Эден Лернер - Город на холме
− Ре-ги-на, – каждый звук застревал в горле прежде чем выйти, но все-таки выходил.
− Ре-ги-на, – звенело первое за много лет слово.
− Регина, – с моим именем вернулись ему его человеческое достоинство, его свобода. А я умирать собралась, идиотка.
Он несколько раз ударил железкой по цепи от наручника, пальцами разогнул одно из звеньев. Только теперь я заметила, что ткань его рубахи на правом плече была окрашена кровью. Можно сказать, пропитана. Он показал мне, чтобы я вставала.
− Не могу. Нога.
Он подхватил меня под мышки и потащил в туалет. Крики и выстрелы раздавались совсем близко, нам надо было спрятаться как следует. Дверь открывалась наружу, а даже если бы и внутрь, припереть было нечем. Он поставил свой матрас на ребро и мы схоронились за матрасом. Не бог весть какая защита, но, может быть, пуля потеряет часть своей скорости, застряв на мгновение в клочкастой обивке. Мы услышали, что в комнату ворвались, раздались крики и команды по-узбекски. Пока я соображала, выползать или нет, поезд уже ушел. Застрекотали на крыше вертолеты и все стихло.
Иван оттолкнул матрас, выглянул в комнату и издал счастливый возглас:
− Регина!
Я встала на здоровую ногу и поскакала на зов. Амира не было. Жив он или мертв, они его забрали. Видимо, он был достаточно крупной птицей, и им не терпелось отчитаться об успехе операции. Надо посмотреть, что у Ивана с плечом, остановить кровь, продезинфицировать. Амир действительно соблюдал установления ислама не на страх, а на совесть, в его холодильнике не было ничего даже похожего на водку или коньяк. А вот насчет остальных я не была так уверена. Проклятая нога, я не могу на нее встать.
− Пожалуйста, принеси мне стул. Любой.
Иван кивнул и вернулся с четырехлапым канцелярским креслом на колесиках. Именно в этом кресле сидел “этот из Шхема” в тот момент, когда я впервые имела несчастье его увидеть. Я села и поехала, подтягивая к себе очередной кусок пола здоровой ногой. Никогда не видела столько трупов сразу. Колеса оставляли на полу четыре кровавые дорожки, как хвост кометы. Деловито жужжали мухи. Я ехала в комнату с компьютером, которую про себя называла штабом. Там тоже был холодильник, а если повезет – интернет и телефон. На мертвых не было никаких опозновательных знаков, из чего я заключила, что из десанта никто не погиб или они, как полагается в приличной армии, забрали свои трупы с собой. “Этого из Шхема” нигде не было − ни мертвого, ни живого. Я надеюсь, что они его загребли. Пусть теперь рассказывает об ужасах израильской оккупации узбекскому начальнику конвоя на узбекской же зоне. При мысли о том, что он мог исчезнуть до начала десанта и рыщет, вооруженный, по этим горам, мне стало так плохо, что я чуть не упала с кресла.
Вот и штаб. Компьютер они забрали, телефон молчит, связь оборвана. Я подкатилась к столу, стала шарить по ящикам. Вот он, мой израильский паспорт. Нашелся. Тут же – Господи, целехонькая, − лежала папка с моим семейным архивом. Я не видела свой чемодан с того дня, как меня взяли в плен, и думала, что он давно лежит на дне какого-нибудь ущелья. Как же я обрадовалась! Это же мои предки, пусть не раввины, не цадики, а какие-то кантонисты с коммунистами, но они мои. Я есть то что я есть потому что я плоть от их плоти. Все-таки это солидный кусок закваски, раз после всего я еще жива и не сошла с ума. Прав был прадед Ким Кан Чоль.
На пороге нарисовался Иван. Я подкатилась к холодильнику и сунула туда голову. Так и есть, французский коньяк. Неплохо жили господа моджахеды. У нас солдаты регулярной армии такого не пьют. Увидев в моих руках бутылку, Иван яростно замотал головой, призывая меня не притрагиваться.
− Я не собираюсь это пить. И тебе не предлагаю. Надо осмотреть твою рану.
Я протерла руки коньяком и осторожно потянула за ткань, влипшую в порез. Он морщился, но терпел. Достала из холодильника непочатую бутылку воды, смыла кровь. Вокруг раны, близко к поверхности, но глубже обычных заноз, сидят осколки. Надо вытаскивать, иначе начнется нагноение, инфекция всюду полезет. Это на мне все так удачно зажило, но я хорошо кормленая, а он истощенный и ослабленный. Нужно лезвие, чистые тряпки. Я принялась скакать по комнате в поисках нужных предметов. Заодно обшарила два лежащих рядом трупа в поисках сотовых телефонов. На одном обнаружился нож с узким лезвием, уж не знаю, для чего он его применял. В одном из ящиков стола лежал сложенный черный флаг с белыми письменами. Я аккуратно нарезала его на полоски. Дешевая синтетическая ткань плохо поддавалась, но помогала корейская тщательность. Мы не хотим жить в исламском халифате. Ни на каких условиях. До конца жизни Иван и я будем носить на теле шрамы в память о том, что такое исламский халифат. Если я доберусь до Израиля, мои соотечественники увидят мою спину и, может, кто-нибудь расстанется с иллюзиями, относительно “демократического государства для двух народов”.
Ихи рацон мильфанеха, прошептала я, двумя пальцами левой руки натягивая кожу на его плече, а правой нанося надрез. Некоторые осколки удалось подцепить ногтями с первого раза, но пара не поддавалась ни в какую. Пришлось нанести еще один надрез. Я извела весь коньяк, но сумела извлечь все осколки и перевязать ему рану. Что нам теперь делать? Куда деваться? Где опаснее – здесь или в горах? Внезапно я поняла, что не хочу здесь оставаться. Здесь только и делали, что растаптывали мое человеческое достоинство. Все это, конечно, очень мило, но я не уйду далеко с этой ногой. Надо искать телефон. Я обыщу каждый труп, на ком-то из них он должен быть. С двумя здоровыми руками и одной здоровой ногой, я сумею это сделать. Я медленно объезжала галерею на втором этаже, обшаривала каждый труп, но безуспешно. Карманные издания Корана, игральные кости, сигареты, расчески, запасные магазины. Кое у кого фотографии близких. Я не видела в них людей, а ведь для кого-то каждый был сыном, кто-то братом, кто-то мужем. Ну, хватит. У меня свой муж (был) и свои братья, причем несравненно лучшего качества.
− Регина!
Иван стоял передо мной, перекинув через здоровое плечо мешок (видимо, успел побывать на кухне) и здоровой рукой опираясь, как на посох, на ручку, отвинченную от швабры. Типичный странник по монастырям, если бы не короткоствольный автомат под правой подмышкой, маленький уродец, переделанный из стандартного советского калаша.
− Регина. Будут бомбить. Мы уйдем.
Интонации у него прорывались, только когда он звал меня, а так речь была монотонной, как заезженная пластинка. Но это была речь! Он заговорил!
− Кто будет бомбить?
Он показал наверх, потом изобразил движение пропеллера.
− Всегда бомбят. Сначала зачистят, потом бомбят.
− Где?
− Чечня.
Так, уже что-то.
− Ты был в Чечне?
− Не хочу помнить. Идем.
− Куда идем? Я не могу. Помоги мне найти телефон.
− Телефон был только у амира и у того, что приехал. Я буду тебя нести.
Куда он меня понесет, сам еле на ногах стоит. А может, дать ему попробовать? Пусть сам убедится, что не в силах. Я докатилась до стола, достала свой паспорт и папку, пошарила по ящикам и извлекла оттуда несколько полезных мелочей – нож, презервативы, зажигалку, моток веревки, таблетки для очистки воды.
− Положи это в мешок, пожалуйста.
Он исполнил. Вытянул вперед руки и скрестил в запястьях. Я повторила его движение. Он связал мне запястья моим же шарфом, плотно, но так, чтобы я могла при желании высвободиться. Просунул голову мне между руками и взвалил меня себе на спину. Так носят друг друга люди примерно одинакового веса. Это тебе не Шрага, поднимавший меня с пола просто одной рукой. Сколько же мы так проковыляем. Худой он, слабый, в чем только душа держится. Ладно, устанет, изобретем мне какой-нибудь костыль. Если нет телефонов, мы действительно тут ничего не высидим.
Впервые за два месяца оказавшись на улице, я впала в состояние щенячьего восторга. Возможно, это было связано с тем, что мы с Иваном остались в живых одни, и впервые за долгое время я имела возможность не видеть и не слышать фанатов Тимура Муцураева и их командный состав. Как говорит Салли, сослуживица моей мамы по юридической фирме – the more I interact with people, the more I like my cat[200]. Равномерно постукивая шваброй о тропинку, Иван шел вдоль горного ручья, где громко журчала насыщенная глиной вода. Какой чудесный звук. Я хотела задать ему много вопросов, но решила не тратить его силы. Задала только один:
− Ты знаешь, куда мы идем?
− В долину. К людям.
И ведь не поспоришь ни с одним словом. Только, по-моему, он уверен, что мы находимся в Чечне.
Над головой у нас зарокотали вертолеты. Как я ни кричала и ни махала руками, они пронеслись мимо нас как два смерча. От громового удара заложило уши, исчезли все звуки, но, как в немом кино, я увидела, что дрогнули зубцы перевала, несколько камней скатилось со склона. Иван прыгнул прямо в ручей и мы забились под корни огромного карагача, растущего у самой кромки воды. И вовремя. На пастушью тропу свалилось несколько камней величиной с табуретку. Он уже в третий раз спасает мне жизнь. Эхо прокатилось по горам, и я поняла что вот теперь, наконец, разрушен наш с Иваном ГУЛаг.
