Борис Горзев - Два романа о любви (сборник)
– Да, теперь это вполне возможно: шеф Европейского отдела моей компании – наш человек, ваш замминистра экономического развития – наш человек, ну и мы с тобой – наши люди. Значит, наше дело – сделка между «Росмортуртрансом» и «Пантиери» – в очередной раз состоится. Мы в восхищении!
– И хорошо. А ты что, недоволен? Чего усмехаешься?
– Твое «Дайкири»… Или твой «Дайкири»? В общем, это чудесно, но кисловато. А платить буду я! Вот и усмехаюсь. Кстати, сей коктейль изобрели твои итальянцы?
– Нет, это кубинское изобретение начала века, как мне рассказала моя Рената. Поэтому в основе его белый ром, тот, который гонят из сахарного тростника. В общем, пиратский напиток – не коктейль, а белый ром, я имею в виду. Ароматный и крепкий, с ног валит, если перебрать. Но мы пьем его в коктейле, так что не беспокойся, к тому же ты не за рулем сегодня. А вот платить – тебе.
– Это я помню, помню. Ладно, Алик, за нашу удачу, за поездку в Триест, за синьора Альберто и, да, за тебя! Спасибо тебе, друг, вперед!
– А зачем тебе был нужен тот самый Лукино, который Моретти?
– Да так… Ну могут быть у меня свои собственные тайны, личные, так сказать?
Глава 9«Моя беременная девочка! У меня полное несогласие с действительностью, потому что я – тут, а ты – там, а мне надо быть там, чтобы увидеть тебя, видеть тебя, слышать, слушать, любить по ночам, ну и так далее.
Знаешь, я уже много жил, я прожил скорее всего, больше половины, вполне ладил с собой, благополучно развелся с женщиной, которую порочно думал, что люблю, благополучно развелся с родиной, которую непонятно за что все-таки люблю, и вполне искренне полагал, что если не счастлив, то внутренне благополучен, поскольку в общем-то безразличен и даже циничен. Это было до моей случайной встречи около Вероны с синьором Антонио, а затем (благодаря ему же) с его внучкой, прекрасной мулаткой двадцати шести лет, обитающей в Ломбардии. И во мне что-то изменилось.
Я мог бы сказать, что я полюбил, но не скажу, ибо это никчемно, легковесно, даже глупо. Тут что-то другое. Сначала была музыка, которую я наконец услышал, а потом ты сообщила, что у меня будет ребенок. Мой ребенок, но рожать его будешь ты. Вот что невероятно и непостижимо для меня! Если ты скажешь, что это и называется любовью, то ладно, скажи, но я опять повторю про никчемность и даже глупость. Музыка, ты и ребенок. Это и есть любовь? Да ну? А где же тут я?
Я как бы ни при чем. Я сбоку. Я вне этого или над этим. Но я всё чувствую. Получается некая раздвоенность. Это шизофрения.
Я не психиатр, но слышал, что состояние влюбленности считают неврозом. То есть все-таки отклонением от обычной нормы, кратковременным отклонением. Но я-то не влюблен, я просто желаю быть с тобой, видеть, слышать, слушать, как ты играешь, любить тебя по ночам, а утром просыпаться под клавесинное аллегро юного Моцарта, которое играет Джузеппе в гостиной, и знать, что так будет всегда, а раз так, то ничего плохого или страшного никогда не случится.
Напиши мне о себе.
Твой Петя».
«Дорогой мой Петя, ты меня напугал. У тебя что-то случилось?
Дева Святая, ты что? Если ничего не случилось, если на тебя никто не нападает, не стесняет твоих свобод и желаний, тогда что? Ну, называй мое чувство к тебе никчемностью или даже глупостью, но я люблю тебя, и это так просто. Просто жить и знать, что у меня есть любовь, а это ты. Видит Господь, нет проблем!
У меня нет проблем, а ты их строишь в себе. Зачем? Ты есть мой первый мужчина, а если так, то на всю мою жизнь. А почему первый, если был тот, от которого Джино? А вот тут ты прав: тогда, восемь лет назад, случилась действительно влюбленность, кратковременное умопомрачение – ну да, невроз. Две ночи – и всё. А потом я пришла в себя. Не хочешь дальше, не хочешь так, чтобы всегда, – пошел к дьяволу! Вот потому он и не стал моим мужчиной, я его не любила, как теперь понятно, я была лишь влюблена, потеряла голову, отдала себя. Невроз, именно.
А ты – другое дело. Плотская близость – это потом. Я долго привыкала к тебе, к тому, что ты есть, существуешь. Потом захотела, чтобы ты стал мне другом, и ты стал им, и мне было с тобой хорошо, будто рядом мой родной брат, а это еще и потому, что внезапно заболел и умер дедушка Антонио, и ты мне будто открылся. А потом я захотела отдаться тебе, стать твоей. И не прогадала: ты это сделал чудесно, и я и не заметила, как растворилась в тебе, а ты во мне. Вот это и получилось моей любовью с моим первым мужчиной. А первый – это для меня тот, кто стал моим навсегда, который мне нужен и днем, и ночью, а когда важнее, я не знаю. Ты первый, Петя, первый и единственный.
Приезжай ко мне, когда хочешь, когда есть возможность. Буду тебе я, будет тебе музыка по утрам, и вообще музыка, и мальчишки будут тебе рады, и мы будем целоваться и ласкаться долго, и я еще устрою тебе какой-нибудь секс-спектакль, и надеюсь, наш ребенок, который во мне, не будет возражать, потому что он еще совсем крохотный, где-то три месяца, и пока даже не портит мне живот.
Ты меня понял, и хватит хандрить, лучше прилетай.
А, вот что еще, Петя. Недавно мне попалась книга по феминизму. Бред, конечно, потому и бросила почти сразу, но успела вычитать одну фразу, даже выписала ее. Вот она: «Любовь никогда не является «невинной», но всегда битвой за подчинение и доминацию, всегда средством разрушения защитного поля другого с целью подчинить его нашему желанию».
Зачем я ее выписала? А чтобы знать, что с тобой я не такая. Я с тобой – полная противоположность этому постулату. Я никогда не буду бороться за подчинение тебя себе. Почему? Мой мужчина (а только ты – мой) – это свободный мужчина, всадник, идальго, Hidalgos solariego, как говорят испанцы, идальго по происхождению, мужчина из благородной семьи, рыцарь. Я это быстро поняла, Петя. Поняла, кто ты есть. А когда услышала о твоих итальянских генах, о твоей прабабушке-маркизе и даже об этом ненормальном генерале Грациани, тоже маркизе, и потом, когда увидела твоих родителей на вашей даче, то вёе поняла, Петя, всё поняла о тебе. Ну а когда ты мне потом написал, что в твоем роду Чичериных были всякие знатные, благородные люди и воины-генералы, то тут уж и вовсе всё сошлось. Ты Hidalgos solariego, Петя, вот ты кто. Как же на такого поднять руку в душе, как же пытаться подчинить его себе? Это же значит против правил – правил общества, света, традиций, против Бога, наконец.
Понял, мой идальго?
Теперь о делах суетных.
Я в норме. А так и будет, даже сглазить не боюсь. Мальчики занимаются, дом полон музыкой. Я с ними довольно строга, но так надо пока, потому что у них сейчас самый возраст, когда надо получить базис, хорошую школу фортепиано. Ну, с Джузеппе проще, он послушный, его особо понукать не надо, а вот с Джино надо построже. Но в целом – нормально. Я занята в концертах, готовимся к Рождественскому музыкальному фестивалю в моей консерватории. Эх, если б ты прилетел на Рождество, то вот бы и услышал меня, мою девочку флейту-пикколо! Впрочем, это не главное. Главное – чтобы ты приехал, идальго. Твоя лошадь расковалась, что ли?
Твоя Беатриче».
«Моя прекрасная, ты права, конечно, права, ты владеешь истинной правдой, а мы, дураки, ходим вокруг да около! Поэтому ты права изначально, природно – всегда, с рождения и на всю жизнь. Я это понял еще в Милане. Выходит, не такой уж я глупый и слепой. Короче – ты!
Что до моей лошади, то недавно ее подковали. Долго рассказывать, какой кузнец ее подковывал и как, но в финале этого дела принято решение о командировке. Куда? В Италию! Правда, не в Милан или Венецию, а невдалеке от последней – в Триест. Как переводчик, я опять понадобился большим людям моей компании, конкретно ее генеральному директору, шефу Европейского отдела и его заму, вот мы и летим вчетвером на переговоры в Триест, в штаб-квартиру компании “Пантиери”, с которой дружим давно, но теперь, кажется, особенно, потому что внезапно возник шанс заключить взаимовыгодную сделку во славу России и Италии. А еще с нами будет московский представитель «Пантиери» некто Алик (Алессандро), которому, если помнишь мой рассказ, из всех известных ему русских слов более всего нравится слово «телятина»; мы там с ним соединимся (он прибудет из Рима, из родительского дома, где проведет Рождество), а потом, после переговоров, мы все вместе улетим в Москву.
Я тебя обрадовал? Надеюсь.
Теперь о сроках. У нас были заказаны билеты на 7 января. На 7-ое, поскольку нам дали знать из Триеста, что именно с этого дня в Италии начинается деловая жизнь после рождественских каникул. У нас-то еще они не заканчиваются, но мы всё равно летим. Да, нам дело важнее, вот и летим.
Видишь как! То есть получалось так, что на само Рождество я к тебе не попаду, и это безумно жалко. Так я думал в течение дня, горевал-горевал, а потом вспомнил тебя, твою формулу, подаренную мне: «Не строй лишних проблем!» И вспомнив это, пошел к одному большому человеку в моей фирме, с которым немного (чуть-чуть) подружился, и попросил его посодействовать тому, чтобы меня отпустили на каникулы не 30го декабря, как всех, а на неделю раньше, ну а в Триест я приеду сам, потому что буду от него уже относительно недалеко, то есть в северной же Италии. И что ты думаешь – мне позволили! Похоже, твоя Святая Дева шепнула им, безбожникам, за меня словечко. А от заказанного для меня билета в Триест я уже отказался и вместо этого заказал билет на Милан.
