Николай Семченко - Соглядатай, или Красный таракан
– Цветами обычно прикрывают могилы, – я попытался саркастически рассмеяться, но закашлялся. – Извини, ноги промочил: чихотка прицепилась.
– Ты всегда уходишь от серьёзного разговора, – Наташа окинула меня долгим жалостливым взглядом. – Бедный! Ты так много и часто рассуждаешь о духовности, доброте и нравственной чистоте, что невольно закрадывается подозрение: а не о том ли ты кричишь, чего у тебя самого нет? Ты гоняешься за истиной, а она и не думает прятаться от тебя. Ты забыл, что у наших с тобой предков была одна-единственная истина – божественная…
– Опять взялась за опиум для народа? Тебе бы в проповедницы пойти – получится! – коротко хохотнув, я опять раскашлялся.
– Божественное – это значит любовь, – снисходительно, как полудебилу, объяснила Наташа. – Любовью нельзя заняться. Заняться можно только сексом. У любви есть одно отчетливое свойство: она не распространяется на всех и вся, она избирательна и узко направлена…
– Ты мне собираешься лекцию читать?
– Я пытаюсь объяснить тебе, что ты не умеешь просто жить, работать, заботиться о ком-то…
– Извини, я лучше знаю, что мне нужно.
– Нет, Сереженька, ты и сам не знаешь, чего тебе надо. А если даже и знаешь, то до смерти пугаешься своих желаний.
– Если ты думаешь, что я буду с тобой спорить, что-то доказывать, бить кулаком себя в грудь и нараспашку раскрывать свою душу, то не рассчитывай на это…
– А я и не рассчитывала, – Наташа посмотрела на часы. – Ты – сам в себе, как в скорлупе. И, может быть, когда-нибудь проклюнешься…
– И тогда ты скажешь мне: «Здравствуй, мой цыплёночек!»
– Нет, я, наверно, не дождусь этого, дорогой. Кто-нибудь другой прошепчет тебе столь волшебные слова…
– Как жаль!
– Но ты не жалеешь времени, потраченного на общение со мной? Наконец-то я сказала всё или почти всё, что давно хотела сказать. И мне сразу стало легче…
– Ещё бы! Так меня загрузить!
– Не переживай. Что тебе стоит сбросить этот груз за первым же углом. Вот сейчас завернёшь туда – и шмякай его на землю…
– Что-то ты мне сегодня не нравишься, милая.
– А разве я тебе когда-нибудь нравилась? Ну-ну, не надо так округлять глаза! У твоего друга Юры это получилось бы гораздо естественней. Он ведь настоящий артист. Кстати, у тебя с ним всё нормально?
– Ты так спрашиваешь, будто мы с ним любовники…
– Да нет, ты бы этого испугался. Ты вполне традиционен, – она хмыкнула. – Я имела в виду совсем другое. Почему-то мне кажется, что невозможно написать портрет человека, который тебе безразличен и которого ты не любишь, хоть немножко…
– Если следовать твоей логике, то всякий художник как бы бисексуален.
– Глупый, милый Сережа! Напрасно я распиналась перед тобой, объясняя божественный смысл любви. Это не то же самое, что секс. Если бы ты был моим учеником, то числился бы в отстающих…
– «Неуд» ученика – это «неуд» учителя, разве не так? Значит, плохо объяснялась со мной…
– Всё! Я побежала! – Наташа выразительно постучала по циферблату часов. – «Окно» кончилось. Спасибо тебе за идею насчёт иллюстраций к Лермонтову. Может, мы с ребятами и вправду возьмёмся за это…
– И выиграете какой-нибудь конкурс!
– А что? Мы не без талантов!
Наташа махнула на прощанье правой рукой и, не оборачиваясь, торопливо пошла к своему лицею.
А я завернул за угол. Но вопреки предвиденью Наташи не смог сразу выбросить из головы наш разговор. То, что она мне наговорила, не в голове засело, а тяжко давило сердце – будто камень лёг на грудь. Умом-то я понимал, что все те истины, которые изрекала Наташа, без сомнения, правильны, особенно насчёт любви в божественном понимании. Настолько правильны, что не то что спорить, а лишний раз выслушивать всё это не хочется. Вроде как: «Архимедовы штаны на все стороны равны» или «После вкусного обеда – по закону Архимеда», ну и тому подобные нудные аксиомы, от скуки превращенные в хохмы.
Ах, если бы Наташа всё это говорила с улыбкой, издеваясь, забавляясь и смеясь надо мной, то я, пожалуй, не смог бы отделаться от неё смешочками и междуметьями. Пришлось бы и мне тоже серьёзно с ней объясняться. Ну, например, сказать о том, что она – тормоз. Нет, сама по себе, конечно, замечательная, умная, талантливая и всё такое прочее, но в моей жизни – тормоз. Почему? А потому, что на общение с ней нужно находить время – специально, чёрт побери! Вот дружба его не требует, как-то так получается, что особого времени на неё не требуется. Зато любовь, секс, жизнь вдвоём под одной крышей – тут почему-то надо постоянно, что называется, уделять внимание, жертвовать часы своей драгоценной жизни на всякие глупости, ласканья – милованья. Это тормозит тебя. Тебе надо бы идти куда-то вперёд, но твоя спутница, скривившись, стонет: «Погоди! Я ногу натёрла. Идти не могу…» И ты, как остолоп, стоишь и ждёшь её.
(– Мне противно тебя слушать… – А ты, дорогой, не слушай! Господи, откуда ты взялся на мою голову! – Ошибаешься: не на твою голову, а на твою душу… – Какая разница! Ведёшь себя, как червь в яблоке: сжираешь меня изнутри… – Послушай, если женщина не может идти рядом с тобой, то ты должен взять её на руки и понести… – Ещё чего! Надорвусь… – Ты никогда не относился к женщине, как к чуду… – Милый, оставь эту банальность при себе. Женщина ли, мужчина ли – нет разницы, каждый человек, независимо от пола, – чудо из чудес. – От твоих слов веет холодом… – Ах, братец, как ты красиво изъясняешься! Романы для дам не пробовал писать? – Желанья нет. А вот твои правильные фразы, бесспорные истины – это холодные льдинки. Они красиво играют алмазными гранями, завораживают внутренним мерцанием и прозрачной чистотой. Но это до тех пор, пока их не коснётся теплая ладонь… – Ну, что ты хочешь этим сказать? – Да, в общем-то, ничего нового. Если ты не относишься к женщине, как к чуду, то и она не увидит твою особинку. Тут, знаешь ли, такое дело… В общем, два человека – это как два сообщающихся сосуда… – Ха! Запас красивых слов кончился, да? – Ты, к сожалению, – сосуд закрытый. Я вообще думаю, что те люди, от которых ты произошёл, как бы уже прожили за тебя твою жизнь – прожили страсти, приключения, затмения сердца, печали разума, ошибки чувств, неизведанность мира. И потому ты сразу родился эдаким правильным существом… – Э! Ты забыл: иногда я поступаю очень даже неправильно… – А твои подлости – это что-то вроде игры. Когда ты позвонил жене Юры и подставил его, то это только из желания смоделировать нестандартную ситуацию и посмотреть, что из этого получится. Юра, как модель, интересен тебе в самых разных проявлениях… – Юра – модель? Извини, он мой друг. Я его люблю… – Нет, ты никого не любишь. Ты не знаешь, что это такое. Твоя бабка жила без любви к одному-единственному человеку. Твоя мать жила, в общем-то, без материнской любви. И замуж она вышла лишь потому, что так принято: разве ты не знаешь, что она «залетела» и твой отец, как честный мужчина, просто обязан был жениться? Но он не любил твою мать, всё, что угодно – уважал, ценил, благодарил, доверял, но, увы, не любил. – Если бы не любил, то откуда бы я взялся? – Ну, зачем притворяться, дорогой? Будто бы ты не знаешь, что и мужчинами, и женщинами иногда движет обыкновенная физиология. Твоему отцу требовалась элементарная разрядка. В постели, разумеется… – Замолчи! Как ты низок, мерзавец! – Ты – результат нелюбви, и эту нелюбовь несешь в себе дальше… – Всё! Молчи! Не хочу слышать твой мерзкий шепот!)
За углом посередине клумбы с календулами сидела белая женщина, вернее: она когда-то, давным – давно, была белой, теперь – серая, с нездоровой желтизной, в грязном платье с потеками чего-то чёрного. Вокруг неё резвились дети – два мальчика и девочка с большим бантом. На пацанов без слёз не взглянешь: у одного не было правой ноги, вместо лица – рыхлый, ноздреватый блин, ни носа, ни глаз, а изо рта торчал пучок жухлой травы. Другой, безрукий, ловко пинал мяч и навряд ли слышал, что говорила ему мать: вместо ушей зияли черные дырки. И вообще, непонятно, каким чудом эта кудрявая головенка держалась на плечах: она была насажена на тонкий ржавый штырь.
«Дети – наше будущее», – такая надпись была выведена большими прописными буквами на тумбе, на которой покоился мощный зад матери.
Девочка, умильно улыбаясь, восторженно вперила пустые глазницы в синеву неба. Какой-то шутник вставил в её кулачок бутылочку из-под пива «Балтика №9», и казалось: малышка только что сделала из неё глоток и довольна всем, что вокруг неё творилось – этими машинами, заполонившими двор, и грудами пестрого мусора, до которого дворникам не было дела, и таксофоном с разбитым телефоном, и молодыми людьми, которые, пристраиваясь к пыльным кустам смородины, устроили писсуар местного значения.
