Гали Манаб - Всего лишь женщина
На другой день, в субботу, наблюдая, как дочь завтракает, мы с мужем не находили себе места. Она была весела, ее ничего не беспокоило. Но ела она одним концом рта, это у нее плохо получалось, каша вываливалась изо рта. Картина была жуткая.
Я собрала дочь и опять побежала в детскую поликлинику. Настроена была я решительно, мне необходимо было выяснить, что с моей дочерью и кто нам может помочь. А в душе боялась услышать самое страшное: ничего не поделаешь, вам не повезло, это не лечится, и ваша дочь останется навсегда уродиной. И нечего было бить ее по голове.
Дежурила наша участковая врач, с которой у нас сложились прекрасные отношения. Увидев нас, она спросила:
– Что, медики заболели?
– Доктор, какой из меня медик? Я не знаю, что с моей дочерью, – сказала я, еле сдерживая слезы. Ком подкатил к горлу, душил.
– А что случилось? – спросила докторша участливо. Осмотрев дочь, она спросила:
– А как давно вы это заметили?
Я в подробностях все рассказала. И высказала предположение, отчего это могло случиться. Врач начала мне объяснять:
– Это неврит лицевого нерва. Тройничный нерв с правой стороны перестал функционировать. Бить детей нехорошо, конечно. Но причина болезни – инфекция. Обычно инфекция проникает через открытые ранки в области лица, шеи. Или через зубы, если есть не пролеченный кариес. Инфекция также может проникнуть через нос. Насморка не было в последнее время?
– Был небольшой. А это очень страшно? Ее вылечат?
– Я вас сейчас направлю в больницу, ее надо срочно госпитализировать, не теряя ни минуты, – очень серьезно сказала мне врач, оставив без ответа мои вопросы. И это подтверждало мои подозрения о необратимости болезни, я совсем уже отчаялась.
Взяв направление, я сразу позвонила мужу на работу. Он, бросив все дела, примчался мгновенно, и мы, убитые горем и неизвестностью, поехали на машине в больницу.
В приемном покое нас отправили в неврологическое отделение. В неврологическом отделении, одно название которого нас пугало, врач даже не обращала на нас внимания. На наши назойливые вопросы: «Что будет с нашей дочерью, вылечат ли ее?», раздраженно и очень сухо ответила: «Это лечится», – и забрала Машу, и закрыла перед нами дверь. Вот тебе и на! А как же медицинская деонтология?! Какие же врачи бывают бездушные, подумали мы оба. О том, что у нас с мужем мысли совпали, я не сомневалась ни на йоту. Не успела я подумать, что нужно остаться и выяснить какие-нибудь подробности лечения, муж мне предложил:
– Дорогая, извини, мне надо возвращаться на работу. Я поеду, а ты оставайся и постарайся хоть что-нибудь узнать.
Я села на лавочку во дворе у входа в отделение и ждала, сама не зная чего. Стоял жаркий май. Погруженная в свои грустные мысли, я не знала, сколько времени просидела. Но мои ожидания были не напрасны. Из отделения вышла молодая женщина с девочкой, приблизительно такого же возраста, как Маша. Я внимательно всмотрелась в девочку и заметила те же признаки болезни. Я подскочила к ним, схватила женщину за руку, боясь, словно она тоже захлопнет передо мной дверь, и жадно начала ее расспрашивать:
– Извините, пожалуйста, скажите, вы давно здесь? – и срывающимся голосом, давясь от слез, которые меня душили, начала объяснять: – Мою дочь тоже положили в это отделение сегодня, с этим же, – и я взглядом показала на девочку.
– Мы уже две недели здесь. – сказала женщина. – Но у нас запущенный случай. Мы не москвичи, приехали из глубинки Тверской области. Знаете, поначалу мы даже не поняли, что с ней такое. Пока мы это обнаружили, пока попали в районную поликлинику, пока нас направили в московскую больницу… У нас такое не лечат. И прошло больше десяти дней. А это, как нам здесь объяснили, такая болезнь, которую нельзя ни в коем случае запускать. Чем раньше начнется лечение, тем оно эффективнее. Здесь играет роль каждый день, даже каждый час. Поэтому у нас пока плохо поддается лечению. Но все равно сдвиги есть, мы не отчаиваемся. Да вы не расстраивайтесь так, – стала она меня успокаивать, видя непрерывно льющиеся по моим щекам слезы.
– А что нужно сделать, чтобы быть рядом с ребенком, как вы?
– Вы подойдите к заведующей отделением, – посоветовала она.
Поблагодарив ее, я решительно направилась в отделение. Мне надо обязательно добиться, чтобы мне разрешили быть рядом с моей Машей.
Заведующая отделением оказалась женщиной среднего возраста с миловидным, приветливым лицом. Выслушав мою просьбу, она сказала:
– Вообще-то не полагается. Но, учитывая ваше состояние, я сделаю исключение, только вот требуется…
И она начала перечислять все требования, которая я должна буду выполнять. Я была согласна на все.
Потом она любезно рассказала о подробностях лечения, какие процедуры необходимы, какие случаи бывали в ее практике, и уверила, что мы обратились вовремя, у нас очень хорошие шансы. Немного успокоившись, я поехала домой. Дома я позвонила мужу, успокоила и его, собрала все необходимое, чтобы весь день находиться в больнице, и вернулась туда. Мне разрешили находиться возле Маши целый день, до вечера. В течение дня я была обязана водить ее на все процедуры в другие корпуса, что я выполняла с удовольствием, тем самым приближая день скорейшего выздоровления, а также мне полагалось мыть полы в палате и кусочек коридора перед ней. И еще оказывать посильную помощь среднему медицинскому персоналу, как медицинской сестре.
У медицинских сестер в отделении работы было невпроворот. И врачи, надо им отдать должное, работали, не покладая рук. Была такая нехватка медперсонала, что им приходилось работать иногда несколько суток подряд. Если в первый день я была недовольна и немного обижена отношением врача из приемного отделения, то впоследствии я ее много раз встречала в отделении, видела ее за работой и поняла, что была неправа. Возможно, она в тот день трудилась уже далеко не первые сутки, а таких, как я, мам, через ее руки проходило неисчислимое количество. Никакого человеческого терпения и милосердия не хватит.
А лечение Маши шло весьма успешно, к нашей общей радости. Дочка быстро пошла на поправку. Но времени на полное излечение все равно потребовалось много. Мы целый месяц лежали в больнице и выписались без малейшего следа болезни. Но после выписки я еще долго не могла поверить, что этого не повторится. У меня день начинался с осмотра лица дочери. И для профилактики мы каждый день, в течение долгого времени, на всякий случай проделывали упражнения для лица.
То, что я пережила за время болезни дочери, особенно поначалу, никому бы не пожелала. Для меня это было сначала шоком, а затем начался длительный стресс, и я много месяцев приходила в себя. И не раз вспоминала ту мысль о скуке, которая посетила меня накануне болезни Маши. Мысль материальна, нельзя даже в мыслях допускать такую беспечность.
И вот сегодня, скучая от бездействия на вахте, я ни в коем случае не могла себе допустить в мыслях, что мне скучно. Нет, не скучно мне. У меня, слава богу, все прекрасно в жизни. Сейчас немного поленюсь, позволю себе такую роскошь, а потом займусь чем-нибудь креативным. Например, возьму учебник по «Логике», проштудирую какую-нибудь тему, порешаю задачки. Там задачки интересные, на первый взгляд, очень трудные, прямо нерешаемые, но потом, когда разберешься, когда поймешь принцип и подход к ним, то решаются неожиданно легко. Задачки из этого учебника даже мой сын, восьмиклассник, решает, будто семечки щелкает. И вообще, мне надо готовиться к сессии… Скучать некогда…
…Скучать в то утро действительно не пришлось. Мне позвонила Полина Юсупова и оглушила ошеломляющей новостью.
– Привет, ты уже слышала? – спросила она.
– О чем? – лениво отозвалась я.
– Тебе Дина не звонила? – опять задала она вопрос.
– Да нет же, а что случилось?
– Ты присядь. У меня плохая новость. Санька Тихонова умерла, – выпалила она.
– Как, когда? – вырвалось у меня. Мне не верилось в это, и я не знала, как реагировать на подобное известие. Санька Тихонова, наша Санечка, наша ровесница. Штирлиц, как я в шутку звала ее.
– Вчера она после работы, в обед, зашла к Насте Агутиной, они с ней пили, как обычно. А потом приехала домой, дома, видимо, она продолжила, зашла в туалет и так, сидя на унитазе, умерла. Муж ее позвонил Дине, а она мне.
Скуку, которая меня поутру одолевала, как рукой сняло. Я сидела, ошеломленная звонком, не веря, что такое могло случиться с Саней Тихоновой. Слезы наворачивались на глаза. Такое горе!
Боже, мне нельзя скучать даже в мыслях!
У меня это был первый случай, когда умер человек, которого я хорошо знала. Подругами мы с ней не стали, но работали вместе, мне приходилось бывать у нее дома. Порой откровенничали, делили хорошее и плохое. Как большинство людей, значительную часть жизни она проводила на работе, и мне казалось, что ближе общаги у нее не было никого. А такая близость определяет ответственность за человека. Особенно в таком случае, как смерть. И мне казалось, что мы, наш коллектив, теперь ответственен за ее похороны. Из всех нас ближе к ней была Дина. Они считались подругами. Они часто бывали вместе, почти неразлучны. И в моем представлении теперь Дина должна взять в свои руки все организаторские вопросы похорон. Возможно, с бывшим мужем Сани и, возможно, совместно с заведующей общежитием. И мы, все остальные, конечно, окажем посильную помощь. А в том, что коллектив соберет нужную сумму денег, необходимую для похорон, я почему-то не сомневалась. Для Сани, мне думалось, займут, но соберут.
