Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
– Да ведь в каждом из нас сидит чудак, – с улыбкой проговорил автор, – только я своего в угол загнал, чтобы он мне жизнь строить не мешал. А она, наверное, чудака-то как раз и любила…
Алиса смотрела на него и не знала, чем утешить:
– Хорошо, я вас поняла. Хотя, я бы вам посоветовала не увлекаться… вот этим разделением себя на «я-зануда» и «он-чудак». Долго объяснять, почему…
Посетитель отмахнулся:
– Я знаю. В медике проходили, в программе по психиатрии…
– Ну и отлично, – согласилась Алиса. – Мы опубликуем ваши стихи. Мне они понравились, правда. Почему вы не написали, кому они посвящены? Она поймет?
Посетитель, уже вставая, подтвердил:
– Да, когда увидит подпись.
Алиса ознакомилась с текстом. Вот: подпись – «С. Маринин».
– Что ж… Достаточно популярный псевдоним. Раскрученный… – прокомментировала Алиса.
Уже от двери посетитель сказал:
– Ее зовут Марина. Вот и весь псевдоним. До свидания. И спасибо вам.
Он вышел. А Алиса прочитала негромко:
От ангела небесного твоя колыбель,
Но демон шаловливый твое платьице сшил.
Четыре нежных имени в подарок тебе:
Какое подойдет, пусть твой любимый решит.
Моряк русобородый тебя в полдень увел.
Он много сказок знал, а ты любила мечтать.
Записку и ключи ты положила на стол.
Ни слова я не понял – я разучился читать…
Вот зеркало – оно уже забыло тебя.
Вот кружка, из которой ты пила молоко.
Пять строчек из записки, словно волны, рябят:
Я понял только то, что ты уже далеко.
Мой город темно-синий, в нем бессонная ночь:
Никто не гасит света в безутешных домах.
Еще совсем недавно кто-то мог мне помочь,
Но чуда не случилось. И наступила зима…
Пока Алиса рассказывала про талантливого зануду, брошенного женой, по коридору катила свою тележку Прокофьевна. На ее лице застыло странно-стоическое выражение. Она направлялась в палату, где лежали Настя и Алиса.
Настя выслушала историю Алисы и сказала:
– Да, я все поняла. Мой – именно чудак. Ты ведь на это намекала, да? Но я бы поменялась на зануду, хоть сейчас. Зануды женщинам не нравятся… А мой бывший – ну очень нравится. Они его просто рвут на части. Еще бы: красавец, байкер, спортсмен, еще и паркурщик!
– В смысле – паркуром занимается? – уточнила Алиса.
– Да, паркуется время от времени. Где – не знаю. И на здоровье!.. Только все это – уже без меня.
Алиса не успела откомментировать ее слова, как в диалог вступила подкатившая свой возок Прокофьевна:
– Это все тебе, Суворова. Помогай, давай, меня ведь еще столько же ждет, да еще и по разным адресам.
И начала сгружать какие-то пакеты, коробки с соком, упаковки. Настя посмотрела на все это богатство со скепсисом, сложила руки на груди и сказала:
– Ну и как мне все это принимать? Ведь моя фамилия – не Суворова. Больше – не Суворова, – и, обращаясь к Алисе, уточнила, – после развода я вернула девичью фамилию. Я – Арбузова. А чем, кстати, кончилась твоя история со стихами?
– Не знаю, – честно ответила Алиса, – не знаю.
…Наташа пришла из операционной, успела сказать Вере «… на одну минуточку», прилегла на диване в ординаторской и все, заснула!
Ее рука безвольно свесилась с дивана. Вера Михайловна взяла пачечку историй болезни и почти на цыпочках вышла. А Саша Сосновский, сидящий в кресле, тоже расслабился: они вместе с Наташей пришли с операции.
Когда Вера Михайловна вышла, Саша поднялся со своего места и тихо подошел к дивану. Встал рядом со спящей Наташей на одно колено и очень осторожно коснулся губами ее руки. На столике рядом тихо запиликал Наташин телефон. Выпавшая из реальности Наташа не замечала всего этого.
Саша так же осторожно встал и сел на прежнее место.
…И вовремя! Потому что в ординаторскую вошел Бобровский. А Наташа, не то услышав, не то почувствовав его приближение, ровненько села на диване и осторожно протерла подкрашенные глаза:
– Какой мне снился чудесный сон… Дельфины, представляете? Один подплыл ко мне и стал тыкаться рыльцем в руку. Такой милый. И верещит еще!.. Так ласково…
– Наташенька, думаю, это я тыкался рыльцем в телефон, который ты никак не хотела брать.
Наташа рассмеялась:
– Владимир Николаевич, ну зачем вы так – рыльце… Кого хотите спросите, у вас – не рыльце.
Сосновский подал голос, правда тихо:
– Рыльце – это когда в пуху.
Бобровский бросил зоркий взгляд на Сосновского:
– Саша, а ты чего тут – в виде дружинника присутствуешь? Полиция нравов? Сходи с Таней в главный корпус, посмотри, что нам из аппаратуры по заявке привезли. Заодно документы из приемной захватите.
Сосновский нехотя ушел. А Бобровский повернулся к Наташе, которая уже спустила ноги с дивана и на ощупь искала ногой вторую туфельку, не отводя взгляда от магнетических глаз Бобровского…
* * *Вера Михайловна зашла в седьмую палату. Настя, как всегда, пребывала в ровном настроении, Алиса, как всегда, была несколько оживлена.
Пока Вера Михайловна меряла пульс у Насти, Алиса стояла у окна. Она первая и заметила какое-то шевеление внизу. Начала присматриваться… А присмотревшись, повела себя странно. Встала к окну спиной, широко развела руки, как бы охватывая подоконник. На самом деле она прятала от присутствующих нечто, происходящее за окном…
– Я бы посоветовала вам какие-то природные энергетики: киви, манго, авокадо… – рекомендовала Вера Михайловна Насте, – аллергии у вас, я так понимаю, нет.
Настя отрицательно покачала головой и уточнила:
– А мой ребенок мог унаследовать аллергию от отца? У него аллергия на цитрусовые.
– Нет, плацента защитит ребенка, аллергия – дело индивидуальное, – успокоила ее Вера Михайловна. – Надо как-то бодрее держаться, больше гулять… Хотя бы по коридору…
– А на улицу нам нельзя? – оживилась Алиса. – Хотя бы на полчасика…
Вера Михайловна отрицательно покачала головой:
– Исключено. А вдруг поскользнетесь? У нас между корпусами – безопасные подземные переходы. Чтобы передвигаться без приключений.
Сделала паузу, ободряюще посмотрела на Настю.
– Мы ведь с вами на следующей неделе уже будем рожать. Планируем во вторник. Хороший день…
– Да, не хотелось бы 8 Марта рожать, – Настя пыталась не показывать, как она волнуется. Вера Михайловна, впрочем, и без того видела, что у женщины нестабильное, тревожное настроение.
– Не будем!.. – успокоила она Настю. – Хотя мальчику 8 Марта родиться – хорошая примета: девушки будут любить!
Настя рассмеялась:
– Скорее всего, так и будет, и даже без 8 Марта. Он, видите ли, потомственный бабник.
Вера Михайловна округлила глаза, а потом рассмеялась. Только очень хорошо знающий Веру человек мог заметить, что «в каждой шутке – лишь доля шутки»:
– Да знаете, девочки… Все они – потомственные бабники. Фамилии только разные.
И встала, чтобы уйти.
Алиса удивленно протянула ей вслед:
– А как же я?
Вера Михайловна сокрушенно хлопнула себя по бедрам и вернулась от двери:
– Простите, что-то я отвлеклась…
* * *По коридору отделения патологии разболтанной молодежной походкой шла, глядя в пол, высокая, кривоногая медсестра в пижаме, в шапочке, с серьезным лицом, закрытым полумаской. Руки, приподняв локти, она держала в карманах…
Прокофьевна неторопливо шла ей навстречу: тащила к лифту мешок с использованными пеленками. Мельком окинув медсестру взглядом, немного удивилась: лицо под маской показалось ей незнакомым. Или где-то она ее видела?…
Прокофьевна даже обернулась, прошептав ей вслед:
– Эк, не повезло девке, ноги-то… Практикантка, что ли? Или из гинекологии кто?…
Прокофьевна свернула к лифту, а «практикантка» – заглянула в палату, где лежала Настя. Но там еще Вера Михайловна осматривала Алису. Медсестра, набрав скорость, удалилась за ближайший угол…
* * *В то время как Вера Михайловна вышла из Настиной палаты и зашла в следующую…
…«медсестра», выглянув из-за угла, стремительно пошла обратно. Мгновение – и вот она уже в палате Насти. Момент был выбран удачно: на высокую фигуру в белом они привычно не прореагировали. «Медсестра» деловито положила на тумбочку Алисы шоколадку, на тумбочку Насти – какую-то коробочку. И так же, не сбавляя темпа, ушла, растворилась, исчезла…
* * *В ординаторской царила идиллия. Наташа и Бобровский мирно пили кофе. После недавнего мордобоя, учиненного Сосновским, как ни странно, их отношения стали почти дружескими.
Наташа, конечно, выдала себя с головой, но ей стало легче. Ну, чего ей, в конце концов, скрывать? Да, Владимир Николаевич Бобровский – мужчина ее мечты. Он свободен, ничью семью она не разрушает, а то, что не совладала с эмоциями, – так что ж? Слабая женщина!.. Наташа знала, с какой жалостью, с какой нежностью и заботой относится к своим пациенткам Бобровский. Кто будет спорить, что любовь – тоже болезнь? Хорошо, если не болезнь, то особое состояние. Почти как беременность.
