Наталия Терентьева - Ласточка
Она оглянулась на Олю. Та сидела, притихшая, молча теребила букет цветов, лежащий на соседнем пустом сиденье.
– Боюсь я… – проговорила Оля, видя, что Анна смотрит на нее.
– Чего?
– Боюсь, что Дионисий передумает… И что дом не построю… Как я там буду жить, там все черное, горелое…
– Убрать можно все горелое, Оля. А жить в бане… первое время… А там потихоньку отстроешься… Ты молодая, здоровая…
– Ну да, – шумно вздохнула Оля. – А он?
– Ну что – он? Поедешь к нему, встретитесь, поговорите…
Анна с трудом верила в то, что говорила. Как Оля, рванувшая из монастыря, где ей было сытно и была крыша над головой, в неизвестное, сможет пережить его отказ? А он наверняка откажется, судя по всему. Но ведь в этом и жизнь. В этом и отличие ее от небытия. Любить, не любить, расставаться, встречаться, переживать, страдать, мечтать… Пока мы живы, наша жизнь наполнена этим.
– Дай-ка я посмотрю рану твою. – Анна слегка побарабанила пальцами по голове Виталика. – Ты вообще в этом году голову мыл?
– Мыл.
– Когда?
– Когда дядя Гена спал… нет, дядя Костя!
– Ясно. Рот открой. Ох, ты как щеку-то прикусил… Не болит?
– Не! – засмеялся Виталик, очень довольный ее вниманием, и придвинулся поближе. – Всё чики-пуки! Я пожрал, не болит! Если где болит, надо выпить или пожрать! Все пройдет!
– Я поняла. Книжку можешь начинать писать – добрых советов. Ты уже много что можешь людям посоветовать.
Виталик внимательно посмотрел на нее, не понимая ее тона.
– Ага, я писать умею… – неуверенно проговорил он. – Читать – не-е…
– Я в курсе.
– Хочешь, на спор? Выучу за день все другие буквы?
– А как ты пишешь-то, кстати, без некоторых букв? – удивилась Анна. Не тому, о чем спрашивала, а самой себе. А ей это интересно? Ей нужен этот мальчик? Зачем она его вообще о чем-то спрашивает?
– Что тебе написать? – вскинулся Виталик.
Анна лишь пожала плечами.
– Напиши – «любовь», – сказала, густо покраснев, Оля.
– Ага! – Виталик послюнявил палец и бодро стал писать на окне.
– «Б» – в другую сторону, – вздохнула Анна. – Ну, что ты затормозил? Пиши, раз такой грамотей. Советы направо-налево раздаешь, а писать нормально не умеешь.
– Я умею… А как «фь» написать? Не знаю такой буквы…
– Вот когда узнаешь, тогда поговорим. Хватит, все окно своими грязными пальцами перепачкал. Меня шофер штраф заставит платить. А у меня платить нечем. Придется ему тебя отдать в качестве штрафа. Согласен?
Виталик удостоверился, что Анна на самом деле не очень сердится, заглянув ей в глаза, и изо всей силы замотал головой.
– Ой, что-то у меня в голове бренчит опять… – Он перестал мотать и взялся руками за голову.
Анна отодвинулась от мальчика, который все придвигался и придвигался к ней. Что он липнет? Тепла не хватает? Так у нее тепла нет. Ни к кому. Ни к большой беспомощной Оле, которая, кажется, начала понимать, что сделала, ни к маленькому и тоже совершенно беспомощному, несмотря на свою удаль и нахрапистость, Виталику.
Кто-то из пассажиров, сидевших сзади, пошел к выходу в переднюю дверь и тоже, проходя мимо, поклонился Анне. Она не знала, как на это отреагировать, на всякий случай перекрестилась сама и перекрестила этого человека. Сила многовековой веры. То, что стоит за привычными, на время забытыми и очень быстро воскресшими вновь обрядами – огромно и не поддается словам. Чем больше говорится о вере, тем она становится формальнее и искусственнее. Анне всегда и раньше мешали придуманные людьми условности, а за два года в монастыре она успела узнать, что условностей гораздо больше. Регламентировано все – все действия, все слова. Но для нее это все никакого отношения к ее собственной вере не имеет. Да, она согласно все это принимает, все требования официальной церкви, но знает, что это все внешняя оболочка огромной, невыразимой сущности. Оболочка может быть такой-сякой, можно спорить о ее формальной красоте, простоте, строгости, но все равно суть остается неизвестной, волнующей и необходимой. Человеку надо верить, поклоняться, молиться, знать, что он кому-то нужен, кто может изменить его путь, помочь, вытащить из колеи, из канавы, облегчить страдания, указать путь. Чем больше этой веры, тем легче жить. А если ее нет, становится с годами меньше или не было никогда? Тогда борись в одиночку, что ж поделаешь.
Анна взглянула на Олю, которая, положа руку на крестик, сосредоточенно перебирала губами. Очень хочется надеяться, что Олина незамысловатая вера поможет ей избежать глупостей, удержит в минуту отчаяния – ведь оно неизбежно. Ей непросто будет жить в миру, а в монастыре она жить не захотела.
Глава 18
– Может, он спит где-то? – неуверенно предположила Ника, садясь прямо на землю.
– А мы все ходим и ходим… – пробурчал Паша, садясь рядом с ней. – Все, больше не могу. Спать хочу.
– Да куда уж теперь спать! – махнул рукой Игорь. – Светает.
– Светает? А я думаю, чё так все видно стало… Думал, у меня ночное зрение появилось… – Паша зевнул по весь рот. – Ужас. Не ел, не спал. По горам бегал.
– Зато приключение какое! – засмеялась Ника. – Весь год потом будешь вспоминать. Девушкам рассказывать, они восхищаться будут…
Паша с сомнением посмотрел на нее – смеется или серьезно говорит. Не понял, откинулся назад.
– Игорь, можно я посплю? Мы далеко от лагеря?
– Да нет. Километрах в семи, я думаю. Через час с лишним будем, если энергично пойдем.
– А вот… – Паша замялся.
– Что? – Игорь смеющимися глазами смотрел на парня.
Ника залюбовалась молодым человеком. Странно. Странно… Что-то в нем есть такое, что заставляет ему безоговорочно верить. Что даже не хочется думать, хороший он или нет, правду говорит или нет. Хороший! Правду! Не может быть никаких сомнений. Разве могут врать такие глаза? Разве эта улыбка – не выражение того безусловно хорошего, что у него внутри?
– Хотел спросить… Я, конечно… Мне вообще-то… Я… А вот… Просто интересно… Я бы тоже…
Ника покачала головой. Вот интересно, что Паша сейчас скажет, что настолько его смущает, что мысль сформулировать не может.
– Я… Вот я тоже… Может, и для меня будет роль?
Ника увидела, как парень весь покраснел. Игорь улыбнулся.
– Могу взять тебя в экспедицию, будешь помощником осветителя и монтировщиком заодно. Ты же непьющий?
– Я? – удивился Паша. – Я – нет… гм… я непьющий.
– Ну вот, а у нас весь техперсонал пьющий. Большая проблема найти трезвого человека. Справишься?
Паша неуверенно кивнул.
– А насчет ролей…
Ника отвернулась, чтобы не видеть бурого от смущения Пашу. Ну куда ему сниматься с таким лицом? Он себя видел в зеркало? Наверно, видел, но какими-то другими глазами смотрел.
– Роль без слов подойдет тебе? – спросил Игорь, пряча улыбку.
Паша радостно кивнул. Очень хочет сняться. Почему? А почему тысячи людей бросились снимать себя и выкладывать в Сеть свои ролики – про себя, бесчисленные фото себя самого? Что это? Что вообще такое желание быть известным, знаменитым? Кроме тяги к богатству? Ведь те, кто выкладывает свои фотографии на всеобщее любование, богатыми не становятся. Что это? Преодоление изначально заложенного в нас одиночества? Стремление объединиться? Стать частью коллективного разума? Коллективной жизни? Если меня знают, то я уже не так одинок?
– Ну, вот и договорились. – Игорь подмигнул Нике. – И тебе будет веселее, да? Отец отпустит тебя на съемки?
Ника не совсем уверенно кивнула. Отпустит, наверное… Говорить ли отцу про ее симпатию к Игорю… Но главное не это. Она сама должна спросить Игоря, должна, чем раньше, тем лучше, для нее это принципиально, это очень-очень важно… Как спросить? Напрямую? Намеки он как будто не понимает, да и не умеет она разговаривать намеками. При Паше спросить? А что такого? Пусть смеется, если ему смешно.
– У вас… – Ника прокашлялась. Идиотство. Очень глупо. Очень. Невероятно глупо. Но дольше не знать этого она не может.
– Вы…
– Что?
Игорь смотрел на нее такими светлыми, такими чудесными глазами, что ответ был уже понятен. А если нет? Если просто – он такой вот светлый человек. И так же смотрит на свою жену, на своих детей, а Ника все влюбляется и влюбляется, с такой же бешеной скоростью, как обычно несется с горы на лыжах – когда все летит вокруг тебя – небо, облака, деревья, другие люди, и ты – взлетаешь как будто, хотя на самом деле и едешь вниз.
– У вас… есть… семья? – наконец выговорила Ника.
Игорь улыбался и молча смотрел на нее. Нет. Ну нет. Почему он ничего не говорит, что значит эта улыбка?
– Да? Или нет? – договорила Ника. Нет, пусть скажет. Пусть произнесет. И она упадет, перекувырнется через голову, ноги, руки разлетятся в разные стороны, она с большим трудом встанет, ее будет волочь вниз, но она встанет, отряхнется, придет в себя, и дальше все пойдет, как было раньше.
– Да. – Игорь, севший напротив нее и Паши, подкинул камешек и поймал его. – Я же говорил. У меня есть мама.
