Василий Дюбин - Анка
— Поезжай в город к Филатову, скажи, какие порядки у нас. Договорись с ним насчет приемки и место изберите, куда подвозить рыбу. А тут я один управлюсь.
— А как же с домом?
Тимофей нахмурился.
— Бросить все. Лучше дом потерять, чем последних штанов лишиться. Хватит, не место здесь толковать о таких делах, — и повернулся к сыну.
Павел хотел уйти, но Анка удержала его:
— Боишься?
— Нет, — и выдернул руку.
Тимофей подошел вплотную, криво улыбаясь. «Сука», — поглядел он на Анку, а вслух сказал:
— Довольно праздновать, отгулялись, голуби. Ступай, сынок, в совет, договор подпиши. Нынче выходим в море…
Перед вечером бронзокосцы всем хутором вышли на берег. Рыбаки грузили подчалки сетями, бочонками с пресной водой, продуктами и отвозили к баркасам, стоящим неподалеку на якорях.
Тимофей перекрестился, обнял мать:
— Пора, — и пошел к подчалку.
Павел наскоро поцеловал бабку, украдкой взглянул на Анку и широко зашагал вслед за отцом. Он был в новых высоких сапогах с отворотами. Широкий красный пояс пятью накрутами обхватывал его стан. Прыгнув в подчалок, Павел снял широкую шляпу, помахал в сторону берега, улыбнулся. Над головой Анки затрепетала красная косынка. Тимофей высадил сына на меньший баркас и причалил к «Черному ворону».
Панюхай щурился на море, ворчал:
— Людям разгул да воля, а тебе каторга на берегу. Уважил человек ниткой, так нет же, поганка, отнесла.
Анка улыбнулась, обняла отца за плечи, намереваясь утешить его, но Кострюков толкнул ее в бок, заторопил:
— Удержи его. Не пущай. И себя и баркас погубит… Скорей, а то отчалит…
На берегу, возле подчалка, раскачивался на нетвердых ногах пьяный рыбак. Возле него всхлипывала жена, тянула за полу:
— Да куда же ты?.. Погоди… Грех может случиться…
Рыбак мотал головой, ронял картуз.
— Ни-и-икакого греха… Ни-и-икак…
Задрал к небу голову, запел:
— Ты, баркас-с-сишка,
Натянутый парус…
Вези туда-а нас,
Где ры-и-бий ярус…
Потеряв равновесие, пошатнулся, упал спиной на руки жены. Потом, сделав усилие, рванулся вперед, заковылял к подчалку, споткнулся. Анка подхватила его.
— Назад. Домой ступай.
Рыбак выкатил глаза, зубами заскрипел.
— Баба! — взревел он. — Уйди! — Крепко выругался, ткнул Анку кулаком в грудь и, пятясь, повалился в воду.
Товарищи вытащили его за ноги и, бросив в подчалок, отъехали от берега. Он покрутил головой, отфыркнулся и опять хрипло затянул:
— Ты баркас-с-си-шка,
Распу-у-щены гиты —
Вези туда-а-а нас,
Где сетки поги и-и-бли…
Кострюков сошел вниз.
— Стой! Велю всем на берег возвернуться на поверку. Пьяных не пущу. Не пущу!
Вскипел Тимофей. Загреб в рот бороду, не разжует никак, стал на корму, поднял руки, вращая вокруг глазами:
— Братцы!..
Рыбаки смолкли. Настороженно притих берег.
— Где мы? На берегу или на воде?
— На воде-э-э-э!
— Кто ваш ловецкий атаман?
— Ты-и-и-и!
— Кому вы должны повиноваться?
— Тебе, Тимофей Николаич!
— Ставь паруса! — приказал Тимофей, снимая с головы картуз.
Глухо заскрипела рея, взметнула просмоленный парус. Судорожно затрепетал у носовой части кливер, выпукло вздулся и замер. Качнувшись, «Черный ворон» круто лег на бок. Его подхватили волны, увлекая вдаль.
— С богом! — перекрестился Тимофей, стоя у руля.
Вслед «Черному ворону» дружно замахали крыльями парусов остальные баркасы.
Кострюков сердито посмотрел на Анку.
— Что же ты глядела? — упрекнул он ее и пошел наверх.
Навстречу ему бежала в сапогах и брюках Дарья. Она сунула под платок выбившиеся волосы, тревожно проговорила:
— Что теперь делать? Григорий опять натрескался. Не добудишься его.
Кострюков обвернулся и только теперь заметил одиноко дремавший у берега баркас Васильева. Усмехнулся невесело, покачал головой:
— Опять…
— Я одна пойду в море, — решительно сказала Дарья.
— Погоди, — остановила Анка. — Отец! Поезжай с Дарьей. Григорий заболел.
Панюхай повел носом:
— Не желаю на чужом. Мы к своему привыкшие.
На берегу топтался, с сумкой на спине, отставший сухопайщик. Он дымил глиняной трубкой и с досадой поглядывал вслед уходившим в море баркасам.
— Отстал, что ли? — окликнул его Кострюков.
— Малость задержался, и вот… Теперь Тимофей Николаич в обиде будет на меня.
— Желаешь в море?
— Да как же не желать…
— Езжай с Дарьей. Свою долю получишь сполна.
Сухопайщик, обрадовавшись, прыгнул в подчалок…
…Проснувшись, Григорий окликнул Дарью. Вышел во двор, заглянул в сарай. Ни Дарьи, ни сеток. До крови прикусил губу, бросился к берегу. В конце улицы, на повороте, столкнулся с Кострюковым. Скользнул растерянным взглядом по сторонам, сгорбился и стыдливо опустил голову.
— Поздно… Не догонишь… — холодно бросил на ходу Кострюков.
Григорий поднял глаза. Последний луч солнца упал на воду, и его захлестнуло волной. Баркасы уплывали к синеющему горизонту.
VIIIПлотные весенние сумерки мягко ложились на воду.
Щекотной свежестью струился с востока Грега, будоражил море. Волны шумно табунились вокруг баркаса, звонко шлепались о борта.
Дарья налегала на румпелек, выпрямляла баркас. Оборачиваясь, подолгу смотрела тоскующими глазами на бледные огоньки хутора, мерцавшие вдали.
«Сгубился человек. Дурной болезнью захворал…» Перед глазами маятником качается мокрое, с перекошенным слюнявым ртом лицо Григория, от которого несет хмельным перегаром. Она чувствует тошнотворный запах водки, содрогается. Полынной горечью сушит сердце обида, подкатывает к горлу. «Всегда были вместе… Теперь одна… Зачем же так?» Она опять оборачивается, щуря полные слез глаза. Пьяно качаются едва видимые огоньки, тонут в густеющей сумеречи.
Дарья вздохнула. «Что поделаешь… Придется самой», и к сухопайщику:
— Засвети фонарь. Смерклось.
— Погоди! — отозвался он, роясь в сумке и звеня посудой. — Ветерок свежает, продрог малость.
Дарья насторожилась.
— Ты что делаешь?
— Греюсь, — спокойно ответил сухопайщик.
Бросив руль, метнулась к нему:
— Не смей пить водку!
— Чего боишься? — Он отстранил ее. — Рыбачкой прозываешься, а порядка не знаешь. Наш брат и до ветру с водочкой ходит, а как же в море без нее обойтись? Эх, ты… — и потянул из горлышка.
Дарья вырвала литровку, швырнула в море.
— Не смей, говорю тебе! А то к берегу поверну, — и села у руля.
От неожиданности сухопайщик на мгновение растерялся. Развел длинными руками и ни слова не промолвил, но глубоко затаил обиду. Надел винцараду, зажег фонарь, прикрепив его у носовой части баркаса, задымил трубкой. В неярких ее вспышках Дарья видела, как зло горели припухшие глаза, сверлом вгрызались в нее, — и чувствовала зябкую, передергивающую тело дрожь.
«Или вправду к берегу поворотить?» — колебалась Дарья, поглядывая на молчаливого спутника. Но, заметив, что неподалеку лучисто заморгали огоньки, приободрилась, крепко налегла на руль, крикнула:
— Наши!..
Баркас вскинул носом, нырком врезался в волну и, подпрыгивая, быстрее устремился вперед. Огоньки плыли навстречу, становились ярче. Казалось, они неподвижно висели в воздухе вровень с мачтой баркаса. Глазами и мыслями цеплялась за них Дарья, подгоняемая желанием скорей добраться до ватаги рыбаков, поставить сети. Молчание и сверкавшие злостью маленькие хорьковые глаза сухопайщика породили в ней тревогу, ей не хотелось оставаться с ним наедине в открытом море. Ходили о нем недобрые слухи, будто не раз преследовал он девушек и женщин и будто подгорные рыбаки не раз сильно избивали его за это. Чувство одиночества острой болью сжало сердце. Вдруг вскинула голову, застыла в испуге. Впереди отрывисто взревела сирена, шумно заплескалась вода, послышался равномерный перестук машины. Огни брызнули ослепительным светом; Дарья круто повернула руль, с отчаянием крикнула:
— Брасуй парус! Живо!.. — и кувыркнулась к ногам сухопайщика.
Вздуваясь, парус перемахнул на другую сторону. Баркас накренился, рванулся вправо. Сильный удар волны в борт едва не опрокинул его. С парохода донесся свисток капитана, засуетились матросы, на борту повисли любопытные пассажиры. Смолкла машина, и запыхавшийся пароход остановился.
— Эй, кто там! Без урона обошлось?
— С благополучием! — откликнулась Дарья, облегченно вздыхая.
Через минуту пароход со свистом выдохнул пар и зашлепал по воде широкими лопастями веерных колес…
К полуночи ветер стих. Застрявшая где-то в темноте туча густо сеяла по морю теплые водяные зерна. После долгих поисков рыбачьей ватаги усталая и промокшая до озноба Дарья решила остаться одна. Измерив шестом глубину, надела на кочеты весла, опустилась на сиделку, поставив возле себя фонарь.
