Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cамка cкорпиона
Квартиры все еще давали очередникам. Очередь – на четверть века вперед. Зато появилась «возможность» приобрести по рыночной цене. Средняя зарплата позволяла это сделать, если копить лет сто.
Я не мог понять: то ли я дурак, то ли свершается нечто чудовищное. Кто так взвинтил цены, что для покупки жилья не хватит всей человеческой жизни? Каким таким чудом в наше время, в нашем городе, строить семью?
Как лично мне, молодому-здоровому, дальше жить?
Родители изумились, увидев меня в калитке своей дачи. Мутное объяснение, почему я здесь и, к тому же, один, приняли с вежливой фальшью. Я понимал, не стоит тянуть, но не мог подступиться к настоящей цели визита и слонялся по саду, а они за мною следили, будто за зигзагами шаровой молнии.
Подоспел и обед. Уселись за стол. Дружная семья. Знакомая сервировка. Все как всегда, нет никакого повода волноваться. Зелень своя, прямо с грядки. Чеснок зол и сладок, борщ удался. А котлетки-то, котлетки. Мои любимые.
Наконец, я откашлялся…
– Папа… мама… я приехал не просто так…
Они притихли.
– Нужно решить одну проблему…
Окаменели.
– Я долго думал. И пришел к выводу… Мне тяжело это вам предлагать, но я не вижу другого выхода. Как ни крути, мы теперь две семьи… Семья – это отдельная жизнь, согласитесь. Но вы же знаете, перспективы практически нет. В общем, нам нужно подумать, как бы нашу квартиру… общую нашу квартиру… разменять.
Переглянулись. Уткнулись в тарелки. Продолжили есть с преувеличенным аппетитом.
– Этого не будет, – отрезала мама.
– Мы вас не гоним, – добавил отец.
Судя по слаженности ответов, они давно все решили. Я помрачнел:
– Вы хотите смерти моей любви?
Заулыбались. Взрослые люди, для которых любовь – лишь повод к улыбке. Меня взбесил их умудренный цинизм. Я поднялся из-за стола.
– Ну вот что… Вы, конечно, мои родители, я вас уважаю. Не хотите помочь, так и скажите, не обижусь. Хоть это и трудно и, кажется, невозможно, я все равно буду строить семью. Но если вы откажете… вы рискуете больше меня не увидеть!
С обеда разошлись скорбно, как с похорон. Знойная тишь навалилась, давила на мозг. Птицы не пели, собаки не лаяли, коровы не мычали вдали. Ни мух, ни пчел. Мир затаился, оцепенело чего-то ждал.
Я лежал в своей комнате, невольно прислушиваясь. Дощатые стены не оставляли возможности быть глухим. Родители запальчиво дискутировали, почему так неудачно случилось, что они не смогли обеспечить будущее единственному ребенку. Поначалу клеймили, как водится, государство. Неожиданно мама перекинулась на отца. Добралась и до «его истории», из-за которой тот оставил кафедру университета, где был выше полет и шире возможности. Выходило, дело не в ломке социального строя, и не в крутых экономических передрягах, а в единоличной виновности мужа, ибо «все могло бы быть теперь по-другому». Тот оборонялся, мол, «история не любит сослагательного наклонения», однако маму его банальности только злили, она ожесточалась, заводилась, входила в раж. Отец вдруг сорвался:
– Ты тоже не святая! Давай не будем вспоминать, с чего все началось!
И вновь навалилась тишь, удушливая, густая. В насупленной атмосфере потемнело. Зрела гроза.
За стенкой долго молчали. Наконец, мама сказала:
– Ладно. Сыну нужно помочь. Размен так размен.
– Ты уверена, – всполошился отец, – что это единственный вариант?
– На все судьба. Не он первый, не он последний.
– Что ты имеешь в виду?
– Женщину.
По подоконнику застучало. Стекло прочертили первые капли. Их становилось все больше, они текли, перемешивались, размывались.
– Но наша квартира… Размен… Рушить то, что создавал еще его дед?
– Такое уж время пришло… – Мама вздохнула. – И кажется, это надолго.
Наш дом считался элитным. От риэлторов отбоя не было. Рыночная цена позволяла крутить носом, рассматривая варианты.
Остановились на двухкомнатной для родителей, в доме чуть проще, чем наша высотка, но довольно приличном, той же эпохи, в том же районе. Для меня выбрали тоже «двушку», без истории, без отделки, в панельной коробке весьма окраинной новостройки.
Обиженным я себя не чувствовал. Немного жаль было расставаться с центром, зато возник легкий избыток денег на обустройство жилья. Не так уж и важно, где проживать, куда важней – с кем разделить судьбу. Я предвкушал любовь, наконец-то свободную, раскрепощенную.
Для переезда отец договорился привлечь рабочих из зоопарка. И машину побольше, чтоб одним рейсом управиться. Рабочих выделили. Но в назначенный день не оказалось свободных фур. После экстренной телефонной ругани отец согласился на то, что ему смогли предложить.
Халявное средство передвижения представляло собой платформу с клеткой для транспортировки крупных животных. Впрочем, на совесть вычищенную, – таким образом, нашему скарбу не угрожали ни пятна, ни запахи. Отменные габариты позволили загрузить мебель и всякое другое движимое имущество. В кабину забрались водитель и мама. Прочие разместились сзади.
Тронулись, вырулили со двора, влились в поток. Наш дом, мои детство и юность, качаясь, поплыли в прошлое.
На светофоре рядом с нами остановился троллейбус. Пассажиры прильнули к окнам, тыкали пальцами, махали ладошками. Вымотанные погрузкой, мы сидели, не реагируя. Я вдруг представил, как это выглядит со стороны.
По городу в меблированном кузове едут мужчины. Разного возраста, внешности, перспектив, рассевшись кто как. Едут приемлемо, даже комфортно, с некоторым даже шиком.
Мужчины, взирающие сквозь прутья клетки.
Мы с отцом переглянулись… и рассмеялись.
7
Я знал, что выход на работу – вступление во взрослую жизнь.
Однако представлял я эту жизнь несколько иллюзорно.
Юность всегда рисует будущее романтически. Но что такое романтика? Это замещение опыта, которого нет, фантазией. То, что рассказывают детям взрослые – только контур, причем, лукавый. Содержание лукавства открывается постепенно, в свой срок.
В детстве мне было известно, что отец работает в университете. Когда я учился в школе, он перевелся уже в зоопарк. Вообще-то, мне как ребенку зоопарк нравился больше, но мама периодически намекала на крах отцовской карьеры. Это печалило.
В зоопарке отец работал в «Террариуме». Я частенько и подолгу у него пропадал. В «Террариуме» содержалась живая коллекция разнообразных пресмыкающихся, от ящериц до аллигаторов, от Красноногих черепах до Королевской кобры. Сотрудники звали это место любовно: «Гадюшник». Из маминых уст слово выходило подчеркнуто ядовитым. Я расстраивался за отца, пока не узнал в конце школьных лет, что он не просто работник «Гадюшника», а заведующий, то есть, главный.
Именно с его подачи я поступил на биофак университета. Именно благодаря ему получил распределение в зоопарк. Именно в «Террариум» был взят на работу, из чего вытекало, что отец обо мне заботился, а не жил для себя, как утверждала, иной раз, сгоряча, мама.
В штат «Террариума», впрочем, меня ввели номинально, всего на полставки. Главная стезя моя лежала в аспирантуру. Мне предстояло написание диссертации в лаборатории при «Террариуме», а уж потом, кандидатом наук, я должен был шагнуть, по идее, вверх. Лаборатория, как и я, числилась за «Террариумом» номинально. Подробностей отец мне не пояснял, всему, мол, свой срок. Все, что мне полагалось знать пока, это профиль исследований.
Ученые занимались там скорпионами.
Когда я об этом услышал, долго смеялся. Моя профессия вырисовывалась логично, но мне показалось, что скорпионы в центре нашего города – это абсурд.
Отец одернул: «Никогда не делай выводов по первой ассоциации».
И вот я шел в ту самую лабораторию. Располагалась она далековато от «Террариума», да и вообще, от любых объектов для посетителей. За линией складов имелся участок, заросший кустарником. Над буйной зеленью круглилась серая крыша ангара. Колючая проволока по периметру. Решетчатая калитка с врезным замком. Сколько же подобных строений нелюдимого вида таятся по закоулкам нашего города, и никто не знает, что там внутри?
Я нажал кнопку звонка.
После паузы появилась… девушка?.. дама? – молодая женщина. Ее возраст я затруднился определить. Она не шла – подплывала, с любопытством в меня вглядываясь, а ее тело упруго и сочно под белым халатом двигалось.
– Здравствуйте, я к Ефиму Соломоновичу. Это здесь?
– А вы кто?
Я назвал фамилию.
– А-а… Так вы сын того самого… Проходите, мы вас давно ждем.
Пошла к ангару. Ее тыл ворожил. Я раздраженно поплелся следом: так и знал, меня здесь будут считать папенькиным сынком. Она оглядывалась, улыбаясь, – впрочем, приветливо, без надменности. Я расплылся в ответной улыбке, но тут же посерьезнел. Еще чего.
Внутри все оказалось иначе, чем я себе представлял. Фантазия рисовала какие-то колбы, пробирки, микроскопы. Ничего подобного не было. Антураж лаборатории скорее походил на компактную ферму по разведению диковинной мелкой живности.
