Светлана Смолина - Медвежьи сны
«К вам гости…» – ворвался в квартиру мужской голос, оборвав ее рефлексию, и она чертыхнулась и пошла открывать.
– Собирайся! – приказал Дмитрий Алексеевич с порога и прошел в кухню.
– Рано же еще! – удивилась Маруся вслед гостю.
– Мы сегодня не едем в ресторан, – заявил он, закуривая. – Кофе я поставлю сам.
– Как одеваться?
– Как женщина.
Не дождавшись вразумительного ответа, она ушла в комнату, облачилась в джинсы и футболку, скрутила на затылке волосы и пошла на запах кофе, справляясь с упрямой заколкой.
– По-твоему, женщины одеваются, как ковбои? Юбку надень.
– А куда мы едем?
– Много будешь знать, скоро состаришься!
– Я уже и так не институтка, – пококетничала она.
– Это точно, – бестактно согласился он и подождал, что она уйдет переодеваться.
– Мне так удобно! – ответила Маруся на его неодобрительный взгляд.
– Ну и черт с тобой!
Он поставил перед ней кружку с кофе, а она ловко извлекла из холодильника сливки и сыр, и следующие десять минут они провели в отчужденном молчании.
Немолодой водитель предупредительно распахнул дверь представительской ауди, и Дмитрий Алексеевич подтолкнул ее в спину.
– Полезай!
– Так куда мы едем? – снова полюбопытствовала она, когда мимо проплыли ресторан и близлежащие дома.
Но ответом было рассеянное молчание. Маруся фыркнула и принялась с подчеркнутым вниманием смотреть в окно. Машина катила по дорогам, совершая то левые, то правые повороты, и через полчаса пассажирка задремала и уютно сползла на широкое сиденье. Когда сидящий рядом человек тронул ее плечо, на улице стемнело.
– Где мы?
– Пойдем!
Он бодро зашагал по бескрайнему лугу с высоко поднявшейся травой. Маруся обернулась на автомобиль, потом на удаляющийся силуэт на фоне звездного неба и поспешила следом. Дмитрий Алексеевич торопился, и она никак не успевала его догнать, задыхалась, путалась ногами в травяных стеблях и тихонько ругалась, заправляя за ухо прядь волос. Когда он остановился перед полосой густого кустарника, она едва ни налетела на него. Хозяин раздвинул ветки и подтолкнул ее в образовавшийся проход. Женщина сделала шаг вперед и остолбенела.
Они оказались на краю вытоптанной поляны с горящими кострами, будто прошли через временной портал. Маруся зажмурилась, как детстве, сосчитала до десяти и открыла глаза. Возле костров суетились люди, звучала чужая речь, вдали темнели силуэты лошадей, сбившихся в кучу.
– Каждый раз вижу и удивляюсь, – задумчиво пробормотал он. – Как будто в кино попал.
– Это какой-то фокус? – Она с опаской взялась за его рукав. – Или я сплю?
– Если и спишь, то со мной! – тут же отбросил романтическое настроение хозяин.
Она пропустила сомнительную шутку и придвинулась совсем близко, когда от костра отделился высокая фигура и направилась в их сторону.
– Не трусь, – негромко успокоил он и повернулся к идущему. – Здравствуй, Федор! Давненько не виделись.
Мужчины обнялись, а Маруся, приоткрыв рот, всматривалась в темноту, из которой тенями проступали цыганские шатры и телеги. Обманываясь ночными тенями, она потрясла головой, но странные видения никуда не девались.
– Твоя новая женщина? – спросил Федор.
– Нет, – ответил Дмитрий Алексеевич. – Я по делу. Мне нужно, чтобы вы научили ее петь.
– Красивая, – заметил цыган, рассматривая Марусю. – Только зачем она в штанах, как мужчина?
– Затем что упрямая, как ослица!
Маруся продолжала пребывать в странном оцепенении.
Дмитрий Алексеевич взял ее за руку, и она покорно пошла за хозяином, как собачонка на шлейке. Перед входом в палатку он задержался и подтолкнул ее к костру.
– Сядь здесь, тебе туда нельзя.
А сам исчез вслед за Федором под пологом. Маруся опустилась на примятую траву и продолжила осматриваться, выхватывая из темноты звуки и силуэты. Вдалеке зазвучала гитара, послышался мужской голос, а из темноты внезапно выступили два голых малыша. Смуглые детишки с торчащими во все стороны вихрами подошли к ней сбоку, и самый смелый решительно потрогал ее озябший локоть.
– Ой! – вскрикнула она и воззрилась на детей. – Вы же замерзнете!
Дети с неподдельным интересом рассматривали незнакомку, а она вглядывалась их чумазые мордашки при свете костра и улыбалась, боясь спугнуть. Их молчаливую дуэль прервал Дмитрий Алексеевич, вышедший из шатра вместе с Федором.
– Нам повезло, сегодня в таборе праздник. Ты сможешь увидеть и услышать все сама.
– Что услышать? – не поняла Маруся.
– Как надо петь!
– Я хорошо пою! – заупрямилась она. – Я всю жизнь пою. У меня музыкальное образование, между прочим.
– Ты поешь голосом, Маша, а они сердцем. – Он впервые назвал ее по имени, и она почувствовала почти неуловимые изменения в его тоне. – Ты знаешь разницу?
Она знала. Ее сердце вовсе не хотело петь, оно хотело плакать, оно задыхалось от боли, оно почти истекало кровью, пока Маруся произносила знакомые слова романсов и незнакомые слова ресторанных песен.
– Это мое личное дело! – возмутилась она и вскочила на ноги.
– Ты или будешь петь с полной выкладкой, или катись на все четыре стороны, – помрачнел непонятый в своем благом начинании хозяин. – Вон, в богадельне вакансия уборщицы открылась.
Он едва сдержался, чтобы не заорать, что ее независимость и ее театральные страсти гроша ломаного не стоят, если она не хочет сдохнуть с голоду, но вовремя заметил недоумение в глазах Федора.
– Значит, буду мыть полы или милостыню просить! – уперлась женщина.
– На руки свои посмотри, уборщица! – охладил ее пыл Дмитрий Алексеевич. – А насчет милостыни… Никто тебе не подаст. Не в моем городе. Так что, послушай, как должно быть, от тебя не убудет. – Цыган отступил к шатру, предоставив гостям возможность договориться без свидетелей. – Ты можешь петь и хорошо поешь. – Мужчина обстоятельно расположился на неизвестно откуда взявшемся складном стульчике и потянул ее вниз. – У тебя отличная техника, сильный голос, и ты ни разу не сфальшивила. Но при этом ты – как мороженая форель. Послушай их и поймешь, что можно по-другому. Как будто никого нет и ты поешь для себя. А врать себе смысла нет, так?
– Так, – прошептала она, оставив попытки высвободиться из его стальных пальцев.
И внезапно он рассмотрел то, что не смог увидеть при солнечном свете за два прошедших дня. У нее были совершенно невероятные глаза. Огромные, как фарфоровые блюдца, и бездонные, как темный омут в заросшем ряской пруду. Он с детства знал, что в таких омутах водится всякая нечисть, вроде водяных. А в лунные ночи на поверхность всплывают русалки, соблазняющие путников женской грудью и плетущие из любовных речей сети для незадачливых юнцов.
Маруся не шевелилась, и по темной глади ее омутов метались блики от костров, тревожа подводных обитателей. Мужчина с усилием стряхнул ночное наваждение и продолжил, отвернувшись к огню:
– Если тебе больно – пой так, чтобы было слышно, что больно, если тебе весело – это твое веселье, и незачем его стыдиться. За сценой можешь хоть поленом быть, но песню надо проживать.
Она сидела на земле у ног своего недавнего обидчика, забыв освобожденную руку у него на колене, и смотрела снизу вверх, как декоративный щенок на умудренного годами сторожевого пса. И щенок внутри нее почти с благоговением признавал, что тот прав.
– Маша? – позвал он и тронул ее щеку. – Ты меня слышала?
– Зови своих друзей! – буркнула она и в смятении отодвинулась. – Послушаем, что они могут сказать.
Но никто ничего не говорил, во всяком случае, на понятном ей языке. Федор принес лепешки, мясо и вареную картошку, и тотчас возле костра закружились с десяток взрослых и детей, потом пришли женщины и еще дети, чуть позже – мужчины. Все несли с собой еду, все галдели, смеялись, сияя бездонными, как ночное небо, черными глазами, перемежали непонятную речь отдельными русскими словами. Дмитрий Алексеевич перестал замечать свою спутницу, тоже смеялся, пил водку, ел мясо с тарелки прямо руками и, казалось, без труда понимал чужую речь. Ей тоже налили водки, она отнекивалась, но он шепнул: «Пей, не обижай людей!», и она выпила залпом, обожглась, долго кашляла и жмурилась, вытирая слезы. А потом зазвучала гитара, одна, другая, третья, и над луговым простором разлились голоса и серебряный перезвон. Маруся, усевшись, как турчанка, и подперев щеку ладонью, вслушивалась в звуки и откуда-то понимала, о чем пели по очереди мужчина и женщина. Дмитрий Алексеевич не выпускал ее из виду, кивая в ответ на длинный монолог Федора.
– Твоя женщина сможет петь, – заключил Федор. – Пусть поговорит с Раей.
– Тетя Рая еще жива? – удивился гость и отвел взгляд от зачарованной Маруси.
Федор указал в конец поля, где горел одинокий костер, и Дмитрий Алексеевич покинул цыганский праздник ради разговора со старой Раей. Высокий цыган проводил его взглядом и подсел к Марусе, заглянул в ее отсутствующие глаза.
