегу непонятно, человек он здесь новый, а всем сухобуйволинцам понятно. Промолчал. Вынул тетрадку, карандаш и записал: «Колодцы без моторов. Как быть?» Это была его первая запись в степи.
В жаркой дымке скрылся колодец. Олег перестал о нем думать. Теперь его волновала новизна ощущений. Ему не верилось, что он находится в этой бескрайней степи, шагает рядом с Ильей Васильевичем и так же, как настоящий чабан, положил ярлыгу на плечо. Да неужто это Олег Гребенков? Трудно поверить. В эту минуту и мать родная не узнала бы его. Новая работа казалась Олегу легкой и увлекательной. Какая же это работа и что в ней особенного? Положил ярлыгу на плечо и гуляй себе, как на прогулке. А дед Евсей говорил — трудно. И ничуточки.
Следом, попасом, идет сакман. Изредка послышится тревожный голосок ягненка, и снова тишина, нарушаемая только птичьими песнями. Хорошо! Олегу нравится. Ему весело, и он, желая угодить Илье Васильевичу, частенько поглядывает назад, смотрит, как пасутся овцы, не разбрелись ли, не отстали ли ягнята.
— Чего оглядываешься? — спросил Илья Васильевич. — Приучайся отару видеть спиной.
Спиной видеть отару! Или Олег ослышался? Нет. Кажется, об этом ему говорил и дед Евсей. Олег смущенно улыбнулся, удивленно посмотрел на Снегового и спросил:
— Как вы сказали? Спиной?.. Это как же?
— Очень просто, — ответил Илья Васильевич. — Прислушайся. Что ты слышишь? Ничего? Плохо, слух не натренирован. А я слышу, как похрустывает трава. Значит, овцы идут кучно и пасутся дружно. Вот так я их и вижу. Эх ты, чабан! Ну ничего, приучишься — и услышишь.
Олег отстал от Снегового, присел, будто подвязывая чобуры, и занес в тетрадку: «Удивительная вещь, спиной надо видеть отару. Хруст травы. Надо это раскусить».
— Олег, что записываешь? — спросил Илья Васильевич.
— Как трава хрустит.
— Ты разве слышал?
— С ваших слов.
— Ты вот что, парень, — предупредил Илья Васильевич, — от меня не прячься и записывай в тетрадку при мне. Понял? Да сперва клички моих собак запиши. Непременно запиши и запомни. И вообще тебе надо с собаками подружиться. — Он свистнул и позвал: — Эй, Белый! Сюда!
Четыре пса с шумом подлетели к Снеговому. Они стояли и смотрели на него умными, острыми глазами, совершенно не замечая Олега.
— Этот белый великан так и зовется — Белый, — пояснил Илья Васильевич. — Его легко запомнить. Он у них вожак, старшой на псарне. Дисциплина у собак железная — вожаку подчиняются во всем. Не тронет вожак — ни один даже не залает. Если б я позвал другого, не Белого, собаки и с места не сдвинулись бы. Этот, с отрезанными ушами, — Бой. Стремительный в беге пес. Двух волков настиг и обоим глотки перехватил, как ножом. Этот, чепрачной масти, его брат — Беркут. Натура спокойная, обладает великолепной выдержкой и терпением. Золото, а не пес. А это Сокол. Походка у него и вообще осанка соколиные. Но лентяй, лишнего шага зря не сделает. Ну, а теперь, Олег, познакомься. С ними тебе жить и работать. Собаки — это, ты знаешь, наши первые помощники.
