Игорь Соколов - Двоеженец
Правда, от этих мыслей мне становилось чуточку тошно… Я хотел вырвать Марию отсюда и увезти с собою ближе к северу и полярным льдам, и даже сделать ее своею женой… Однако ни на что не мог решиться!
Однажды все-таки ее мать заговорила со мной, это было вечером, за два дня до моего отъезда. Майя решительно взяла меня за руку, как когда-то, вытаскивая из толпы приезжих, и увела за собой в беседку, оплетенную виноградом, недалеко от кипариса.
– Почему вы это сделали? – грустно поглядела она на меня, – когда мы присели на скамейку в беседке.
– Не знаю, – вздохнул я, – это произошло как-то само собой! Кажется, я был очень пьян!
– Что значит, кажется?! – возмутилась она.
– Видите ли, когда Мария дотронулась до меня, я был как пьяный, – прошептал я, – а потом я почти ничего не помню!
– Очень странно, – вздохнула глубоко она, и у нее из глаз полились слезы.
– Ничего странного, просто мы одновременно влюбились друг в друга и не смогли сдержать своих чувств!
– Извините, но это похоже на обман, – она схватила мою руку и больно сжала ее до синяков.
– И что же, меня могут теперь посадить? – прошептал я сдавленным шепотом.
– Вполне возможно, если вы не женитесь на моей дочери, – с видом значительного превосходства улыбнулась она.
– Но я этого сам хотел, – смутился я.
– И поэтому купил один билет, – усмехнулась она, доставая из своей сумочки мой билет.
– Знаете, я купил его еще до того, как все произошло между нами!
– Ну, тогда все в порядке, – она решительно изорвала мой билет, – хотя один только Бог ведает, что может сделать с нами этот порядок!
– И что же, мне вообще не стоит уезжать? – я беспомощно взглянул на Майю.
– А зачем?! – вздохнула она, – как я успела заметить в вашем паспорте, вы уже разведены, значит, свободны, так что свадьбу здесь и справим!
– О, да, – смущенно прошептал я, – а на какие же деньги?»
– Ни на какие, – усмехнулась она и так больно ударила меня по лицу, что я упал со скамейки к ее ногам.
– Вы со всеми отдыхающими так поступаете?! – спросил я и получил еще один удар ногой по голове…
На следующий день я стоял с перебинтованной головой под ручку с Марией в небольшом помещении старого поселкового ЗАГСа, где очень миловидная женщина с птичьим лицом поставила нам две лиловых печати в паспорта, как две случайных тени нашей жизни…
Еще через три дня я уезжал из Лоо вместе со своей возлюбленной Марией, она как ребенок вцепилась в меня своей маленькой ручонкой и не отпускала меня ни на шаг, даже в туалет я заходил вместе с ней, и она стыдливо отворачивалась от меня, а потом со смехом обнимала, а я почему-то думал, что это моя судьба: жениться на сумасшедших женщинах…
32. Встреча двух экзистенций
Иван Иваныч испытал настоящий шок, когда мы с Марией зашли в квартиру.
– Да, это же еще ребенок, – изумленно прошептал он, взмахивая руками.
– Никакой я не ребенок, – неожиданно заорала на него Мария, – а его законная жена, – и сунула Ивану Иванычу под нос свой паспорт, раскрывая его на отметке о браке.
– Н-да! – пробормотал Иван Иваныч, чеша затылок, и тут же опомнившись, кинулся в свою комнату: «Матильда, к нам вторжение!»
Матильда на удивление спокойно восприняла появление Марии. Она с улыбкой обняла ее, быстро выйдя из комнаты, краем глаза рассмотрела отметку о браке в паспорте, который Мария все еще продолжала держать в руке, сохраняя на лице злую и презрительную усмешку.
– Ах, милая, – обняла ее Матильда, – так значит вы вторая жена Аркадия, а я – первая, так что будем дружить!
– Что ты несешь, – опешил Иван Иваныч, но, встретившись со взглядом Матильды, опустил голову и тут же удалился в комнату.
Мы с Марией нервно прошли в свою комнату, хотя Матильда некоторое время продолжала удерживать Марию в странно объяснимых объятиях. В комнате уже наедине Мария повисает на мне, на моей шее и покрывает мое лицо страстными поцелуями, и я нежно глажу ее по голове как своего послушного ребенка.
Мария действительно похожа на ребенка, у нее очень маленький рост, ее милая головка едва касается моего пупка, мне приходится сгибаться пополам, чтобы обнять ее, зато я легко ее поднимаю и ношу по комнате как радостную ношу, это маленькое дивное счастье светится глазами, как яркими алмазами, она нежно вводит меня в свою крошечную пещеру, на дне которой тоже светится крохотный сказочный огонек, огонек постепенно разгорается в яркое пламя, которое уже бушует по всем моим сосудам безумно клокочущей кровью…
О, как прекрасна женщина в минуту своего расцвета, как желанна ее нежная плоть и как прекрасна ее светлая улыбка, зовущая в глубь своей темной пещеры, где в темноте появляется новая жизнь, мы как бы отдаем свое тепло, а после уползаем в Вечность…
Мария снова вернула меня в юность, теперь каждую свободную минуту мы объединялись, где могли, иногда даже ночью, под лестницей в подъезде, мы страстно и упоительно насиловали друг друга, другое слово от нашей вожделенной жадности просто теряло свое значение…
В постели, наоборот, все казалось обыденным и пошлым. Впрочем, многие люди очень стойко переносят секс в постели. Пережитое в оргазме подобно шоку запечатленного конца. Богу было угодно, чтоб в себе мы носили других. Вслед за способностью проникнуть внутрь другого дана способность всех собой являть.
Однако самое прекрасное в любви – это отсутствие ума. Моя милая Мария его как будто не имела с рождения, она была, как маленький зверек, порой она свертывалась на мне клубком, как коша, и спала, я даже не ощущал тяжести ее тела и нежно гладил ее руками, а она тихо и благодарно урчала, мурлыкала, нет, я даже не могу найти слова этому пронзительному и будоражащему стону, вылетающему из нее из самых недр…
Два близнеца, две рыбы, две тропинки, два поцелуя, две живых души, две прорастающие в воздухе снежинки, две капельки предутренней росы, два одеяния, два соития в постели, два вздоха, две немеркнущих звезды, два срока, два очарования, два волшебства, разлегшихся в тиши…
Наконец я опять вернулся на работу, к своим мясницким делам на рынок, Мария так боялась меня потерять, что шла вместе со мной, и пока я работал, все время как неумолимое изваяние стояла возле меня, можно сказать, что она стерегла меня, как хозяин стережет свое животное, я всякий раз сердился на нее, но стоило лишь раз ей улыбнуться, как мой гнев быстро проходил, и я даже чувствовал себя счастливым, что она меня так крепко любит. Правда, со временем приглядевшись к моей работе, она вдруг заметила, как я рублю мясо и как обманываю покупателей.
– Ты обманываешь людей, – сказала Мария со всей своей детской непосредственностью, – разве можно их обманывать?!
И мне стало стыдно, впервые за все время я всерьез задумался о том, что я обманываю людей, раньше я это воспринимал как обычное явление, и вот простодушный ребенок, моя Мария, вдруг разоблачила меня, и я даже от удивления и какого-то невероятного страха не смог ей объяснить, почему я это делаю. Нельзя же ей, совсем еще ребенку, объяснить, что это делают все, в том числе свое бедное и несчастное государство.
– Наверное, я просто не умею рубить, – сказал я, и Мария мне поверила, ибо ее любовь была такой громадной и необъятной по своей широте, и она взяла у меня топор и стала мне, пристыженному дураку, объяснять, как надо рубить мясо. Весь день я прислушивался к ее советам и рубил это чертово мясо, а с меня тек градом пот, но не от усталости, а от странного чувства стыда за свой обман и свое несовершенство.
– Надо же, какой ты глупый, – смеялась она, и я тоже смеялся, всеми силами поддерживая в ней ее незнание, с которым, мне казалось, она сохраняет свою любовь ко мне.
– А что делает здесь этот ребенок? – спросил меня хозяин магазина, сердито поглядывая на Марию. Этот старый козел очень часто заглядывается на высоких и стройных мужчин спортивного вида, но женщин ненавидит как своих соперниц.
– Это моя жена, – объясняю я ему, и он мгновенно успокаивается и уходит. Мария смотрит на меня счастливыми глазами, и день пролетает в тихом блаженстве незаметно и почти без следа.
Память едва удерживает минуты рубки мяса и наших страстных поцелуев, которые нисколько не смущают покупателей, а наоборот, притягивают их к нашему прилавку как магнитом. Все ночи и дни пролетают незаметно, Мария баюкает меня своим теплым и нежным телом, она согревает меня им, лелеет и расходует на меня большую часть своей нерастраченной женственной и материнской натуры, по вечерам она рассказывает мне множество разных сказок и историй из армянского фольклора о чудесах и о любви, она околдовывает меня своим мягким, как птичий пух, голосом.
И я поддаюсь ее очарованию и таю вместе с ней. Иван Иваныч и Матильда как будто сговорились не замечать нас, мы выходим на кухню, когда никого нет, они выходят, когда нет нас, и в нашем жилище как будто воцаряется сама тишина и покой. Однако проходит несколько дней, и однажды ночью я просыпаюсь среди ночи и вдруг явственно слышу тихие крадущиеся на цыпочках шаги безумной Матильды.
