Наталия Терентьева - Похожая на человека и удивительная
– В каком-то смысле да, – ответила я.
– А… Ты можешь ко мне приехать? У меня очень срочно. Просто я… не знаю, зачем жить.
– Ясно, – вздохнула я. – Покатай пока мячик спиной по стенке, может, полегчает. Смысл жизни как раз у тебя где-то там застрял. Между пятым и шестым позвонком. А я еду.
– Я тебе испортила интервью? – заплакала Верочка.
– Нет, – успокоила я свою беременную подопечную. – Ты не дала мне толком пообщаться с одной…
Я посмотрела на Герду – вот кто она сейчас? Звезда? Бывшая звезда? Бабушка одной маленькой девочки, которая около года ничего не говорила? Мать очень глупой молодой особы, которую бьет до кровавых подтеков ее муж-игрок? Просто одинокая и уставшая женщина, потому что много лет одной за все отвечать, много лет зарабатывать деньги, не надеясь ни на кого в жизни, растить одной дочку, а теперь – дочкину дочку – это, наверно, непросто. Я не знаю, я отвечаю только за себя. И то это бывает непросто.
Герда внимательно смотрела на меня, пока я утешала шутками плачущую Верочку.
– Я поняла, – махнула она рукой. – Езжай. Ты везде нужна. Везде и всем. Тоже будешь стрелять из миномета?
– Из гранатомета, – засмеялась я, вставая и беря для Жени большое спелое яблоко из синей стеклянной корзинки на столе. – Такая вот моя судьба, с некоторых пор.
Откуда у человека, бренного, тленного, слабого, беспомощного, такое четкое представление о вечности? Такая тоска о вечном? Во мне есть что-то, названия чему я не могу найти, но это что-то ощущает мою бренность, страдает о ней и точно знает о возможности другой жизни – без болезней, без ограниченности, – хорошо всем известной ограниченности срока жизни на земле.
– А слоны знают, что они должны умереть? – вдруг спросил меня Женя.
Услышала его мысли или же внушила ему такой странный вопрос, сама размышляя о бренности и вечности?
– Почему ты спрашиваешь меня об этом? – я посмотрела на мальчика, которого так и не успела ни рассмотреть хорошенько, ни тем более узнать.
– Я иногда думаю о таком… Почему, например, собаки часто грустят? Потому что не умеют разговаривать?
– Ты думаешь, им есть, что сказать нам? – я улыбнулась.
Удивительный мир детей. Счастливые родители – они каждый день, в течение многих лет, слышат подобные детские вопросы, заставляющие по-другому взглянуть на привычное.
– Если бы у меня была собака, я бы с ней разговаривал… – ответил мне Женя. – Папа не очень любит разговаривать.
– А что он любит? – спросила я, ловя себя на том, что с Женей в машине совсем по-другому себя веду как водитель. Сбавляю скорость, заранее начинаю предупреждать о маневрах, вообще очень вежливо и осторожно веду машину. Приятная метаморфоза.
– Он любит петь, – совершенно нейтрально ответил мне Женя, и я не поняла, как к этому относится сам мальчик.
– А… – Я не знала, как правильно сказать и все же, удивляясь самой себе, не стала называть Женину приемную мать мамой: – тетя Лена?
– Мама тоже любит петь, под гитару. И еще работать, – тоже совершенно спокойно ответил мне мальчик.
Вот бы сейчас заглянуть в его душу! Где ты, мой чудесный дар? Но дар молчал, а это означало, что ничего особенно не тревожило мальчика и ничего не болело в той области души, где живут папа и приемная мама.
– А почему у вас нет детей? – вдруг спросил меня Женя.
Вот тебе и на. Я к нему в душу пытаюсь проникнуть, да не могу, а он, сам того не зная, спросил о самом больном.
– Ну… так получилось. Природа не хочет, чтобы у меня были дети, – ответила я, не уверенная, что мальчик что-то поймет из моего ответа.
– Потому что вы все про всех понимаете, – сказал вдруг Женя. – Ребенку с вами было бы очень страшно. Ничего не скроешь.
– Да, наверно, – согласилась я, чувствуя, как что-то очень неприятное и обидное закрадывается мне в душу.
Ничего себе! Со мной ребенку было бы страшно! А вот маленькой Лизе со мной совсем не страшно! Она сразу доверчиво потянулась ко мне. Да и сам Женя – не дурачок же он! – отправился со мной незнамо куда…
Стоп. Я обиделась на маленького мальчика? На девятилетнего? А на что я рассчитывала? Что он назовет меня мамой и попросится ко мне жить? Какое я имею право вообще об этом думать? У него есть семья, такая, какая есть. И для него мир именно такой, какой он есть. Иногда не нужно открывать ворота своего двора, если все равно не сможешь из него выйти. Зачем? Чтобы посмотреть, что за забором трава выше и зеленее, солнце светит ярче и жизнь веселее?
Тем более, кто сказал, что как приемная мать я окажусь многим лучше тети Лены? Разве в моей жизни есть место для чьих-то капризов, болезней, слабостей? Вот я себе и ответила.
– Вы знаете, чего я сейчас хочу? – спросил Женя, хитро поглядывая на меня и даже не догадываясь, какой спор я веду сейчас сама с собой. Жестокий и эгоистичный спор.
– Знаю, – вздохнула я. – Сосисок с кетчупом. И сахарной ваты, побольше. Напихать в рот так, чтобы разговаривать было невозможно, и долго, с удовольствием поедать огромный пухлый ком ваты…
Мы же так и не поели у Герды, я помчалась по очередному вызову. Какая из меня приемная мать? И даже приемная тетя. Я эгоистка до мозга костей. Вот у меня нет даже собаки или кота.
– Не скроешь, я же говорю, – тоже вздохнул Женя.
– А что ж тут скрывать? – засмеялась я. – По-моему, это так здо´рово. Ты и подумать не успел, а я уже знаю – суп и манную кашу не предлагать.
– Да, – сказал Женя, но без особого энтузиазма.
Вот она, неосознаваемая территория личной жизни, запретная и закрытая для посторонних. И неважно, какие на сегодняшний день там скрыты тайны – про первую любовь, про страшного дядьку, который живет в стене, или же про сосиски с кетчупом. Не нужны там посторонние. Разве что на минутку, разве что одним глазком, с разрешения хозяина, или – в экстренных случаях – для спасения. Заходите к нам в душу, спасите нас, разгребите все наваленное в беспорядке, потушите пожар, помогите справиться со злодеями, душу эту растоптавшими, а потом – извольте-ка восвояси. И дверь не забудьте поплотнее прикрыть.Глава 36
Пока Женя быстро и жадно ел в маленьком кафе в торговом центре, куда мы заехали по пути к несчастной Верочке, я размышляла, смогла бы я вот так, каждый день, годы подряд, зависеть от чьих-то чужих желаний. Нет, наверно. Вот я не очень хочу есть. Тем более, не хочу этих сосисок и тугих, плохо прожаренных лепешек. А ем, потому что маленький мальчик, у которого нет сейчас ни денег своих, ни родителей рядом, захотел съесть именно это. Вот так было бы и со своим ребенком. Правда, назвала бы я желания своего ребенка «чужими»?
Я часто вижу мам, превратившихся в функцию своего ребенка, если говорить на математическом языке. Переменная и ее функция, насколько я помню основы школьной алгебры. Вся жизнь заполнена и подчинена одному – выращиванию еще одного человека. Больше ничего. Выбирается работа ближе к дому, с удобным графиком, – какая разница, что за работа, в сущности. Главное – успеть забрать из школы, потом иметь возможность отвести в спортивную или музыкальную школу, или в обе, если хватает энтузиазма… И в этом весь смысл твоей жизни.
А я всегда очень боялась такого. Может, поэтому и не срабатывает у меня главный механизм – механизм продолжения рода? Блокируется мозговым сигналом – «Я не хочу жить ради кого-то, я не хочу быть функцией, я хочу сама быть главной величиной своей жизни». Я хочу быть для себя главной, поэтому я одна. Как всё просто.
– Ты поел? – Я увидела, что Женя, развернувшись на стуле, смотрит куда-то в сторону. – Кто там? На кого ты смотришь?
– Там… – Женя с ужасом смотрел на меня, не решаясь выговорить, – там… тот дядька…
– Который живет в стене?
Я уже поняла, на кого смотрит Женя. Конечно, если такой тип живет у него в стене и прячется под кроватью, чтобы однажды ночью растерзать Женю на маленькие кусочки и есть их, чавкая и обливаясь слюнями и Жениной кровью, как положено… Немудрено, что мальчик боится.
– Подожди-ка… – я встала и, обойдя несколько плотно придвинутых друг к другу столиков забегаловки, куда так рвался Женя за сосисками, подошла к страшному дядьке.
Передо мной сидел мужчина, по возрасту приближающийся к старику, но на вид еще вполне крепкий, с темным, пропитым, прокуренным лицом, в грязной, поношенной куртке – это в такую-то теплую погоду! – небритый, нечесаный, немытый, давно не стриженный. Очень неприятный тип.
– Чё? – спросил он меня, и я, на секунду столкнувшись с его тяжелым взором, постаралась как можно быстрее отвести глаза.
Не знаю, в душу ли я ему заглянула, но что-то крайне неприятное, липкое, муторное словно подступило у меня к горлу.
– Чё надо? – повторил он угрожающе, но страшно мне не стало. Стало только еще противнее.
Я на шаг отступила. Зачем я подошла к нему? Не знаю, интуитивно.
– Кошелек доставай, – сказала я, подчиняясь тому, что мне самой было не до конца понятно. – Тот, который ты только что во-он у той девушки в синем свистнул. Доставай, пока полицию не вызвала. И мотай отсюда побыстрее.
