Эден Лернер - Город на холме
− А какой смысл лужей растекаться? Не поможет ведь.
− Регина, я понимаю, что тебе неприятно, но я должен спросить. Мне нужно знать примерное время зачатия.
− Середина апреля. Думаю, не позже, раз ты услышал сердцебиение. Ведь услышал?
− Очень хорошее сердцебиение. Здоровый он у тебя.
− Она.
* * *К осени у меня зажила спина и срослась нога. На голове отросла жесткая щеточка волос. Все лето по горам продолжалась стрельба, исламских боевиков отлавливали правительственные войска. Пару раз рассеянные по горам моджахеды пытались атаковать поселок, чтобы поживиться, но безуспешно. Меня по-прежнему держали в изоляции и к людям не пускали. Это настораживало, но я решила не лезть в бутылку. Живот рос, а прыти убавлялось. Он казался мне несуразно большим, я спрашивала Андрея, не слышит ли он там случайно два сердечка вместо одного. Иногда я выходила на крыльцо, подставляла лицо солнечным лучам. У забора паслась старая лошадь, туда ей всегда клали сноп клевера и сноп джугары. Из рассказов бабы Светы, я поняла что эта та самая “лошадь на пенсии”, которая привезла меня в поселок. Меня почему-то это страшно обрадовало. Не будут плохие люди задаром кормить старую лошадь, которая уже не может поднять ничего тяжелее сорока пяти килограммов. Это была мирная домашняя коняка, совсем не похожая на тех агрессивных мастодонтов, на которых ездят израильские полицейские. Я подошла, предложила кусочек лепешки, погладила белую пролысинку между глаз.
− Чхоллима… Чхоллима…
Как-то вечером в горах снова грохотало, но это была не канонада, а гроза. За весь август не выпало ни капли дождя, и теперь земля жадно пила влагу. Мы с бабой Светой чаевничали, она в очередной раз рассказывала мне, как девочкой попала в депортацию, и тут раздался стук в дверь. По тембру и громкости я поняла, что стучит начальство и скорее для приличия. Вошел Нечаев, удостоверился, что я одета и крикнул кому-то в коридор:
− Войдите.
Они вошли. Муж и жена. Евреи. Хабадники. В комнате повисла глубокомысленная пауза, пока мы все трое справлялись со своим удивлением. Нечаев сполна насладился моментом и повернулся ко мне:
− Регина, пока я не могу отправить тебя на родину, но привез кусочек родины тебе.
Я вскинула на посетителей глаза и заговорила на иврите:
− Меня зовут Малка Бен-Галь. Я живу в Маалей-Адумим.
Женщина в красивом парике на секунду задержала на мне взгляд и перешла на русский:
− Малка… Литманович… Ты что, меня не помнишь?
Не помню, хоть убей.
− Я Номи Илизарова. Я жила в комнате напротив в Махон Алте. Теперь вспомнила?
Вспомнишь тут. Когда я оставалась ночевать в Махон Алте, то спала в любой комнате, где было свободное место. Номи Илизарова. Кажется, она родилась в Бухаре и выросла в Нью-Йорке. Насколько я помню, у нее тоже с шидухами не клеилось, и она по этому поводу очень расстраивалась. Видно, Господь ответил на ее молитвы. Мужчина-то явно не михрютка, явно ашкеназ и, судя по тому, как напряженно он вслушивается в наш диалог, не русскоязычный.
− Да, Номи, я тебя помню.
Тут мужчина в свою очередь поднял глаза на меня и представился, что-то слишком непринужденно для хабадника в диалоге с посторонней женщиной:
− Я рад, что мы вас нашли. Меня зовут Ронен Моргенталер.
Я так и села.
Все-таки у Бога есть чувство юмора. Человек с таким именем, с таким ивритом и такой манерой держаться не может быть урожденным хабадником. Моргенталер. Вот куда делся сын иерусалимской библиотекарши. Вот чье место Шрага занял. Неужели это мне знак с небес, что еще не все потеряно?
В нескольких фразах Ронен и Номи объяснили мне, что они представляют в Ташкенте Хабад, что Ронен едет домой оформлять какие-то документы и проходить военные сборы, и что он отвезет письмо моему отцу. Я повернулась к Нечаеву.
− Раз вы доставили их сюда, значит, военные действия закончились. Я хочу уехать домой. Мне опасно здесь рожать.
− Регина, военные действия, может, и закончились, а вот заказ на твое убийство никто не отменял. Те боевики, которые держали тебя в плену, трепались направо и налево. Те люди, которые подстроили тебе аварию, знают, что ты жива. Везде ориентировка на корейского вида женщину с израильским паспортом. Я не могу ради тебя подвергать опасности всю общину. Ты поедешь домой тогда, когда я смогу организовать твой побег. Твоя задача – не светиться. Письмо я напишу сам и такое, что никто кроме Гришки его не поймет.
Я заткнулась. В самом деле, не стал бы Нечаев показывать меня израильтянам, если бы в самом деле не планировал отправить домой.
Мужчины ушли. Баба Света отлучилась. Я осталась наедине с Номи. Она села со мной рядом на кровать и обняла меня. Ну сколько слез может поместиться в одном человеке? В присутствии Нечаева и бабы Светы я стеснялась истерить, чтобы не выглядить капризной и неблагодарной. Но Номи – это другое дело. Мы с ней сестры, а сестру любишь, даже когда она, нечесаная и опухшая, выползает среди ночи на кухню, даже когда она несет абсолютный бред, даже когда ее угораздило понести от врага. Когда мы были двадцатилетними девчонками, я считала Номи глупой и примитивной, не способной без совета машпии[207] ни одно решение принять. Теперь она терпеливо вытирала мне сопли, ничего не пугаясь, ничему не удивляясь.
− Я буду с тобой, когда придет время рожать. Я тебе подсвечники привезла и сидур. Зажигай свечи, очень тебя прошу.
Я уже зажигала, а в качестве подсвечников использовала пару картофелин, но хвастаться не стала.
− Спасибо. Я так счастлива, что вы… мне поверили. Номи…
− Что, Малкеле?
Как ласково и естественно у нее, бухарской еврейки, это прозвучало.
− У тебя есть телефон?
− Тебе же сказали… нельзя людей подводить. Нехорошо.
− Я никого не собираюсь подводить. Я ни звука не издам, только голос хочу услышать. Пожалуйста…
− А если этот человек мне перезвонит, что я ему скажу?
− А ты с карточки набери.
Номи вынула из сумочки новенькую “нокию”, пальцы забегали по кнопкам.
− Диктуй.
Я продиктовала.
После нескольких гудков включился автоответчик, и я услышала глухой монотонный голос с по-сефардски гортанными буквами аин. Он так старался забыть идиш.
− Если вы звоните, чтобы угрожать, то можете не тратить время. Если вы звоните из полиции, то я перезвоню вам в течение часа. Если это ты, Малка, то знай, что я приеду за тобой.
И звук гудка.
За эти двадцать секунд я успела искусать себе руку.
Номи отключила телефон и уставилась на меня расширенными от удивления глазами.
− Это то, что ты хотела?
− Это все, что я хотела.
Да, я всю жизнь хотела от мужчин отваги и верности, стойкости и великодушия и ни на что меньшее не желала соглашаться. О чем еще может мечтать девочка, выросшая на приключенческой литературе. Подруги смеялись надо мной, и Всевышний тоже решил посмеяться и подарил мне мою мечту в виде мальчишки, на двенадцать лет младше, из дикого мракобесного анклава, куда даже полиция без крайней нужды предпочитает не заходить. Он так и останется моей мечтой, я должна приучить себя к мысли, что никакого будущего у нас нет. По мере того, как до меня доходил смысл услышанных слов, я все больше и больше боялась за него. С него, в самом деле, станется приехать сюда меня искать. Вот кого здесь точно убьют в первые три дня, так это его. И у меня нет способа его остановить. Даже если бы я наплевала на запреты и оставила ему сообщение, он бы все равно не поверил, что я не хочу его видеть и что между нами все кончено. Он не отдаст меня без боя. Остается одно – признать, что не все на свете я могу контролировать, и молить Бога о милосердии.
* * *Накануне рождества Нечаев изложил мне план моего побега. Женщине с ребенком легче пройти КПП на узбекско-казахской границе, никто не будет особо тщательно исследовать документы. У меня будет узбекский паспорт с вклеенной туда моей фотографией. Меня будет сопровождать узбек из общины и объяснять всем, что я перенесла шок во время родов и перестала разговаривать.
− Официально вы едете к проживающей в Казахстане родне показать новорожденного. На этот счет будет изготовлена телеграмма. Доберетесь до Алма-Аты, а там придешь в посольство.
Андрей и Джамиля поженились, но семейное счастье не сделало Андрея менее четким и добросовестным. Он продолжал посещать меня каждые два дня, осматривать, слушать, а как-то раз пришел в сопровождении пожилой узбечки. Насколько баба Света была высохшая, как сучок, настолько эта была полная, солидная, сразу видно, бабушка не одного десятка внуков.
− Познакомься, Регина. Это Биходжал-апа[208]. Она всегда ассистирует мне при родах. Но вообще-то должно быть наоборот. Она принимала роды, когда нас с тобой еще на свете не было.
Биходжал-апа вежливо поздоровалась и оглядела меня с видом знатока, умеющего вычислять сроки беременности и окружность головы ребенка с точностью до минуты и сантиметра соответственно.
