Владислав Кетат - Дети иллюзий
Смотрю на нашего друга, и действительно: клиент, то есть Дон Москито, и правда созрел – судя по блуждающей по его физиономии странноватой улыбке, он уже прилично пьян. «Как же мало ему надо, – думаю я, – три кружки всего».
– Коль, – обращаюсь я к Дону Москито, – а не пора ли нам прикоснуться к истинной поэзии?
Панк Петров снова громко икает, затем открывает рот, чтобы что-то сказать, но Че так выразительно на него зыркает, что тот захлопывает рот ладонями и зачем-то зажмуривает глаза.
– Я ещё не готов, – после паузы отвечает Дон Москито, – я бы выпил ещё… чего-нибудь покрепче… и в бой…
Я поворачиваюсь к Че, но тот делает успокаивающий жест рукой: мол, всё в порядке.
– Девушка! – щёлкает пальцами он. – А водочки можно нам?
Услышав заветное слово, официантка, которая до этого скучала у барной стойки, срывается с места и спешит к нам с подносом в руке, на котором стоит пузатый графинчик о четырёх рюмках. Вообще-то я не собирался сегодня пить водку, поскольку не очень приветствую так называемое «смешение жанров», короче говоря, не люблю ершить, но чего не сделаешь ради друзей.
Графинчик перекочёвывает с подноса на стол. Че, отблагодарив официантку улыбкой, начинает разливать.
– Что-то как-то очень быстро принесли, тебе не кажется? – спрашивает Панк Петров.
– Чему ты удивляешься, они на водке самые большие деньги делают, – отвечает Че, – графинчик-то, небось, о-го-го сколько стоит!
Я прикладываю ладонь к графину:
– Ледяной. И рюмки, видимо, тоже.
– Да, их в морозилке держат, я видел, – кивает Че, – это чтобы не заметили сивухи. Водка-то наверняка палёная.
Его слова заставляют меня поморщиться:
– Давайте не будем о грустном, вечер только начался. За что, кстати, пьём?
– За нас в искусстве! – бодро заявляет Панк Петров.
– Может, лучше за искусство в нас? – несмело предлагает Дон Москито.
– Давайте, просто за нас, – Че поднимается, держа на вытянутой руке рюмку, – мы лучшее, что есть за этим столом!
– Принимается, – говорю я, вставая.
– Не люблю пить стоя, вы же знаете, – ворчит Панк Петров, но тоже встаёт.
– Нескромно, ну и ладно… – Дон Москито присоединяется к компании, возвышаясь над нами, он среди нас самый длинный. – Сам себя не похвалишь…
Мы дружно чокаемся, и хотя желаемого звона наши рюмки не производят, на мгновение в окрестности нашего стола образуется атмосфера праздника, ради которой и затеваются все новые годы, дни рождения, юбилеи и просто рядовые пьянки. Ледяная водка пьётся легко, хотя в ней чувствуется нехороший привкус – Че был прав, она действительно палёная.
– Ну, я готов, – говорит Дон Москито, с характерным звуком ставя на стол пустую рюмку.
– Тогда иди, поэт! – хором отвечаем ему мы. Это уже своего рода традиция.
Дон Москито делает знак рукой подзаснувшему на сцене конферансье. Получив от того подтверждение в виде утвердительных кивков, он выходит из-за стола и направляется к сцене бодрым, почти строевым шагом, что внушает нам некоторую уверенность в том, что в этот раз всё обойдётся. На ходу Дон Москито извлекает из одного кармана листок с текстом и очки из другого.
– А теперь-с, – переходя на фальцет, объявляет подскочивший к микрофону конферансье, – вы будете иметь удовольствие прослушать новое сочинение нашего дорогого гостя, поэта, чьи произведения не раз и не два звучали в этом зале. Поприветствуем знаменитого Николая Комарова!
Из зала, а точнее, из-за нашего столика, доносятся энергичные аплодисменты и одобрительные возгласы. Объявленный подходит к микрофону и жестом просит нас помолчать. Мы подчиняемся и принимаем, наконец, сидячее положение. Лично я с удовольствием плюхаюсь на стул и вытягиваю под столом ноги. Дон Москито в это время безо всякого вступления начинает:
Мне тут моя закатила истерику:
«Мол, всё надоело, хочу в Америку!»
«На кой ляд, – говорю, – ты там сдалась?»
А она мне с размаху по морде – хрясь!
Я ей: «Давай лучше в Питер на майские!»
Она ни в какую, коза валдайская!
«Тогда, может, с друзьями на дачу?»
«Гопники, – говорит, – твои друзья, и алкаши в придачу!»
«Что бы это могло значить?» – думаю я, переваривая смысл услышанного. Додумать мысль мне не удаётся, поскольку мой взгляд, который был прикован к читающему Дону Москито, вдруг сам собой фокусируется на девушке, сидящей за столиком между нами и сценой. Оказывается, она смотрит, и, вероятно, смотрела раньше, в мою сторону. Наши взгляды встречаются, но девушка не отводит глаз, напротив, продолжает смотреть, чуть повернув голову влево, видимо, демонстрируя свой самый выгодный ракурс.
Честно скажу, в таких случаях я всегда чувствую себя неловко – не могу спокойно выдержать женский взгляд, особенно такой. Может, какие наглые красавцы на это и способны, но только не я. Поэтому после нескольких секунд гляделок я отвожу взгляд в сторону, то есть на Дона Москито.
Со сцены доносится:
Вот так и живём – ни друзья, ни враги,
Я ей: «Люблю!»; Она: «Купи сапоги!»
Ведь женщина – очень капризный предмет:
Кончились деньги – её сразу нет.
– Последнюю фразу я бы приказал высечь в камне, – шепчет мне на ухо Че.
Машинально киваю в ответ, а у самого не выходит из головы та, что с полминуты назад активно на меня таращилась. Бросаю якобы случайный взгляд в её сторону, но она занята разговором с тем, кто сидит рядом, и мне виден сейчас только её затылок.
«Может, она меня с кем-то спутала? – думаю я. – Или с одеждой что-нибудь не так?»
Критически осматриваю себя, и, ничего странного не обнаружив, снова смотрю на девушку, теперь всем телом повернувшуюся к сцене. В это время Дона Москито, сделав довольно длинную для декламации стихов паузу, неожиданно резко повышает тон:
Без неё не могу, а с нею – никак!
На сердце камень, в душе – бардак!
Я знаю, есть средство, как мир простое:
В петлю тот камень, на шею и в море…
«Что же ей всё-таки от меня было нужно? – вертится в голове. – И с чего это Коля так разорался?»
– Серёж, тебе никого не напоминает вон та девушка в сером свитере? – спрашиваю я Че, взглядом показав, кого я имею в виду.
– За тем столиком? – уточняет он, мотнув головой в её сторону.
– Угу, – подтверждаю я.
Че близоруко щурится и смешно вытягивает тощую шею из воротника рубашки в направлении объекта исследования.
– Не-а, – заключает он, – первый раз вижу. Только, знаешь, это ни фига не свитер, а вязаное платье. А почему ты, собственно…
Нас прерывают аплодисменты. Не жидкие хлопочки, сделанные из вежливости, а самые настоящие рукоплескания со свистом и топотом. Бросаю взгляд на сцену и – о ужас! – там, всё ещё сжимая в правой руке микрофон, а в левой – листок с бессмертными стихами, с опешившего конферансье мокрым комбинезоном свисает наш поэт.
Мы с Че вскакиваем с мест и что есть сил рвём на сцену. В три прыжка достигаем места крушения, хватаем нашего опавшего друга под руки и, словно раненого, уносим со сцены. К счастью, Дон Москито не сопротивляется, он лишь вяло сучит ногами по полу и что-то бормочет – видимо, ту часть своей мини-поэмы, которую не успел дочитать. Шум в зале, между тем, не утихает, напротив, становится громче.
– Уважаемый, успокойте народ! – шипит Че в сторону конферансье, который увязался за нами.
– Не могу-с! – отзывается из-за моей спины тот. – Не в силах-с! Вот сюда, пожалуйста, в уборную-с!
Проблема в том, что уборная-с находится в противоположном конце помещения, и чтобы в неё попасть, нам нужно протащить Дона Москито через весь зал.
Трудно передать, что творится за столиками. Издевательские аплодисменты – это полбеды, каждый, то есть, абсолютно каждый считает своим долгом крикнуть в наш адрес что-нибудь обидное. «Не вынесла душа поэта», «Сгорел на работе», «Опал, как озимый», «Обожратушки – перепрятушки» и тому подобное – всё это приходится нам выслушивать, пока мы совершаем проход по залу.
– Вот ведь гады, – говорю я на ходу, – ничего святого нет. Ну, напился человек, ну вырубился, чего орать-то?
– Они хотели зрелища, – бурчит Че, – они его получили, теперь наслаждаются. Подобные случаи лучше всего обнажают зловонные стороны гнилых душ.
– Да, вы, батенька, тоже поэт! – пытаюсь острить я, как всегда неуместно.
– Ты-то хоть помолчи! – огрызается он. – Без тебя тошно. Это я во всём виноват, не надо было водки ему давать! Теперь нас и сюда перестанут пускать…
– На сцену – это уж точно-с! – снова подаёт голос конферансье. – А в зал, пожалуйста! Бухайте-с!
