Николай Верещагин - Роднички
Он как-то промедлил с ответом.
— Мне не обязательно уезжать, — сказал он не совсем уверенно. — А ты хочешь, чтоб я ехал?..
— Нет, — сказала она тихо, и какое у нее лицо, в темноте он не мог разглядеть — Ты не думай обо мне… Это я так давеча — мне было очень грустно… Ты не думай, что раз обещал….Ты поезжай, а потом приедешь, может быть…
— Не «может быть», а точно приеду, — с уверенностью сказал он. — В конце каникул приеду.
У калитки он поцеловал Таню на прощанье. Она закинула руки ему на шею, и, когда он отнял губы, она не разомкнула рук, а уткнулась в его плечо и так затихла. Так, обнявшись, они стояли долго — минут пять показалось Антону, — а она все не отпускала его. Светало. Уже вырисовывались в сероватой мгле соседние дома с покатыми крышами, ближние заборы, темные кроны деревьев. В некоторых окнах зажглись огни.
— Танечка, — сказал он мягко. — Мне пора…
— Я провожу тебя до конца улицы, ладно? — сказала она, зябко передернув плечами. Он опять снял куртку, набросил ей на плечи, и они пошли, обнявшись.
Возле поворота, он остановился и поцеловал ее, что должно было означать начало прощанья.
— Можно, я провожу тебя еще немного? — попросила она, глядя на него с мольбой.
И они прошли еще улицу в сумерках медленного рассвета. Все больше в домах светилось окон, громче кричали во дворах петухи. У тети Фени тоже светилось одно окно — наверняка, это Кешка уже встал и собирается на поезд. Антон остановился, не доходя до калитки.
— Танечка, — сказал он. — Ну давай попрощаемся. — Он взял ее за плечи, притянул к себе, но она энергично замотала головой, «Нет, нет!.. — шепотом вскрикнула она. Она смотрела ему в лицо расширенными остановившимися глазами, в которых блестели слезы, и мотала головой. — Нет, потом! Я тебя еще провожу». Он видел, что еще миг, и она расплачется, разревется, по-детски, в голос.
— Ладно, хорошо, — согласился он. — Подожди меня здесь. Я только рюкзак прихвачу.
Он поспешно прошел в избу. Кешка, сонный, сидел за столом и уплетал простоквашу, тетя Феня ополаскивала подойник, собираясь доить корову. Антон взял рюкзак и остановился у двери.
— Прощайте, теть Фень, — сказал он хозяйке. — Спасибо вам за все. — Он подал ей руку, она поспешно вытерла о фартук и неловко протянула свою. Он взял ее большую жесткую руку и, ощутив толстые мозоли на пальцах, вдруг нагнулся и чмокнул тетю Феню в морщинистую щеку, не зная, как еще отблагодарить ее. «Куда же так скоро? — растерянно сказала она. — Позавтракал бы, простокваши вон похлебал бы…»
— Спасибо, я не хочу. Прощайте, теть Фень!
Он толкнул дверь плечом, выскочил с темные сени, на крыльцо.
— Постой! — крикнул ему в окно Кешка. — Вместе пойдем!
— Найдешь дорогу, — отмахнулся Антон.
Таня сиротливо стояла у забора в своем белом платье. Антон вскинул рюкзак на плечо и взял ее за руку. Теперь при свете разгоравшейся зари ему было видно, что белое платье ее измято и местами испачкано в пыли. Сама она не замечала этого. Она шла, опустив голову, натянутая, как струна, и Антон, молчал, понимая, что любое его слово может вызвать новый поток слез, который нелегко будет остановить.
Но и эта короткая дорога быстро кончилась. От пристани уже было видно школу, где назначен сбор, и оттуда могли увидеть их. Антон остановился у фонарного столба на пристани. Лампочка под жестяным колпаком еще горела ненужным теперь слабеньким светом.
— Ну, Танечка, давай здесь попрощаемся.
Он взял в ладони ее лицо.
— Не уезжай! — сказала она, и слезы покатились у нее по щекам. — Не уезжай! Не уезжай!.. — заклинала она, всхлипывая.
Ему и самому хотелось плакать, до того он расстроился. Чтобы успокоить ее, нужно было все время повторять, что он скоро вернется, что это будет через день, через два, что завтра, послезавтра и он приедет, но эти слова застревали у него в горле. Врать, что он скоро вернется, перед ее заплаканными глазами, совсем не хотелось, а сказать правду, то есть: «Я не могу остаться. Я не знаю, зачем мне оставаться. Будет глупо выглядеть, если я останусь..» — этого сказать он не мог. И бессильный утешить ее хотя бы ложью, он только растерянно бормотал, целуя ее глаза, мокрые от слез
— Ну что ты, Танечка! Ну, перестань!.. Мы же договорились.
— Ты никогда не вернешься, — сказала она с тоской. — Ты не вернешься, я знаю…
Она отвернулась, прислонилась щекой к столбу. Плакала и все повторяла: «Ты не вернешься, я знаю». Расстроенный, он гладил ее плечо и утешал, как мог, но очень неубедительно. «Скверно! Ах как скверно все обернулось! — мучился он. — Что ты наделал, дурак! Мог бы предвидеть, чем все это закончится».
Уже светло было, как днем, и ночная тишина исчезла. Мычали по дворам коровы, позванивали в сенях подойники. Первые стрижи с писком взмывали и падали над гладким, притихшим озером. Скоро должен был появиться Кешка, да и еще кто-то из однокурсников мог показаться на дороге. Конечно же, они приметят его с Таней посреди улицы, ее в этом белом платье, измятом и запачканном, и будет потом разговоров!.. Он заметил сухую травинку в Таниных спутанных волосах и осторожно убрал ее.
— Ну хорошо, я останусь, только не плачь, — с невольным оттенком досады сказал ей он. — Никуда не поеду! Пойдем, я провожу тебя домой.
Времени до отъезда еще было достаточно, а отсюда, где его и Таню с заплаканными глазами могли увидеть, ее нужно было побыстрей увести. В утренней тишине уже хлопали по дворам калитки; в конце улицы показались двое, возможно, кто-то из спешащих к школе ребят.
— Пойдем, повторил он. — Пойдем, я тебя провожу.
Она подняла голову, сделала над собой усилие, с трудом сглотнув слезы, и вытерла глаза рукой, стараясь улыбнуться.
— Нет, — сказала она. — Иди. Тебе нужно ехать. Иди!..
Она уже не плакала. Совсем не плакала. Глаза ее смотрели сухо и спокойно. «Ну, вот и славно!» Он облегченно вздохнул, поправил на плече рюкзак и пошел к школе. Улица поднималась в гору. Отойдя шагов двадцать, он обернулся и, пятясь, помахал Тане рукой. Первые лучи солнца выскользнули из-за горизонта и осветили поселок и озеро. Таня стояла на берегу, маленькая и хрупкая в своем белом платье. Увидел он и озеро за ее спиной, тающий туман над озером, ровную, будто застывшую гладь воды и розовые полосы на воде от первых лучей солнца.
В ответ Таня подняла руку и, кажется, даже улыбнулась ему.
Возле школы собрались уже почти все. Вскоре после Антона прибежал Кешка. Валентин пришел с Зиночкой. Он острил, что не всю они еще собрали в лесу малину, что она тут скоро его забудет, а она с ленивой усмешкой поглядывала на него.
— Что же Танюша не пришла тебя провожать? — спросил Валентин.
— А они всю ночь провожались, — высунулся Кешка. — Этот типчик дома не ночевал.
— По-ня-тно!.. — протянул Валентин и высоко поднял брови.
Антон ничего ему не ответил, хмуро отвернулся и отошел. Бубенцова была веселой и оживленной, как никогда. Она загорела и еще больше похорошела за эти дни, и, кажется. сама это сознавала. Раза два она оглянулась на Антона, а проходя мимо него, насмешливо пропела: «Ах, Таня, Таня, Танечка! С ней случай был такой…»
— Ребята! Девочки! Пора! — скомандовала Эльвира Сергеевна. Все разобрали свои рюкзаки и двинулись к платформе. Гриша, как всегда, тащил два рюкзака, свой и Бубенцовой. Валентин шел позади всех, обняв за плечи Зиночку. Он все нашептывал ей что-то с веселым видом, а она смеялась и отталкивала его.
— Валька! — крикнула ему Бубенцова, обернувшись. — Ты почему отстал? Мы тоже поржать хотим!
— Светик, — откликнулся он. — Подожди немного. Скоро я полностью поступлю в твое распоряжение.
Солнце встало и оранжево светило сквозь дымку. Хозяйки выгоняли в стадо коров. В конце улицы стадо уплотнялось и с мычаньем тянулось на выгон. Знакомым хозяйкам ребята кричали: «До свидания! Прощайте!..» — и те с улыбкой махали рукой. «Приезжайте еще,» — приглашали они ребят. И в ответ им легко обещали: «Приедем». Хотя ясно было, что вряд ли кто-нибудь из них окажется здесь еще раз.
Антон шагал вместе со всеми, но ему было невесело. Он подумал, и даже уверен был, что Таня не ушла домой, а сейчас, наверное, спрятавшись, откуда-нибудь смотрит на них, на него. Может быть, из-за того палисадника, через веточки акаций? Ему вдруг захотелось отстать от группы и вернуться к Тане, а вечером отправиться с ней кататься на лодке, а дальше, как получится… Но он уже был измотан сомнениями и даже думать об этом не стал.
Те де самые два дощатых вагончика, на которых они приехали в Роднички, ждали их у платформы. Грузились в них с песнями, с гамом и нарочитой толкотней, просто так, чтоб веселей было. Валентин поцеловал Зиночку в губы, перед тем как встать на подножку. «Авось Света мне простит», — сказал он, оглянувшись на Бубенцову.
