Светлана Смолина - Медвежьи сны
– Тетя Рая еще жива? – удивился гость и отвел взгляд от зачарованной Маруси.
Федор указал в конец поля, где горел одинокий костер, и Дмитрий Алексеевич покинул цыганский праздник ради разговора со старой Раей. Высокий цыган проводил его взглядом и подсел к Марусе, заглянул в ее отсутствующие глаза.
– А теперь ты спой нам.
– Я не могу, – очнувшись, заверещала она и стала оглядываться в поисках своего покровителя.
– Он скоро придет, не волнуйся, – утешил ее Федор. – А ты пока спой. Что ты знаешь?
– Романсы, – растерялась Маруся. – Русские.
Федор одобрительно пощелкал языком.
– Вот и спой, а мы послушаем. Когда еще красивая русская женщина споет в цыганском таборе для цыган. Ромка тебе подыграет.
Он повысил голос, и тут же гомон стих, и все повернулись к Марусе. Она покраснела и неуклюже поднялась с земли. Из темноты выступил молодой мужчина с гитарой и сверкнул белозубой улыбкой.
– Что будешь петь, красавица?
– Может быть, «Ямщика»?
– Можно и «Ямщика»!
В длинном проигрыше было много надрыва и едва угадывалась знакомая мелодия, но Маруся поймала нужный момент и, подняв лицо к ночному небу, запела, перестав слышать шепот цыганят, дыхание мужчин, ржание лошадей и потрескивание поленьев в огне.
Когда ее голос смолк, кочевники зашумели, заговорили разом, и она в изумлении огляделась. Дмитрий Алексеевич отвел от нее задумчивый взгляд и наклонился к сгорбленной старухе в черном платке, которая едва доставала ему до груди.
– Она хорошо поет, – сказала старуха, глядя в костер из-под кустистых бровей, и мужчине пришлось склониться еще ниже, чтобы расслышать ее слова. – Но у нее душа закрыта. Чего она боится?
– Она недавно рассталась с мужем.
– Значит, ей нужен другой, – заключила старуха и оглядела затрепетавшую от внезапного ужаса Марусю. – Она не умеет жить одна. Ты теперь ее мужчина?
– Нет! – во второй раз за вечер отвечая на этот вопрос, он почти разозлился. – Она сама по себе. Я просто помогаю ей с работой.
– Если ты заботишься о ней, возьми ее в жены, – словно не услышав, сказала Рая. – Она тебя не разочарует.
– Мне не нужна жена, тетя Рая. Мне нужна певица в ресторан.
– Ах, певица! – Старуха понимающе потрясла седыми космами под платком, и Марусе показалось, что голова на тонкой шее может случайно оторваться и скатиться прямо в огонь. – Скажи, пусть идет за мной.
Она махнула двум цыганкам, стоящим поодаль, и те покорно двинулись следом в дальний шатер.
– Иди! – Дмитрий Алексеевич подталкивал свою протеже, как строптивую лошадь. – Никто тебя не съест.
– Откуда ты знаешь? – скулила не вполне трезвая Маруся, оглядываясь на удаляющиеся огни за спиной.
– Не болтай!
– Она меня заколдует или превратит в жабу.
– А я тебя поцелую, и ты снова станешь принцессой, – уверил он.
– Правда? – Она жалостно взглянула на мужчину через плечо, готовая поверить во что угодно. – Это поможет против заклинаний?
– Не знаю, но если будешь изводить меня дурацкими вопросами, оставлю жабой до конца жизни.
– Ну почему я должна идти в палатку? – помолчав, снова заныла Маруся. – Что они собираются делать такого, чего нельзя делать при людях?
– Понятия не имею. Но хуже уже не будет.
Он втолкнул ее под полог шатра, а сам остался снаружи.
– Только не забудь, что ты обещал, – раздался ее сдавленный шепот из темноты, и он усмехнулся и закурил.
Целовать жабу в его планы не входило. Если ее и стоило заколдовать, так хотя бы в лошадь или в кошку. Впрочем, их он тоже целовать не намерен. Зато эту ночь он бы с удовольствием провел с женщиной с пшеничными волосами и русалочьими глазами, а уж никак не с жабой или кобылой.
Он успел выкурить три сигареты, когда из темноты появились женские фигуры в длинных юбках и встали перед ним в ряд.
– Она почти готова, – сказала старая цыганка и указала на Марусю.
Первое, что он заметил, – у Маруси больше не было испуганных глаз. Она смотрела вдаль мимо него и улыбалась.
– Что с ней? – напрягся он, заподозрив неладное, но сразу отогнал мысль о колдовстве.
– Травка, – прошамкала старуха и засмеялась. – Ей хорошо.
– Травка – это перебор, тетя Рая. Это незаконно, – укорил ее Дмитрий Алексеевич. – Точно ничего серьезней?
– Никто ее не заставлял, – поморщилась старуха, и только тогда он заметил перемены в своей спутнице.
Маруся была одета, как стоящие рядом женщины, в шелковую кофту с широкими рукавами, длинную юбку с оборкой, из-под которой кокетливо выглядывала еще одна. Ее бедра были схвачены ярким платком, на шее причудливо переплелись цепочки и бусы, а в ушах позвякивали кольца. Перед ним стояла босоногая и белокожая цыганка со светлыми косами, каких ему раньше встречать не доводилось.
– Маша, – изумленно выдохнул он и взял ее руку, на которой зазвенели браслеты. – Ты себя видела?
Маруся наклонила голову к плечу, словно прислушивалась, и послала загадочную улыбку далеким звездам.
– Не верь этой улыбке, – остановила его тетя Рая. – Она никогда не перестанет улыбаться. Она должна отпустить свою боль и жить дальше. Пока боль с ней – она сжигает ее изнутри. Ты ее мужчина, помоги ей.
На этот раз он не стал объяснять, что знает эту женщину всего-то три дня, да и не знает вовсе, ничего о ней не знает, кроме паспортных данных, размера одежды и того, что она сбежала от богатого мужа наугад черт знает куда.
– Как?
– Отведи ее в круг, пусть поет и танцует. Боль будет выходить из нее.
– Ее так просто не вылечить, – усомнился он.
– У тебя есть год, – сказала старуха и прищурилась в звездное небо, словно пыталась разглядеть летопись их судеб. – Год до весеннего полнолуния. Если ты не успеешь стать ее мужчиной, она уйдет.
– Думаешь, за год я не справлюсь? – самодовольно усмехнулся он, принимая игру.
– У тебя мало времени, – покачала головой Рая, удивляясь его непонятливости. – Если ее душа все еще будет болеть о муже – ты ее потеряешь.
– Она подписала годовой контракт, – угрюмо вспомнил он, заглянув в просветленное Марусино лицо. – До того момента она не может уйти.
– Ее не удержит никакой контракт, если ты не тот. Или ваши женщины могут жить без любви?
– По-разному могут! – Он нахмурился. – А мне надо, чтобы в мой ресторан ходили слушать, как она поет.
– Ты думаешь, что можешь выбирать! – с жалостью сказала старуха и исчезла в тени шатра.
Дмитрий Алексеевич подхватил заколдованную Марусю под руку и повел к поющему табору. Когда они вошли в круг, табор умолк, а Маруся, очнувшись от дурмана, недоверчиво осмотрела свой наряд и незнакомых людей. Он взял ее за плечи и подтолкнул в центр круга.
– Танцуй, – попросил кто-то по-русски.
– Я не умею, как вы, – смущенно улыбнулась Маруся.
– Она вообще неважно двигается, – зачем-то вспомнил он и поймал на себе ее обиженный взгляд.
– Пусть танцует! – сказал Федор и снова позвал Ромку. – Надо только начать.
Когда над лугом разнеслись первые звуки вальса, Ромка, не раздумывая, закружил Марусю по вытоптанной траве, и зрители отодвинулись, давая им больше пространства. А Дмитрий Алексеевич смотрел, как колышутся ее юбки, как перекатываются бусы, как Ромкина рука полновластно обнимает узкую спину и как в ответ улыбаются Марусины губы, и почти забыл про зажженную сигарету.
– Она легкая, как пчелка! – Ромка неохотно выпустил женщину из объятий. – Просто ей нужен ведущий.
– Кнут ей хороший нужен, – сделал вывод ревнивый хозяин и достал сигарету.
– Пусть еще поет, – послышались голоса, и Маруся, раскрасневшаяся после танца, протянула руку к ближайшему гитаристу.
– Можно?
Тот без слов снял с шеи ремень, и кто-то услужливо придвинул ей складной стул. Маруся кивнула, поставила гитару на колено, тронула струны и, оставшись довольна извлеченным звуком, сразу же запела низким и сильным голосом. «Среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…» И эта была та Маруся, которую никто из стоящих рядом людей не знал, которую муж двадцать лет награждал самыми причудливыми именами, вариациями на тему ее простого имени, а потом вдруг разлюбил, которая много лет была счастлива, а потом в один день решилась уйти от него. Которая давно не пела под звездами, не танцевала с чужим мужчиной, не пила водку и ни разу в жизни не думала, что сможет изменить своему налаженному уюту и сложившейся судьбе. Уж лучше бы цыганка превратила ее в жабу или в лошадь, или в росу на траве, которая высохнет наутро и не оставит следа на листе. Маруся пела, и слезы сами катились из ее глаз, а когда закончилась песня, она начала новую, потом другую, еще одну. И никто не решался ее прервать, не засмеялся и не ушел спать. Она пела, и ей становилось легче, будто вместе со слезами вытекала боль, отпуская сердце из ледяных тисков. А когда она устала и замолчала, цыгане дружно выдохнули, и кто-то сказал «они тоже умеют петь!», и его одобрительно поддержали несколько голосов. Маруся поднялась с шаткого стула и просительно посмотрела на хозяина.
