Эден Лернер - Город на холме
− Все равно убью! Все равно! – крикнула я.
Нечаев присел у кровати на корточки, не переставая меня удерживать. Его глаза оказались на уровне моих и обдали меня холодом, как две льдышки.
− Ты хочешь мне сказать, что ради убийцы я рисковал двумя своими людьми и лошадью на пенсии? Ради убийцы раб в последние несколько дней своей жизни стал человеком? Ради убийцы Гришка не вылезал из ШИЗО и получил второй срок? Ты только что сказала мне, что ты еврейка, так не позорь же свой народ. Я не женщина и никогда не пойму, что такое изнасилование, но я знаю, что Господь запрещает убивать невинных.
− Я вам не инкубатор! – закричала я. – Вы не вправе заставлять меня рожать!
− Вправе, Регина. Даже если для этого мне придется на следующие несколько месяцев привязать тебя к кровати и поставить охрану. Надеюсь, что ты проявишь здравый смысл и не вынудишь меня к этому.
− Но вы же сами сидели! Как вы можете! Нельзя заставить человека быть матерью, если человек не хочет.
− А кто тебя заставляет быть матерью? – искренне удивился Нечаев. – Все, на чем я настаиваю, это чтобы ты не убивала. Не хочешь воспитывать, оставь ребенка нам, слова тебе в упрек не скажу. Здесь найдется, кому выкормить и кому воспитать.
Я задумалась. Ну уж нет, раз мне его рожать, то мне и воспитывать. Не дело, чтобы еврей рос вдали от своих, даже не зная о том, кто он. А вдруг Господь смилуется и будет девочка? Девочку я смогла бы полюбить.
− Нет.
− Что нет?
− Я благодарна вам за все, вы меня спасли и я всю жизнь буду об этом помнить. Но ребенка я вам не оставлю. Еврей должен жить как еврей.
Нечаев отпустил меня наконец и картинно развел руками. В этот момент он очень напомнил мне рава Гликштейна, преподававшего в Махон Алте этику и хасидские традиции.
− Интересно девки пляшут. Я что-то за твоей логикой не поспеваю. Ты собралась его убить и при этом хочешь, чтобы он жил как еврей?
− Я не буду убивать, – твердо сказала я. – Пусть живет. И… спасибо вам. За науку спасибо.
Теперь я понимаю, почему мне так неудобно лежать на животе.
Нечаев встал.
− Регина, засим позволь откланяться. Захочешь поговорить, дай знать.
− Конечно, я хочу с вами говорить. Но я не вправе отнимать ваше время. Вы и так со мной пайкой делитесь, а пользы вашей колонии я не приношу.
При слове “пайка” Нечаев улыбнулся не совсем голливудской, но до чего же заразительной улыбкой.
− Вот не думал я, что израильтянка такие слова знает. Научил тебя отец кое-чему. Только тут мы живем не по лагерным законам, а по божьим. Помочь человеку в беде – для нас привилегия. Мы занимались этим в Южно-Сахалинске и здесь продолжаем. А тебе помочь – вдвойне привилегия. Каждая беременная женщина соработница Творца. Думай об этом почаще, а плохие мысли гони тряпкой.
Он вышел и тихо закрыл дверь. Я осталась наедине со своими мыслями. Это же надо − четвертый месяц ходить беременной и ничего не заметить. Ну, у меня, скажем так, и обстоятельства нестандартные. То, что праматерь Сара деликатно назвала “обыкновенное у женщин”[205], у меня было последний раз в марте. С тех пор, как у меня отобрали сумочку, я осталась без таблеток. Грешила на пережитый стресс. Бабушка Мирра рассказывала, что, несмотря на в общем-то приличное на блокадном фоне питание, у нее, девственницы, это дело пропало на целых два года. А я банально залетела, причем, похоже, в один из первых разов. Сердце у плода начинает биться где-то на десятой неделе, иначе не определишь.
Вернулась баба Света, и остаток дня мы провели в нескончаемых беседах. Конечно, мне было интересно, куда я попала и что за люди тут живут. Начитавшись о тоталитарных сектах и насмотревшись меа-шеаримских кошмаров, я, если честно, боялась, что попала в подобный переплет. На мои вопросы баба Света отвечала, что, когда не идет война, то телефонная связь доступна всем жителям поселка. Интернета в поселке нет, но по техническим, а не по идеологическим причинам. Когда он все-таки будет налажен, то взрослые будут иметь неограниченный доступ, а подростки и молодежь – по подписанной родителями заявке. Такие правила у них были в Южно-Сахалинске, такие будут и здесь. Пресвитеры избираются тайным голосованием на пять лет. Кроме того, избирается приходской совет из шести человек. Мужчины и женщины могут баллотироваться, только для женщины особое условие – у нее уже должны быть внуки. Вобщем, разумно. Мужей и жен девушки и молодые люди себе выбирают сами. Контакты с родственниками, ушедшими из церкви (есть и такие), не под запретом. Имеется большая библиотека, включающая классику мировой литературы и основных философов-материалистов. Прививки для детей и использование памперсов – на усмотрение каждой семьи. Женщины поют на молитвенных собраниях. Я слушала, развесив уши, а баба Света перешла к более практическим вопросам:
− Хозяйство у нас крепкое. Теплицы, сад, огород, пруд с форелью. Опять же козы с овцами, куры, пасека. Ну и всякие отхожие промыслы.
− Например?
− Например, шелковичный червь. У нас для них отдельная роща, одни шелковицы. Возни с ним, доложу я тебе. Коконы мы в долину продавали. Женшень опять же. Тоже капризная штука. Я тебя все это время отваром из корня поила.
Тут мне пришлось выслушать пространную лекцию, что за исключением Вьетнама больше нигде в мире женьшень не культивируется так высоко в горах, что женьшень любит тень и прохладу, что первосортный корень обязательно похож на человечка и что именно на таком высококлассном лекарстве я непременно поправлюсь. Чем дальше баба Света рассказывала, тем яснее мне становилось, что я попала в кибуц а-ля Палестина 1920-х. При поселке имелись баня, поликлиника, школа и аптека. До андижанских событий и объявления военного положения, окрестные декхане вовсю лечились в поселке, а их дети посещали школу. Их собственная социальная инфраструктура вместе с падением советской власти куда-то испарилась.
− А с местными как у вас?
− Да было хорошо. Пока их молодежь к нам креститься не пошла. За прошлый год трое молодых людей и две девушки. Слышала, Джамиля нам с тобой поесть приносила? Она нос боится из поселка высунуть. Ее сосватали за парня из первого кишлака за перевалом, а она… вобщем, сладилось у нее с моим внуком. Дай Бог нам всем до осени дожить.
− Почему до осени?
− Потому что свадьбы играют, когда все работы закончились.
На следующий день к нам зашел легендарный внук бабы Светы. Я ожидала увидеть деревенского фельдшера (какой еще может быть доктор в этих местах), но в очередной раз села в лужу со своим снобизмом. Человек учился в Москве, а резидентуру проходил в Японии и Южной Корее. Мы быстро перешли на “ты”.
− Но ты же мог остаться в Сеуле и работать врачом.
− Мог бы.
− А почему не остался?
− Да ну, скучища. Здесь интереснее, настоящий форпост цивилизации среди дикости, никто не мешает заниматься своим делом – лечить людей.
− Но неужели ты не хочешь жить на исторической родине?
Он расхохотался до слез.
− Регина! Ты меня уморила! На исторической родине! Ты думаешь, если Израиль созывает людей отовсюду, то все ведут себя так же? Как бы не так! В Южной Корее и так все сидят друг у друга на головах, зачем им еще. Диаспору, коре-сарам[206], они за корейцев не признают и никогда не признают. Да что диаспора! У них под боком голодают и умирают такие же, как они, корейцы, и хоть бы кто-нибудь почесался.
Вот этого я понять не могла. У нас из-за одного похищенного солдата, из-за одного больного ребенка может неделями с ума сходить вся страна. Посадили в тюрьму еврея в Маниле – читают теилим в Цфате. Болеет ребенок в Монтевидео – дают цедаку в Иерусалиме. Сама это десятки раз наблюдала.
− Андрей, ты не обижайся, но твоя бабуля цербер. На спине не спи, на животе не спи. Что же мне, летать? И раз уж ты врач, скажи мне, что у меня со спиной. Я думала, все зажило.
− Зажить-то зажило. У тебя на спине омертвели некоторые участки кожи и тканей в результате ожогов. Я прикасался, ты даже не рефлекторном уровне не реагировала. Сухая гангрена – это когда организм просто отторгает пораженный участок. Но в результате взрыва мины у тебя на спине образовалось множество свежих ран от осколков и щепок. Я боялся, что в раны попадут бактерии, и тогда гангрена будет уже на сухая, а влажная. Вот это было бы очень плохо, спину не ампутируешь. Поэтому я не хотел, чтобы ты ерзала на спине и свежетравмированные участки ткани входили в контакт с отмирающими. Я понимаю, что тебе неудобно на животе, но у тебя еще не такой большой срок, чтобы это могло повредить ребенку. Пока на спине все не заживет, ты должна быть очень осторожна.
По мере того, как я рассказывала эпопею с преждевременными родами Мейрав и Смадар и кесаревым сечением, он заметно мрачнел.
− Придется опять кесарить. С такой историей я боюсь рисковать.
− Ты справишься, – улыбнулась я. – Я в тебя верю.
− Ну ты даешь! Другая бы тут лужей растеклась от страха, а ты меня еще и подбадриваешь.
