Наталия Терентьева - Ласточка
– Батюшка, благословите на поездку.
Служитель, не останавливаясь, бросил ей:
– Я не батюшка, это во‑первых. А во‑вторых, Господь благословит, не человек.
Анна даже застыла от этих резких слов. Наверное, то же самое можно было сказать как-то по-другому, ведь пришла она от неуверенности и в надежде, что ей скажут что-то ободряющее, хорошее. Кто он был? Одет был в церковное облачение, в черный подрясник, как она теперь понимает. Почему с такой неприязнью с ней разговаривал? Потому что вообще есть такое мнение среди священников и людей, близких к церкви, что утилитарно нельзя подходить к молитве, к посещению церкви? Нельзя просить что-то конкретное – поступить в институт, продвинуться по службе, получить премию, выиграть соревнования… Нельзя надеяться получить от Бога какие-то конкретные блага. Молитва – это не магическое заклинание и не языческий оберег – так всегда учат церковники.
Хотя Анне не раз казалось – если отстраниться, подняться чуть выше, начать считать время не десятилетиями, а столетиями и тысячами лет, то будет ясно, что смысл языческих заклинаний и христианских молитв подчас так близок. По крайней мере тех, к которым прибегают мирские люди. Говорить об этом с церковниками бесполезно, вызовешь гнев. Но ведь это так. Все «поганое», языческое прошлое закрыто от нас не без помощи христианской церкви. Что было на Руси до того, как приняли огнем и мечом христианство? Ничего? Но это же не так. А историю начинают изучать с принятия христианства. А до этого разве ничего не было? Не было письменности? Была. Просто другая. А где источники, которые можно прочитать? Либо отрицаются, считаются за фальсификацию, либо уничтожены. Кем, почему? Церковью, русской православной, некими конкретными людьми, имен которых сейчас, возможно, и не упомнить. Цель была вполне благая – утвердить единовластие одной религии, государственной, на благо единства Русского государства, которого вроде как еще толком и не было. Но в результате история европейских народов и государств первого тысячелетия нашей эры нам более или менее известна и понятна, а наша собственная – нет. Жили древляне, поляне да кривичи в лесу, бородатые, неграмотные, поклонялись идолищам – Перуну, да Хорсу, да Стрибогу… Ни с кем не воевали, походами никуда не ходили, были разобщены и дики. Ничего не писали – не осталось ведь ничего…
Но это не так. Поганый – «pagan» на других европейских языках – просто язычник. Назвав «поганым» все, что было до крещения Руси, это поганое забыли, как будто его и не было, и история нашего народа на тысячелетия короче, чем у других народов, населяющих Европу и Азию. С нашей обычной истовостью и размахом отрезали одним махом прошлое.
– Матушка, матушка… – позвала задумавшуюся Анну женщина, предлагавшая ей бутыль с маслом. – Может, еще маслица, а? Вылез клещ-то? Не осталось там ничего?
– Да вроде нет… Спасибо вам. А дом святить можно пустой, когда стройку закончите, строители уйдут.
– Да какие строители! – всплеснула руками женщина. – Сами строим! Сынок строит… А вот, матушка, скажите еще, какой иконе надо свечку поставить, если у него проблема такая, у сыночка, он очень много разговаривает, вот как начнет – просто несет его, все расскажет, что знает, что не знает… Женщин отпугивает. Они сначала слушают его, а потом бегут, не выдерживают… А болезни такой нет, ходили уж к врачу… К бабке ходили, заговаривала она его, месяц молчал вроде, а потом как начал говорить, так еще хуже стало… Вот думаю, какой святой поможет, ведь кто-то помочь-то должен?
Анна слушала подробный рассказ женщине о сыне, подключилась другая, тоже, перебивая, говорила о своих детях, волновалась, как им помочь, как правильно обращаться к святым, к каким, когда, с какими словами…
Анна только диву давалась. Двадцать первый век, у женщин мобильные телефоны, дома телевизоры, у детей – компьютеры, едут они на автобусе, у одной даже оказался прикрепленный кардиосчетчик, а вера наивная, домашняя – как в духов. Большой разницы в том, как китайцы верят в духов дома, камней, деревьев и как эти женщины собираются молиться конкретно Николаю Угоднику и Блаженной Ксении Петербуржской, нет. И главное, возможно, они правы, что свои духовные силы направляют именно на такую молитву. Мы же ничего почти не знаем об окружающем нас мире. Познание – не главное. Главное – упростить себе жизнь – во всех отношениях, создать мощные и надежные средства уничтожения врага, главное – уметь ловко отключать мозг время от времени, не думать, ни о чем не думать, смеяться, играть, забываться… А в познании как таковом… – находимся в самом начале пути. И от этого такие самоуверенные, как первоклассники, идущие уже во второй класс.
Анна отмахнулась от собственных мыслей. Никто так не может взорвать привычную, устоявшуюся картину мира, как свои собственные мысли. Пока все отскакивало, натыкалось на стену – было нормально. Но теперь активный мозг не дает покоя. Думает, реагирует, иронизирует, теребит Анну, заставляя вслушиваться в суету окружающего мира. Вслушиваться, вглядываться, вдумываться…
Виталик, который внимательно слушал их разговоры, тоже подключился:
– И копеечку надо положить в ящик! Без копеечки никуда!
Женщины засмеялись, полезли в пакеты, одна протянула Виталику банан, другая – вареное яйцо. Мальчик охотно взял угощения и тут же, забыв про прикушенный язык, все съел. Анна лишь пожала плечами. Привычка, что ли? Впрок наедаться. Ведь он наверняка позавтракал рано утром. Потом ходил с бубликом, только что ел грязное печенье. Голова у него болит, во рту еще кровь, а он с завидным аппетитом, не задумываясь, уминает все подряд.
Виталик съел все, что дали, крякнул, как мужичок, обтер рот рукой. Женщины умилялись, глядя на него, как будто он встал на табуретку читать стихи Пушкина.
Анна, прищурясь, смотрела в окно. Ее это не трогает, скорее, раздражает. Да, раздражает.
Почему-то всколыхнулась в голове еще одна картина, из каких-то закромов памяти, куда доступ практически закрыт. Захочешь вспомнить, как оно было, – не вспоминается. А тут вот само всплыло. Она выходит из роддома с Никой, Антон, как положено, ждет на улице, с цветами, радостный, под ручку с матерью Анны. Мать моложавая, радостная, всплескивает руками, подходит к Анне, заглядывает внутрь одеяльца и говорит:
– Аннушка, вот ты родила человека, которого будешь любить всю жизнь, несмотря ни на что.
Фраза эта так удивила тогда Анну своей простой и глубокой логикой, врезалась в память. Что было потом, помнится уже смутно, а мама, в светлой ажурной кофточке, с высокой прической, большими лазурными серьгами стоит перед глазами. И говорит вот это, больше ничего, мама словами дорожила, лишнего не говорила никогда.
Любить всю жизнь… Если бы, мама, если бы…
Виталик тем временем стал доставать из носа козявки и прикреплять их к окну, давая каждой матерное прозвище. Оля неожиданно засмеялась, закрывая рот большой рукой, а Виталик, приободренный ее реакцией, стал изощряться.
– Ну-ка! – прикрикнула на него Анна. – Тебя ссадить сейчас в чистом поле? Чтобы пешком шел в монастырь обратно?
– Не-е, я в монастырь не пойду, я к мамке убегу… – спокойно ответил ей Виталик, приклеивая очередную козу.
– Знать бы, где сейчас твоя мамка… – вздохнула Анна.
– Пьет! – ласково проговорил Виталик. – Она напьется, а потом опять придет. У нее этот… забыл… А! Предел! Во! Предел! Ей это… до предела надо… напиться, потом она не может уже…
– Бедный ребенок, бедный ребенок! – запричитали женщины и снова стали копаться в сумках.
Одна ничего не нашла, а другая протянула Виталику носки, новые, серые, с этикеткой.
Виталик недоуменно покрутил носки и отдал их женщине обратно.
– Не, это мне не надо! У нас барахла, знаешь, сколько! Нам мешки тащут! Одежи хватает!
– Виталик… – покачала головой Анна и, спохватившись, замолчала. Она же не хотела называть мальчишку по имени. Почему? Не хотела, и все тут, без объяснений. А вот вырвалось.
Виталик, тонко чувствующий, как зверек, перемены настроения и отношения к нему, тут же повернулся к ней и пытливо заглянул в глаза.
– Скоро приедем? – спросил он, словно спрашивая о чем-то другом.
– Это мы только на электричку едем, – объяснила Анна. – А там еще на автобусе. К вечеру, надеюсь, доберемся.
– Ой, дай Бог здоровья тебе, матушка! – Женщины, засобиравшиеся к выходу, стали кланяться Анне.
Она замахала на них руками.
– Да вы что! И вам дай Бог здоровья!
– И чтобы все у тебя было хорошо, матушка. И мальчику чтобы здоровья и всего… – Женщины не знали, что еще сказать и пожелать, просто кланялись и крестились.
Анна от неловкости даже привстала. Наверно, она что-то не так понимает. Или вообще ничего не понимает. Жила-жила, не понимала, вот теперь в монастыре то ли живет, то ли пережидает свой срок, отпущенный ей на земле, и тоже ничего не понимает.
