Фарид Нагим - Танжер
– Он сам пробивался по жизни, – говорил Серафимыч с гордостью. – Он нищенствовал, но не сдавался…
И еще Серафимыч часто стал говорить, что он – маргинал… я же маргинал… маргинальность. Он хорошенько не знал, что это значит, это было не его слово. И я понял, что он общался с кем-то чужим, кто его так назвал, а он влюбился в это.
– У тебя есть знакомые с простатитом?
– Нет.
– Теперь будут – это я.
Он склонил голову и замолчал.
– Я здесь ни при чем. Это болезнь «передка».
Он пошел меня провожать, якобы нужно сходить за хлебом, это по дороге ему. А потом зашел вместе со мной в электричку, якобы вспомнил, что ему назначила встречу Женя, секретарь газеты «Капиталъ». Ехали молча. Два иностранца сзади нас. Хохочут и стреляют из детского пистолета.
Зашли два мужика контролера, и я снова притворился глухонемым, запыхтел, засопел, замахал руками. Устаешь, конечно, жить без денег.
Серафимыч нагрубил им, а потом гордо вскинул голову, и они увели его под руки.
У него были набухшие красные веки. Брюки по рэпперски смешно висели на заднице, и туфли казались огромными, как у Маленького Мука.
Дождь. Тепло. Моё тело сидит в общей очереди больных мужиков в кабинет уролога. За окном на жестяной подоконник капает и от этих звуков уютно. Прошли замухрышные, но абсолютно здоровые рабочие, потом медсестры. Как нелепы и омерзительны поцелуи. Я вытягиваю, а потом поджимаю ноющие ноги, и оттого, что не могу сморкнуться членом, шмыгаю носом. Какая же у Саньки новенькая, розовая и крепкая простата. Мучила эта добровольная неизбежность лечения. Хотелось движением внутреннего взгляда выдавить из себя этот гной. За все расплата, ты – моя простата. А если бы у меня был еще и гепатит, или аппендицит, они бы делали операцию и не знали бы, что у меня простатит. Вдруг показалось, что позвоночник ослаб и гниет. Лишь бы не СПИД… Аллах, помоги мне, больше никогда не буду заниматься сексом!
Зря сидел в этой очереди, меня с удовольствием не приняли, нужна либо московская прописка, либо деньги. Но мне уютно было сидеть в этой очереди, так и сидел бы в ней вечно.
Я начал понимать философию бомжей, безволие, усталость и бессилие перед жизнью. Я следил за ними, подслушивал их разговоры, сам прикидывал, где бы они могли скрываться в зимние холодные ночи, будто готовился.
С середины ноября лежу в больнице. Московский институт диагностики и хирургии. Отдельный корпус, четвертый этаж – урология. Помогли врачебные связи Татуни.
Вечер. Сумерки. Сыплет снег. От батареи веет тепло. В палате не зажигают света. Внизу через дорогу на глухой кирпичной стене желтый стул на голубом фоне – Офисклаб. Пытаюсь расшифровать этот спасительный иероглиф. Справа заснеженные трубы и крыши подвала, там морг. Вот в этот морг повезут по морозу мое голое тело с распоротой простатой, но мне уже не будет холодно, и я не буду стесняться своего маленького сморщенного члена. С ужасом смотрю на серых и бесполых мужиков, шаркающих по палате, из-под халатов торчат прозрачные трубки, и меж ног болтается на подвязке пластиковый кармашек с желтой жидкостью. Здесь есть все типы мужиков, кроме одного – невысоких, лысых брюнетов.
Офисклаб.
К таксофону очередь на лестничной площадке. Звонила женщина с пятого этажа и под конец: «Всё! Я больше вообще не буду тебе звонить».
Потом мужчина: «У тебя такие вопросы, что требуют раздумья».
Потом я:
– Няня, когда я пристаю к тебе, то ты раздражаешься и придумываешь какой-нибудь предлог и кричишь на меня, раздражаясь именно на приставание.
– Не выдумывай… будет тебе уже… У нас все нормально. Приехать в ближайшее время не смогу, машина встала, оставила ее возле офиса, видимо, придется продавать… Да-а, Гарванич передавал тебе мужской привет и наилучшие пожелания!
– A-а… Спасибо. Я не буду его личным писателем, Няня. Я больше туда не пойду. Все кончено.
– Анвар! Ты больной, что ли, на всю голову?! Так это обидно мне, слов нет! Вы… выздоравливай!
Снова смотрел на кусок улицы. Особенно на фигуры одиноких людей. Мне все казалось, что это я, что в ком-то увижу себя.
Я лежал на кушетке. Врач смазал мне живот и катал по нему валиком, глядя на экран компьютера.
– Печень нормальная… Повернитесь на левую сторону, подтяните колени к подбородку… На левую!
Я услышал хруст презерватива. И это холодное вошло в меня. Очень сильно хотелось поссать, и я прикусывал руку. Вот жизнь, теперь меня трахают этой палочкой УЗИ.
– Да-а, – протянул он.
Я покрылся холодным потом.
– Конкретный простатит! У Вас не было запущенных венерических заболеваний?
– Нет, вроде бы.
Невыносимо хотелось поссать.
– Ух ты! – палочка вздрогнула во мне. – Иди-ка сюда, – позвал он кого-то. – Смотри-смотри, видишь. Вот этот сегмент!
Он увлеченно и жестко водил внутри этой палкой. С моего конца непроизвольно протекла жижа.
– Это камни, да?
– Ну да.
– А это?
– Что? – равнодушно спросил второй парень.
– Смотри… вот… видишь, какая… киста… предстательной железы! Вот… Я такое в первый раз вижу.
– А я думал… И чё делать?
Я чувствовал, как холодный пот потек по спине.
– Надо будет спунктировать. Сейчас я её сфотографирую. Вот этот зафиксируй… Вставайте.
Я не мог разогнуться из-за мочи. О, бог, больше никогда не буду ебаться! Он подал мне туалетную бумагу. Только теперь, благодаря этой необычной кисте, он посмотрел на меня, как на человека, и уже не хмурил брови с отстраненным видом. Потом он показывал мне снимок: черно-серый полукруг и на нем пятнышки, одно действительно большое.
– О вас можно научную работу написать.
– Да-а, классно.
– Я на выходные могу отпустить вас домой.
– Хорошо, классно.
– В понедельник вы здесь, с вечера ничего не есть и побриться.
– Побриться?!
Он нахмурился моему удивлению.
– Надо выбрить лобок и промежность.
Холодное, испещренное крупными снежинками пространство передо мной. Сбоку, на дорожке, два парня подкуривают сигареты. Сгорбившись, я шел «домой». И вдруг один из парней, свернув с прямого пути, намеренно надвинулся на меня, раскинул руки и с пьяной ухмылкой приобнял, приблизил свое лицо… и я увидел суеверный испуг, растерянность в его глазах: «Ой, извини, ошибся!» Он отшатнулся, пошел бочком и снова глянул на меня с недоверчивой и смущенной ухмылкой.
– Да, блин, приколоться хотел над тёлкой, а это мужик, – сказал он, быстро догнав своего друга. – Ошибся как-то…
Тот засмеялся.
Такое уже было со мной, и теперь я понял, что он не ошибся. У меня широкоплечая, абсолютно мужская фигура в мешковатой куртке, но вокруг и на каком-то протяженном расстоянии от нее женская аура – я резко оглянулся, будто хотел застать Её позади себя… Стоял и с брезгливым укором смотрел на это пустое белоснежное пространство между мной и тем местом, где парень в шутку кинулся меня обнимать.
Я пришел после обеда. Татуня курила сигарету в янтарном, длинном мундштуке, в руке книга Сорокина «Сало».
Санька радовался, отдыхала и очищалась с ним душа. Тащил его на снегокате, замирал и зажмуривался – «спуНКтиРовАть».
– Давай, давай, Анвал! – пищал он. – Что ты встал?
«Это, значит, проКАлывАть… Когда же, с кем и в какой момент мне надо было одеть презерватив?! Ох, если бы знать… Может быть, с Надькой или с Марусинькой».
В свое обычное время Няня не пришла. Задерживается, наверное, новая работа. Не пришла она и к двенадцати. Не было ее и ночью, и даже не позвонила. Странный бессонный свет квартиры. Недоумевающие, раздражительные вещи. Татуня ходила в халате, молча, не замечая меня, будто бы обвиняя в том, что Няня неизвестно где.
Сгорбившись, смотрел фильм про войну. По всему заснеженному полю лежали замерзшие немцы, поземка, и я почувствовал, что завидую им всем своим телом, я тоже хотел бы вот так же лечь мертвым и спокойным в снегу.
Потом вдруг вспомнил и начал искать. Я обыскал всё, но так и не нашел. Этой вечной Няниной сумки с мыльно-рыльными принадлежностями не было. Она с утра знала, что ночью не придет. Я лежал на ее широкой кровати и широко раскрытыми глазами смотрел на видеокассеты на высоком шкафу:
«СЕКС ЖИВОТНЫХ МИРА».
Ночь особенно темна перед рассветом. Ранним утром воскресенья, пока Татуня и Санька спали, собрался назад в больницу. Даже здорово, что мне было где жить, там даже столовка есть. И я обернулся на входе в метро. У подъезда встала «Волга», из нее, смеясь своим смехом со срывающимися интонациями, вылазила Няня и шутливо отбивалась от кого-то. Ее зеленое двубортное пальто, плотно облегающее все ее такое женское. Следом вышел Велин, они обнялись у подъезда. У нее еще был я, а она целовалась с женатым мужиком, который ее не любил, просто снова проснулся интерес к Няне из-за ее новой работы, из-за того, что я у нее появился. Ему интереснее было любить ее, обманывая меня. И у нее появились новые перспективы, и я был уже из прежней жизни, которую объяснять новым знакомым – только заморачиваться.
