Фарид Нагим - Танжер
– Что случилось, Анвар? – снова спросила она.
– Нет, ничего, всё нормально.
– Но я же вижу, что-то случилось?
– Все нормально, Полин.
– Какая смешная эта оранжевая шапочка! – неприятно засмеялась она. – Зачем она тебе? Она тебе не идет.
– Яркий цвет от ментов спасает, – миролюбиво усмехнулся. – Они знают, что такие незарегистрированные типы, как я, не будут носить яркий цвет.
Качала головой и все смеялась, будто своим мыслям каким-то.
– Что ж, ладно… Вот мужчина! – показывает на Мика Джаггера на билборде.
– Этот дедушка с бутылкой минеральной воды?! – спросил я.
Он засмеялась своим рычащим смехом. Димка меня понял бы.
Снова ворвался в уши шум проспекта, потом снова стих, когда мы вошли во дворы. Чтобы не молчать, я рассказывал ей про Гарника, у меня всегда как-то легко и весело получалось про него рассказывать.
– Да я чувствую, как я бы с ним…
– Что ты с ним?
– Ну, как бы я поиграла с ним, помучила его как мужчину, я знаю таких мужчин.
«Ты не в его вкусе».
– Что же все-таки случилось, Анвар?
– Ничего. У меня простата вместо мозгов.
Смеркалось, и люди стали розоветь, как перед рассветом.
Пришли в этот дом, как московская пара элитных детей.
– Ох, блядь, штаны в краске испачкала. Где бы это я могла? Так всегда с самой любимой вещью происходит. Аж душа заболела.
– Да, так всегда.
Достала витамины из старинного шкафчика.
– А я знаю, какой день недели, потому что на таблетке «Сплата» указаны дни. Вторник.
– Удобно.
– А ты Достика любишь? Я сейчас Достика читаю.
– Кого?
– Достоевского.
– А-а.
– Это Манька так его называет – Достик. Эта Маня.
– Я музыку свою поставлю.
– Не надоело еще? Удивительно.
– Ну, так я поставлю?
– Ну, так поставь.
– Опять эта вьенн, не надоело… ты хоть знаешь, о чем она поет?
– Женщина страстно призывает любовь.
– Смешно, вьен-вьен – это девочка зовет отца, который бросил их с мамой – приходи-приходи.
– Не может быть?!
– Абсолютли!
– Так даже лучше… А выпить чего-нибудь нет?
– Виски. ИГОРЬ ПРИВЕЗ.
– Выпью.
– Может не надо? Ты когда пьешь, становишься нехорошим.
– Да? А ты будешь?
– Нет.
Выпил, открыв заслонку, покурил в мусоросборную трубу на кухне.
– Это самый дешевый вид виски, ты знаешь? Его в аэропортах и самолетах продают. Он стоит всего семь долларов, что ли.
– Ну и что?
– Ничего, он тебя не уважает, он не художественный человек, в нем бездн нет…
– Вот, я же говорила.
– Что?
– Ничего. Так. Штаны жалко.
– Я позвоню.
– Что? Звони.
– Алло, Денис, слушай, а куда Димка пропал?
– А, Анвар, узнал тебя… Димка, хм, его выгнали из квартиры, он там что-то учудил и затопил вниз три квартиры, всю нашу аппаратуру забрали у него, он пока в нашем офисе на «Беллорусской» живет. Пиши телефон.
– Алло, Димка, привет. Наконец-то, неудачник гребан-ный!.. А я у Игоря. У Гусинского… Нет, однофамилец просто. А ты Полину помнишь, к нам приходила. Та самая. Х-ха-ха… Когда пойдем в ресторан «Русскому цара»?!
– Так плохо после проститутки! – вдруг сказал он. – Просто пиздец, гораздо хуже, чем если бы никого не было вообще, никакой женщины, нетуже сил переживать это… – отрешенно говорил он.
– Надо было позвонить Кириллу, – сказал я и заржал.
Из комнаты вышла Полина. Я улыбнулся ей.
– Уходи!
Бледное, перекошенное лицо.
– Димка, жди меня! – я засмеялся и хотел подшутить над нею.
– Уходи немедленно!
Я ухмыльнулся и пьяно одевался у дверей.
– Вызовите такси Степному барону!
– Пошел вон! – она стояла и тряслась. Казалось, еще немного и ее стошнит на меня.
Я хотел извиниться перед ней. Но она рывком распахнула дверь.
Долго стоял в снегу возле метро. Что же делать? Смыкались под снегом верхушки деревьев. Розовый, занавешенный снежинками тоннель впереди. Снег чувствовался на лице, руках, мириады розовых снежинок стояли вокруг на своих колючках, и пищала тихая американская музыка из игровых автоматов.
Потом стоял в метро и снова думал, что делать дальше. Весь этот день ездил по Москве из конца в конец, и денег уже не оставалось.
– Засудил, бельгиец!
Вдруг обиженно встал передо мною бомж.
– Второго гола не было! – продолжал он. – Два один наши проиграли, засудил бельгиец… Теперь даже если дома выиграют, все равно без толку.
Поехал к Гарнику. Смешно, что он со своей новой подругой Таней снял квартиру, не доезжая одной остановки до «Флотской», где они жили с Ксенией и Женькой. Я посидел на ступенях, зажмурился и позвонил. Потом позвонил еще. Прижался к двери и слушал. Быстрое шлепанье босых ступней. Подошли к двери. Я встал перед глазком, улыбнулся, мол, привет, Тань. Ноги постояли и ушли. Я снова сел на ступень. Ближе всех здесь жил Герман, но у него спать негде и не потревожишь его, все-таки поздно. Сидел. Я понял, что Гарник – весь такой из себя герой-любовник – не мужчина, он поэт. А женщины надеются на его мужественность, что-то требуют для себя. Он мог бы стать поэтом и мужчиной, но не стал поэтом, а потому никогда не станет и мужчиной. А Герман будет изменять жене, и люди будут бегать по кругу, я, честно, не знал, что мир никогда не изменится, но Серафимыч – ангел, бог дал его мне, а дьявол и все остальные вместе со мной, разрушили нашу дружбу. Я вспомнил, как он плакал, слушая музыку Нино Рота к фильму «Ромео и Джульетта». Как он прятал лицо, стеснялся стирать слезы, и боялся шмыгнуть отяжелевшим носом. Как он кофе готовил с этой своей радужной пленкой. У меня была самая лучшая женщина на земле – и это был мужчина.
Вышел из подъезда, так романтично парил под фонарями снег, сыпал на лицо, и кожа чесалась. Поймал водителя и отдал ему позолоченную зажигалку «Ронсон», подаренную Няней, и что-то сломилось в этом неудачном дне. Он не верил, что она дорогая, и беспокоился.
Приехал в центр, как будто в центре мне должно было стать легче.
Пошел помочиться в «Макдоналдс» и вместо того чтобы мочиться, он твердо встал в моих пальцах и вздрагивал внутри себя, я дернул пару раз и, сдерживая дыхание, едва не падая, с ужасом разбрызгивал сперму на этот отдраенный макдоналдсовский унитаз. Сперма была кроваво-черная. И я покрылся холодным потом. Наверное, так и должно быть после таких операций?
Проститутки возле «Макдоналдса» посмотрели на меня с брезгливым осуждением и превосходством. Купил жетончик. Позвонил Димке.
– Алло.
– Димка! Привет!
Ебаный таксофон. Я ударил его кулаком. Молодой милиционер сделал вид, что не заметил. На последние деньги купил еще жетончик. Позвоню ему с «Маяковки», все равно ближе к «Белорусской».
В переходе, будто прося милостыню, пела Сара Брайтман. Шел снег. Парили канализационные решетки.
Горели витрины бутика «ЭСКАДА». Длинные тени снежинок. Внутри, в ярком свете запоздалые продавщицы в черных костюмах и два охранника. Видно было, что там тепло, что охранники шутили.
Позвонил из метро «Маяковская».
И я понял, что дело не в таксофоне, а в Димке, что с ним что-то не так. Но как мне было его найти, этот офис у Белорусского вокзала?
У памятника Маяковскому яркий ослепительный свет. И я увидел, что замерзшие люди в бейсболках и капюшонах снимают кино. Дымили прожекторы, и жаркая, полуобнаженная актриса в открытом авто ехала по бесконечной дороге в сторону «Пекина». Жарили три дымящихся солнца, и так хотелось быть счастливым по-настоящему и тоже ехать куда-нибудь в открытом авто под этими легкими снежинками. Никогда этого не будет.
Потом вспомнил, что здесь, совсем рядом, автостоянка, которую охраняют студенты нашего института. И с последней надеждой я пошел туда. Не могло быть, чтобы меня там никто не ждал. На углу этой улицы большая квартира дедушки Ксении, она спит сейчас с Женькой. В маленькой будке горела настольная лампа. Там сидел поэт Миша Шлопак. Он не видел меня. Я подергал цепь на воротах, и он поднял голову. Вышел, скрипя новым снегом.
– ……………………
– Я бы пустил тебя…, – он не помнил, как меня зовут. – Но там на моем топчане тесть пьяный спит. Куда я тебя положу?
Из-под пухлого снега на лобовых стеклах глухо пульсировали красные и зеленые огоньки сигнализации.
– Ясно. Давай покурим.
– Давай.
– Огонек есть у тебя?
– Есть… Что, с женой поругался?
– Да-а, Миш, точно.
– Бывает. А ты если хочешь, можешь в «Мерседесе» переночевать, мне ключи оставляют. Сегодня не так уж холодно. Могу тебе куфайку дать.
В «Мерседесе» было тепло. Как бы заснуть? Голодный не заснешь. Розовый свет сквозь заснеженное лобовое стекло. И смешные звуки при каждом моем движении, будто кто-то рычит и всхрапывает. Сиденье, что ли, или рессоры? Я взмахнул рукой, и ужасная тьма заклубилась на переднем сиденье, резко вздрогнула машина. Тьма вырастала, разворачивалась и на фоне розово освещенного окна встала гигантская оскаленная морда бультерьера. Я обоссался. Это горячее просто вытекло из меня. Я и не знал, что я из тех, кто на такое способен. Может быть, эта вонь обоссавшейся шавки остановила его. Он снова жестко лег и с настойчивой угрозой рычал при малейшем моем движении.
