Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи
В следующее мгновение Сергей увидел побледневшую как-то сразу руку Заплотина, тянувшуюся к аварийной красной кнопке. Потом что-то треснуло в печи. Поярков отчетливо слышал этот треск и, повинуясь какому-то неизвестному чувству, рывком отпрянул от перил, беспомощно прикрывая голову ладонями. А потом его швырнуло чужой силой к стене, подбросило, ударило о площадку, снова подбросило, поставило на ноги, и он ощутил себя деревом, раскачиваемым бурей.
Потом боль поразила его лицо, грудь, спину, и он, наглухо захлестнув голову руками, побрел невидимо к предполагаемому выходу.
Дальше провал. Он ничего не помнит. Потом голос Степана. Совершенно ясная, холодная мысль о слепоте. И снова провал. И вот теперь липкая темнота. Почему так пахнет горелым металлом? Неужели он все еще на заводе? Все еще там — на ремонтной площадке? Сергей застонал.
Он не услышал своего стона, только звенящая высокая нотка, что все время звучала в его ушах, словно бы стала тише.
— Очнулся, — сказала Саша, но голоса ее не услышал Сергей. — Сережа! Что у тебя болит? — спросила сестра, понимая всю нелепицу своего вопроса, зная, что у Пояркова болит все. — Сережа, — снова позвала она.
Сергей не откликался и снова застонал, стараясь высвободить прихваченные к больничной койке широкой простыней руки.
Саша встала со стула, на котором сидела у постели Пояркова, и, почему-то стараясь как можно меньше производить шуму, вышла из палаты.
Она пробежала длинным коридором, поднялась на один этаж, миновала еще один коридор и без стука, запыхавшаяся, влетела в кабинет профессора.
— Александр Александрович, он не слышит! Он оглох, Александр Александрович!
— Сашенька, — профессор поднял на лоб очки. — Вы же медицинская сестра. Ну что вы кричите, что? И эта беготня по коридорам. И опять же надо стучать. Садитесь. Кто не слышит?
— Поярков, Александр Александрович. Он пришел в себя, застонал, я его позвала — он не слышит.
— Хорошо, я сейчас приду к нему. Идите к больному. Скажите Надежде Кирилловне, чтобы готовили третью операционную. Идите. Не бегом, не бегом, ножками спокойно. Вы же медицинская сестра, Александра Федоровна.
Александра Федоровна, или просто Сашенька Закатова, только что окончила медицинское училище. Ее удивило то, что известный всему миру профессор-хирург Александр Александрович Губин на экзаменах почему-то на нее обратил внимание. Сердце зашлось у Саши, когда случайно услышала фразу профессора, оброненную им вполуголос директору училища:
— С Закатовой все ясно, направляйте ее ко мне в клинику.
Да как же не бегать, как не волноваться Сашеньке, если тяжелобольной Сергей Поярков — ее больной первый самый серьезный!
«А вдруг», — думала Саша, и сердце ее сжималось, холодели пальцы рук и ног от мысли, что этот молодой, сильный и, наверное, красивый человек может умереть. Она не знала его лица, потому что то, что увидела при первом осмотре больного профессором Губиным, было не лицо, страшная глиняная маска, набухшая живой кровью.
Кроме довольно серьезных ран на груди, бедре, правой руке и спине, Сергей Поярков был еще и сильно контужен. Глаза его закрыты, и веки иссечены мелкими ранами. Он был в глубоком обмороке, когда его привез в клинику здоровенный парень в нечистой, потной тельняшке с прогоревшими до загорелого тела дырами.
Парень этот шумел, оглушая всех иерихонским басом. Ножом вспорол на Пояркове одежду, срезал шнурки на ботинках и, сграбастав Сергея в охапку, ворвался в ванную комнату, выпугнув оттуда больную. Женщина, стыдливо прикрываясь, выбежала в коридор приемной. И, мелко дрожа, не попадая руками в длинную больничную сорочку, причитала:
— Господи, стыд-то какой… какой стыд, страх-то какой.
А в это время парень полоскал Пояркова в той же воде, в которой мылась женщина. Нянечки насилу отбили у него больного. Но он вышел из ванной комнаты только тогда, когда появились два дюжих санитара с носилками.
— Смотрите, не утопите Серьгу! — погрозил он им здоровенным кулаком и посоветовал. — Будет полоскать-то его. Мы каждый день в душ ходим.
На Сашеньку он посмотрел свысока и тоже посоветовал:
— Ты, белая, глаз с Серьги не своди.
Спецовку Пояркова захватил с собой и ушел из приемного покоя только тогда, когда унесли Сергея в отделение.
Ушел шумно, тяжело хлопая дверьми.
Сашенька видела в окно, как парень твердым шагом пересек двор, воровато оглянулся по сторонам и вдруг, прислонившись к сосне, замер.
— У них там человек сгорел, — сказала тетя Оля.
Сашенька смотрела на здоровенного парня, у которого мелко-мелко тряслись плечи.
«Может быть, он ранен», — подумала она и выбежала во двор. Парень уже не стоял у сосны, а уходил неверной походкой к воротам, где ждала его заводская «скорая».
Операция длилась четыре часа. Оперировал Губин, хирург-окулист. Серьезные, травмы глазных яблок грозили полной слепотой. Мелкий дисперсный металл посек слизистую оболочку, глубоко засел в клетчатке. К счастью, металл оказался магнитным.
Ночь больной провел тяжело. Резко возросла температура, ухудшилась работа сердца. Поярков в сознание не приходил, бредил, с трудом выговаривая слова, стонал, а порою вдруг начинал кричать, просить с безысходной тоской в голосе:
— Братцы, свет дайте… свет… включите его… Степа! Степка, черт… Убей меня… Тихонечко… Смотрите, братцы, ползет… Не, ребята, ребятки… Медведя дайте мне, медведя.
Всю ночь пожилая нянечка тетя Вера и Сашенька прохлопотали над больным.
Александре Федоровне казалось: выйди она на минуту из палаты, и оборвутся ниточки, незримо связывающие Сергея с жизнью.
Она не чувствовала усталости, целиком захваченная тем, что жизнь человека в ее руках, в ее знании и понимании всего, что происходит сейчас с ним.
Сменная сестра Елена Ивановна пришла на дежурство, как обычно, без четверти девять. Сашеньке показалось — слишком рано.
Она обстоятельно, до мелочей подробно рассказала Елене Ивановне о состоянии больного. До тонкостей описала операцию и все, что сказал потом Губин врачам и ей — Сашеньке.
Она еще задержалась в палате, слушая неторопливую, чрезмерно спокойную речь Елены Ивановны. Та рассказывала о том, что на завод приехала уже комиссия, даже из Москвы прилетели госпредставители, что жена погибшего инженера лежит в 14-м роддоме. Родила вчера мальчика и пока ничего не знает о случившемся. Сергей Поярков родом из Кемерова, но семья их вот уже двадцать лет живет в Затайске. У них свой дом в Заречном поселке. Отец Сергея — заслуженный человек, сейчас на пенсии. Парень еще не женат, два года, как вернулся из армии, и надо ж такому случиться.
Сашенька слушала Елену Ивановну и думала о том, что надо бы обязательно сходить в Заречный поселок, успокоить родителей Сергея и сказать им, что с сыном теперь уж ничего плохого не случится. Что Губин сделал ему операцию и она прошла удачно, что Сережа будет видеть, обязательно будет.
«А будет ли?» — спросила она себя и решила, что об этом вообще не надо говорить Поярковым.
— Я, пожалуй, в Заречье схожу, — сказала Сашенька и встала со стула.
— Поярковы уже были в больнице, только что ушли, — сказала Елена Ивановна.
— Что же мне об этом не сказали? — удивилась Сашенька.
— Дежурный врач с ними побеседовал. Сказал все, что надо.
— А я все-таки схожу.
— Иди спать, глупенькая. На тебе лица нет. — Елена Ивановна легонько подтолкнула Сашеньку к двери.
— Я не устала, тетя Лена. Мне просто за него тревожно, — и посмотрела на темные, припухшие от ожогов руки Сергея.
— Здоровый, выдюжится. Не такие выдюживались, — уверенно сказала Елена Ивановна. И от этого спокойного голоса стало спокойно Сашеньке. Выдюжится.
«Обязательно поеду сейчас в Заречье», — решила она и, попрощавшись с сестрой, тихонечко вышла из палаты.
Утро поднялось над землей, ясное, чистое в синей беспредельности неба. Сосны на больничном дворе еще не сбросили с хвои влагу (ночью прошел маленький дождь) и были усыпаны яркими холодными блестками. На асфальтовых дорожках чернели пятна просыхающих луж. Густо пахло смолою, чистой травою и еще чем-то таким свежим и бражным, чем пахнут утра только в городах, севших среди необозримого океана деревьев — среди тайги.
Сашенька вышла из служебного хода, обогнула трехэтажный флигель хирургического отделения и крохотной, едва приметной тропинкой пошла к воротам больницы.
Она шла мимо густых, трудно растущих тут сосен, ощущая ступнями мягкую податливость земли. Тропинка словно бы выгибалась под ее ногами.
В соснах было тихо и торжественно. Солнце высветило и выжарило верхушки деревьев, пролилось по коричневым чешуйчатым стволам и, запутавшись в плотных кронах, гасло где-то над самой головой Сашеньки.
