Гали Манаб - Всего лишь женщина
Потом в общежитие приехал в гости моя бывшая пассия Милый друг. Он у нас давно не жил, они всей бригадой уехали и работали где-то в Подмосковье. Я искренне рада была видеть его, но и к нему осталась равнодушной. Мужчина, с которым меня раньше связывали только сексуальные отношения, не волновал меня больше, как женщину. Мы с ним всю ночь просидели, вспоминая наши былые времена. В качестве эксперимента я даже решила попробовать с ним поцеловаться, затаив глубокую надежду, а вдруг… Я помню наши с ним «французские» поцелуи в те далекие времена, они у нас были страстными, обжигающими, мы оба обожали целоваться. Эксперимент мой потерпел крах. Наши поцелуйчики теперь были совершенно безвкусными, пустыми. Он, не посвященный в цели моего эксперимента, все пытался меня соблазнить, но тщетно. В отличие от Геныча, Милый друг не обиделся, он всегда умел адекватно реагировать на отказы женщин. Отвергнутым он себя не чувствовал.
А потом появился еще один друг. У него была кличка Кетчуп, потому что у него какой-то знакомый работал на предприятии, где производят кетчуп. И вот, как только он съездит к другу, всех нас, знакомых и друзей, снабжал кетчупом. Кетчуп по психотипу был полной противоположностью мне. Если я ко всем мужчинам оставалась безразлична, то Кетчуп был исключением: единственным мужчиной, который вызывал во мне хоть какие-то чувства, он меня здорово нервировал и раздражал. Мы с ним были совершенно несовместимы. Мне он не нравился ни внешне, ни поведением, ни манерой говорить. Я помню, как он пришел ко мне на вахту первый раз. Шел он с улицы, с пакетом. Сначала подошел к окошку и неуверенным голосом спросил:
– Можно к тебе зайти? – День был воскресный, когда по утрам обычно общага долго спит.
– Заходи, – сказала я без особого энтузиазма, но с некоторой учтивостью, чтобы не казаться невежливой. Он зашел, встал у порога и, стоя, начал беседу. А потом как бы невзначай спросил:
– Пива хочешь?
– Хочу, – ответила я, думая, может, теперь он присядет. А он из пакета вытащил бутылку пива, поставил на стол и продолжал стоять.
– И что, мне одной пить?
– А можно, я тебе компанию составлю?
– Ну, конечно, садись.
Он неуклюжей походкой подошел к столу и наконец-то присел. Впоследствии он стал моим постоянным посетителем, как, впрочем, и других вахтерш. Возможно, он пытался за мной ухаживать, не знаю. Но некоторые женщины общаги именно так интерпретировали его частые посещения вахты в мою смену и даже готовились открыто конфликтовать со мной, как с соперницей. Но разборка не состоялась. Какие могут быть раздоры, если с моей стороны – полное безразличие к их источнику?
Невыносимое воскресное утро
Скука. Скукотища. Как я боюсь этого понятия – скука. Сегодня воскресенье. Сижу на вахте. Утро раннее. Народ в общежитии спит. Отдыхает после трудовой недели. А я только заступила на вахту, у меня целые сутки, как целая вечность, впереди. Боже, дай мне силы и терпения пережить эту тоску! За окном серый дождь стеной. Дождь, как и сама осень, вселяет в душу непреодолимую осеннюю тягость. Скука. Невольно вспоминается анекдот, когда-то рассказанный Несмеяной:
«Приходит новый русский, одолеваемый скукой, в ресторан. Подзывает официанта и говорит: “Принеси мне ведро человеческого дерьма, любые деньги заплачу”. Официант, в погоне за длинным рублем, рад услужить, выполняет его просьбу. “Теперь найди дохлого кота и принеси, заплачу, не обижу”, – говорит новый русский, зевая. При виде зелененьких бумажек официант опять, обо всем позабыв, выполняет заказ. Новый русский берет кота за хвост, макает его в содержимое ведра, вынув, поднимает над головой и начинает крутить приговаривая: “Эх, скукота, скукотища-а-а”».
От воспоминаний у меня на душе становится еще тяжелее. Но признаться даже в душе, про себя, что мне скучно, я боюсь. Боюсь гневить Бога. У меня когда-то был горький опыт, когда мне показалось, что невыносимо скучно жить, и я легкомысленно подумала: «Что же это у меня в жизни не происходит никаких событий, ни плохих, ни хороших?» За что была немедленно наказана. И мне дорого пришлось поплатиться за такие необдуманные, беспечные мысли. Буквально в тот же день вечером у меня начались проблемы.
В то время я не работала, сидела дома с маленькими детьми. Дочь только в первый класс пошла, а сыночек был еще детсадовский. Хотя я активно занималась развитием детей, и мне физически скучать не приходилось, но, тем не менее, вдруг стало невыносимо тоскливо от однообразия быта, от этой монотонной рутины. И меня посетила греховная мысль о скуке.
В тот день вечером, делая уроки, мы напоследок с дочкой сели за чтение. С ним у нее были большие проблемы. Она вообще не любила читать. И, по природе медлительная, отставала в чтении от своих сверстников. Каждое занятие с букварем у нас с ней заканчивалось слезами. И на этот раз все шло из рук вон плохо. Она начинала беспричинно плакать, капризничала, то ей требовалось срочно попить, то удовлетворить другие физиологические потребности, в общем, она тянула время, как могла, только бы не заставляли ее читать. Она находила кучу причин, чем меня выводила из себя. В конце концов я, не выдержав, ударила ее кулаком по голове. Она расплакалась еще больше и отправилась в ванную комнату, умыться.
Меня же теперь переполняло чувство жалости к маленькой любимой дочке. Теперь я мучилась угрызениями совести, начинала корить себя, что не сдержалась, что вообще не умею себя вести, как подобает любящей матери. От избытка таких чувств втихаря от мужа и детей поревела и дала себе честное пионерское, что никогда больше не подниму руки на своих любимых чад.
На следующее утро жизнь продолжилась по избитому курсу. Позавтракав, отец повез по дороге на работу дочь в школу, а мы с сыном пошли в садик. В середине дня, как обычно, я пошла в школу забирать дочь после занятий. Встретив ее, угостила яблочком, которое она тут же и с удовольствием взяла и начала грызть. И тут я заметила у нее в лице что-то необычное, вызвавшее у меня еле уловимую волну тревоги. Она как-то странно жевала, странно улыбалась. Почему, я не поняла. Но ощущение тревоги усиливалось. Я невольно задала вопрос, скорее себе, а не дочери:
– Что с тобой, доча? Ты как-то странно улыбаешься.
– Ничего, – отвечала она.
– У тебя ничего не болит, тебя ничего не беспокоит?
– Нет, – покачала она головой. – У меня ничего не болит.
Всю дорогу домой я наблюдала за ней, но так ничего и не поняла. Дома за обедом, когда увидела, как она ест, в груди опять больно кольнуло и вновь появилось чувство тревоги. Господи, что с ней происходит, что не так?
– После обеда, встревоженная неизвестностью, я осмотрела у дочери ротовую полость. Мне показалось, что все там нормально. Но я решила обратиться к специалисту, чтобы успокоиться. Зубной врач, осмотрев Машу, тоже ничего не нашел.
– Мне кажется у нее правая щека немного отекшая, может, у нее флюс? – предположила я, не зная, как объяснить доктору свою тревогу.
– Мамочка, нельзя так сильно опекать ребенка, – сказала врач. – Я же вам говорю, что все нормально.
Это было в пятницу. Впереди два выходных дня, поликлиника не работает. Хотя после осмотра врача я немного успокоилась, чувство внутренней тревоги немного отступало.
Вечером после работы пришел муж. Видимо, мое душевное состояние было ярко отражено на лице, и он тревожно спросил:
– Что случилось? У вас все нормально?
– Что-то с Машей не так, а что именно, не могу определить.
– А что с ней может быть не так? – с этим вопросом он пошел к детям в комнату. Дети сидели на полу, на ковре, и дружно играли в лего, строили гаражи, в которых сын ставил свои машинки. Увидев отца, они радостно улыбнулись папе, не отрываясь от игры. У дочки на лице была кривая улыбка.
Отец, встревоженный увиденным, растерялся. Не имея никакого отношения к медицине и не зная, как все это определить, он поставил свой оглушительный диагноз:
– У нее искривление лица.
Он произнес то, о чем я даже боялась подумать. Мне стало плохо, слезы полились по щекам. Муж подошел ко мне, и мы, сплоченные настигшим нас горем, обнялись. Меня прорвало, я начала плакать навзрыд, пытаясь заглушить плач на плече мужа, чтобы не потревожить детей.
– Откуда это? Из-за чего? Как это могло случиться? Ведь у нас ничего подобного нет в роду.
– У врача были? Что врач говорит? – спросил растерянный и напуганный муж.
– Да, конечно. Я думала, что это флюс. Повела ее к зубному, но она ничего не нашла. Я стала объяснять, что мне кажется, у Маши правая щека немного отечная. А врача сказала, что я слишком опекаю ребенка, и выставила нас за дверь.
Ночь выдалась бесконечно длинная. Я то и дело подходила к кровати дочери, она спала спокойно и с удовольствием посапывала. Никаких признаков болезни не замечалось. А я ходила, ревела. Ни о каком сне не могло быть и речи. Меня мучила мысль, что я собственноручно изуродовала дочь, когда ударила ее по голове. Угрызения совести меня просто съедали.
