Екатерина Смирнова - Богиня песков
Мной составлена карта мест захоронений в городе и мест на окраинах, где лежат непохороненные. Пошлю ее сотрудникам института. Тебе об этом рассказать ничего не могу, и это очень тяжело.
Не знаю, выберусь я или нет. Последний ход в этой игре должен кончиться успехом. Вопрос только, кому он достанется, этот последний ход.
49
Тайлем и Эммале встречались, когда дневные дела были окончены, в становище было темно, воины садились в круг, а матери укладывали детей спать.
Тайлем и Эммале держались за руки, обнимали друг друга, спорили.
– Почему ты не можешь быть моим мужем? – яростно спрашивала Эммале. – Ведь я люблю тебя. Твой род велик. Ты достоин. Моя мать и мой отец не желали бы большего. Мой род – самый большой в наших краях, и дети его заправляют в Исхе частью торговли, а торговля доходит до Марисхе. Я – лучшая из здешних колдуний. Я – советница Сэиланн, а ты – советник. Чего тебе еще желать?
– Я не столь удачлив, чтобы быть твоим мужем. Дело в том, что меня преследует злосчастье. Я не могу жениться, пока я не избавлюсь от него.
– Расскажи – требовала Эммале.
– Из моего рода остался я один – грустно отвечал Тайлем. – Я не знаю, живы ли отец, мать и братья. Я был – старший сын. Меня отправили ко двору, когда мне исполнилось двенадцать, чтобы я постигал науки и рос, служа императору.
– И что дальше? – Эммале усаживалась поудобнее и начинала вязать. Она могла бы сделать всю работу, только подув на моток ниток, но чем же тогда занять руки? Новое покрывало было узорчатым, а по ночам было холодно…
Ее локти, ее руки двигались, как крылья птицы, и зачарованный Тайлем с трудом отрывался от этого зрелища, чтобы продолжить:
– Потом я вырос и начал проявлять интерес ко всему, что живет и движется. Жили и двигались насекомые, люди, звери, птицы и машины. Я изучал их ход, их стать, их вид. За это меня взял в ученики человек, имя которого славно в Исхе и Аре, но в Айде о нем не знают, и к счастью: он строил летающие лодки.
Эммале уронила вязание.
– Нет, – грустно улыбался Тайлем. – Я не могу их построить, потому что все книги были изъяты, а его казнили. Он не изобрел их, как ты теперь знаешь – он делал их по старинным чертежам. Я был самым младшим подмастерьем из одаренных, куда там. У нас сейчас толковые мастера, лучшие маги, чем он. Могу только починить, если мы захватим одну такую. Учителя жаль.
Всех его учеников разобрали другие учителя, не столь умные, но умеющие предугадать, куда дует ветер. А кто-то попал в имперскую школу наук почти тогда, когда его казнили.
– Почему? – удивлялась Эммале.
– Если он смог построить их, он смог бы придумать и то, что их сбивает – объяснял Тайлем. – Согласно этой логике, его нужно было убить, как только он сделал первое, но не успел придумать второе. Теперь летающих машин немного – ведь он их только придумал, а улучшить не успел. Успели бы другие, им было бы легче. Но тут началось восстание на границе. Поэтому решили, что улучшать лодки будут медленно, а воевать – быстро.
– В нашей деревне за такое оставили бы стоять по горло в песке! – возмущалась Эммале, но продолжала вязать. – А дальше?
– А дальше было вот что – говорил Тайлем. – Раз уж мне не повезло с учителем, я был послан на границу, с отрядом, которым командовал старый глава. Но он умер, когда нашу крепость осадили, и главой оказался я.
– Ты! – в восторге говорила Эммале. – И ты выдержал осаду?
– Да. Гордость магов дала мне силы. Мне было пятнадцать лет, я был единственным из высокородных, а осада была не столь длинной, всего несколько недель. Я командовал крепостью и был уверен, что меня заметят и дадут мне звание. Но когда я был освобожден, меня судили за то, что я, будучи так молод, не уступил командование никому другому.
– Какая страшная несправедливость! – поражалась Эммале. – Но тебя же не наказали?
– Нет. Только выслали домой. Раз уж мне так не повезло с восстанием, я провел год дома, то есть – не дома, а в одном из наших домов, около Марисхе. В Марисхе взбешенный отец меня не пустил. Мать утешала меня, как могла, и через год опять отправила ко двору.
– Лучше бы она этого не делала?
– Да, лучше бы она этого не делала. Но надо было восстанавливать доверие семьи. Я провел десять лет в столице Аре – то при дворе, то удаляясь от него. Но не нашел лучшего знания, как не нашел и лучшей судьбы. Каждый мой шаг оборачивался падением. Я писал стихи и даже напечатал книгу, но их слушали только молодые, такие, как я. Остальным было склевать, а потом их вообще запретили.
– Может быть, не склевать? – смеялась Эммале. – Раз запретили, значит, хорошо писал.
Тайлем читал, и Эммале фыркала. Такие стихи действительно лучше читать, будучи очень молодым. А потом краснеть.
– А ты хотел, чтобы их торжественно признали?
Тайлем вздыхал.
– Нет… Но хотелось быть знаменитым. Потом было хуже. Я вспомнил о том, кем мог бы стать, заступился за друга, который прятал у себя своего опального учителя, и меня в конце концов сослали. Колдовал я плохо, так что избежал судьбы прочих. Теперь я здесь и встретил тебя.
– Да, ты здесь и встретил меня. Какое же это злосчастье?
– Как только я нахожу себе дело или человека по душе, его отнимает у меня судьба. Представляешь, что будет, если мы захотим жениться? Пока я успешно разбиваю для вас императорские отряды, все идет правильно. Но если я захочу счастья для себя…
– Может быть, если мы поженимся здесь, богиня нам поможет, и твое злосчастье тебя не поймает?
– Надо немного подождать, – вздыхал Тайлем. – Если мне повезет, я женюсь. Если нет – погибну. Мне с тобой слишком хорошо.
– Ну так давай будет хорошо, – говорила она.
– Не будет…
Тут Эммале начинала рычать, и Тайлем успокаивал ее, а потом уходил, чтобы утром появиться в шатре Сэиланн для совета. Они видели друг друга, говорили о делах, а вечером встречались, чтобы начать все сначала.
У Эммале была зубастая большая птица по имени Твале, которую она подарила Тайлему. Когда Тайлем уезжал проверять посты, или – за несколько переходов, на переговоры с вождями, Твале носил письма от Эммале к Тайлему.
Говорят, что Твале кусал ездовых птиц, если видел врагов Тайлема, а потом сообщал об этом Эммале криком. Он умел виться над врагами, распознавая их, и жизнь Эммале была вне опасности.
Скоро она забеременела, и характер ее стал ужаснее, чем это можно описать. Она портила криком воду, рушила стены палаток, если сердилась, а все, кто мог ее рассердить, часто лежали с больной головой. Люди обратились к Сэиланн с просьбой успокоить подругу и советницу.
Сэиланн позвала Эммале и Тайлема и сказала:
– Вы поженитесь.
– Мы не поженимся! – запротестовал Тайлем. – Священный обряд отпугнет мимолетную удачу! Все становится так хорошо, что меня должны убить в ближайшем бою. Тогда Эммале останется вдовой, а ребенок – сиротой!
«Тьфу» – ответила, как говорят, на это Эммале.
– Эммале – сказала, как говорят еще, Сэиланн. – Приказать я ему не могу, никто теперь не женится по приказу. Поэтому перебирайся к нему в палатку, захвати ее и живи там, и не спускай с него глаз. Этот мужчина требует не заботы, а охотничьей хватки. А свадьбу мы устроим, когда победим. Тогда он не отвертится.
И в этот раз Тайлем с радостью согласился, потому что понял, что богиня может избавить от злосчастья только того, кто не будет поступать глупо.
Когда Сэиланн судила справедливо, или карала тех, кто виноват, или говорила на совете, вожди думали, как воплотить то, что придумано, а из толпы часто кричали ей:
– Ты освободила нас от императорской власти. Ты помогла нам прекратить войны. Ты дала нам воду!
И говорили ей соратники: ты – дочь всех племен. Любимая дочь, самая славная, самая старшая.
– Ты – дочь всех племен! – сказал Сэхра на совете, где было решено двигаться дальше.
– Ты – дочь всех племен! – закричала Эммале. – Дочь всех племен!
И это подхватили все, кто слышал, и разнесли по Айду и окраинам Исха, и там, где начинался Аре, тоже знали, что такое Сэиланн для племен, признавших ее Закон.
Никто бы не желал большего, но Сэиланн – желала.
50
По улицам города шел небольшого роста человек в скромной накидке, и камни под его ногами тихонько пели. Он прислушивался к их пению и, казалось, что-то отмечал про себя, будто делал записи в небольшую тетрадь, в которой потом напишет гениальный труд.
Он равнодушно прошел сквозь колонну воспитанников ремесленного училища – они учтиво расступились – обошел рабочих, возвращавшихся с фабрики, нечаянно толкнул и затем рассеянно обругал лудильщика, который ответил ему такой же дружелюбной бранью, и вошел в непримечательную подворотню, где его тут же ухватили за руки, обшарили карманы, дали по шее и вытолкали обратно на улицу.
Он громко и жалобно закричал, собрал зевак и пошел с ними к начальнику стражи, плохо исполняющей свою работу на этом участке, дабы жаловаться на презренных воров. Когда начальник участка с трудом от него избавился, на его столе не хватало нескольких бумаг, а на поясе – ключей.
