Николай Семченко - Соглядатай, или Красный таракан
Я подумал о том, что эта пара пожилых людей, убирая мусор после чужого праздника, даже не догадывается, что уже давным-давно находится на обочине жизни. И единственное, что ей, слава Богу, ещё дозволяется: глядеть на проносящиеся мимо автомобили, наполненные молодыми, красивыми и здоровыми людьми, и ловить звуки музыки, берущие за живое, и вдыхать тонкий аромат дорогих духов, и, может быть, невзначай чихнуть от пыли, перемешанной с чем-то таинственным, непостижимым и загадочным. Совсем другое племя, забавляясь и шутя, сломя голову мчалось мимо стариков, и не замечало их, а если и замечало, то только для того, чтобы громко бибикнуть: «Прочь с дороги, старые вороны! Раздавим!»
Я молча обошёл деда. Наверно, ему стало неудобно передо мной за бабку, которая назвала его бесстыдником, и он вполголоса цыкнул:
– Ты бы, старая, помолчала. Люди вокруг ходят…
– Что? – не расслышала бабка.
– Херов сто, а маленьких – двести, – сердито прошипел дед. – Угомонилась бы ты, что ли…
– Бесстыдник, – констатировала бабулька, на этот раз всё прекрасно расслышав. – Ну, что о тебе парень подумает?
– А меня это не е…. т, – дед сплюнул и повозил метлой по тому месту, куда шмякнулся его харчок. – Давай-давай, пошевеливайся! Вон какая территория ещё не убрана…
Он видел, что я совершенно не обращаю на них внимания, будто бы их и нет тут. Наверное, это его немного задело, потому что он проворчал:
– Фу-ты, ну-ты! Идут – ног под собой не чуют… И никого для них не существует! Дворник – не человек, а приставка к метле… Ну, молодёжь! Ну, воспитали вас!
Я уже давно не обращаю внимания на ворчащих стариков и тем более не прислушиваюсь к тому, что они пытаются внушить своим вольным-невольным слушателям. Наверное, они забыли, как были молодыми, когда тоже вполуха слушали наставленья, нравоучения, увещеванья – всё то, что старики так любят вбивать в юные и отчаянные головы. Они, быть может, тысячу и один раз правы, и намерения их – самые благие: предостеречь от повторения ошибок, передать опыт своей жизни и всякое такое. А молодым всё это неинтересно, им хочется учиться жить на собственных ошибках, чтобы, в конце концов, через много-много лет прошамкать беззубым ртом: «Внучок, а вот когда я был молодым, то поступил так-то и так-то. И это неправильно! Ты так не делай!» А внучок снисходительно улыбнется и равнодушно скажет: «Я сам знаю, как поступить. Не учи меня жить!»
Да: «Не учи меня жить!»
Ну, кто из вас научит меня, как жить теперь? Теперь, когда я почти точно знаю: Наташа – моя родственница, родная кровь, и мы с ней были близки, и ничего противоестественного в этом не видели, потому что разве могут быть противоестественными отношения между мужчиной и женщиной? Но оказалось: могут, если в их жилах течет одна и та же кровь. И нас не спасает то, что мы этого не знали.
А может, все-таки ничего страшного не случилось?
(– Конечно, не случилось… – А, это ты! Опять подначиваешь? – Ни в коем случае! Серьёзно: ни-че-го не случилось, потому что Наташа тебе не очень-то и нужна. Ты не любишь её… – Милый, да откуда ты знаешь, что есть любовь? – Я не знаю. Я чувствую. – Хочешь, я расскажу тебе старую-престарую притчу про слона и пятерых слепых? Однажды они встретили слона. Потрогали его, а потом принялись описывать свои ощущения. «Слон – это такой большой удав», – сказал первый слепой. Он трогал слона за хобот. «Нет, что ты! – воскликнул второй. – Слон – это нечто наподобие пальмовых листьев!» Он трогал слоновьи уши. «Неправда! – возразил третий. – Это четыре колонны, поддерживающие тело». Он нащупал ноги слона. Ну, и так далее. Каждый слепец описал то, что он действительно ощутил пальцами. Каждый прав и не прав одновременно. Вывод: навряд ли стоит доверять только собственным ощущениям, дорогой. – Сердце никогда меня не обманывало, и я доверяю своим ощущениям. А что, разве Наташа и вправду твоя любимая женщина? – Не знаю. Скорее нет, чем да. – Ну, и в чем тогда проблема? – А в том, что я живу без любви. Вместо неё какой-то эрзац. И как избавиться от этого страха? – Какого страха? – Никогда не знаешь, кого ты любишь на самом деле… – Не понял! – Ну, встречаешь человека, вроде как влюбляешься и, может быть, даже жить без него не можешь, а вскоре оказывается: он не тот, за кого ты его принимал… – Возможно, и ты – не тот, за кого себя выдаешь? – Я и сам порой не знаю, кто я есть на самом деле. – Ну вот, а от других хочешь полной определенности… – Давай немного помолчим, а то опять разругаемся. Меня этот наш раздрай, знаешь, как достал! – Молчим…)
Юра глядел на меня укоризненно. Но я старался не обращать на него внимания. Пусть смотрит! Он и смотрел. В комнате не было места, где бы я не ощущал его пристального взгляда. Я – к окну, он – за мной, от окна иду к столу – смотрит, в кресло сажусь спиной к нему – чувствую: он нацеливается взглядом, как сверлом, в мой затылок.
Вообще-то, ощущение, конечно, не из самых приятных: постоянно находиться под прицелом двух суровых зрачков.
– Ну, чего тебе надо? – спросил я.
Юра молчал, но мне показалось: в глубине его глаз зажглись насмешливые искорки.
– Как ты мне надоел!
Я схватил первую попавшую под руку кисть и несколько раз провел ею по портрету. Зеленые полосы, словно фантастические листья какого-то африканского растения, скрыли лицо Юры. Но два зрачка по-прежнему упорно цеплялись за меня.
– Ну, что ты меня мучаешь? Ты скрытый садист! Тебе хорошо, когда мне плохо. А может, ты – тупой, самодовольный болван? Любой нормальный человек
(… нормальный, Серёжа! Вот именно: нормальный! Ты требуешь нормальности от другого, как будто сам – эталон нормальности. Но задумывался ли ты, милый, что нормальным людям наши ненормальности кажутся чем-то абсурдным? Более того, они просто не понимают, чего от них хотят такие дурики, как ты. Потому любой нормальный человек…)
уже давно догадался бы, чего я хочу от тебя. А ты, как египетская мумия, обмотался с головы до ног нормами, правилами, табу, догмами. Ты боишься открыться! Может, потому боишься, что под этими твоими пеленами ничего нет? Пустое место! Ладно, сейчас я тебе гриму ещё добавлю, красавец ты наш, герой-любовник ненаглядный, гетеросексуал лютый, изменщик коварный, друг липовый!
(… ну-ну! Разошёлся! Он ни в чем не виноват. Хватит! Это ты виноват в том, что желаешь видеть его другим. Он такой, как есть. Охолонись, милый…)
Ты боишься выйти за пределы сюжета навязанной жизни! Ты отлично знаешь, что положено говорить в этих твоих дурацких пьесах – ни словом меньше, ни словом больше, а только то, что определено автором, и даже его ремарки для тебя – закон, и то, что велит режиссер – это свято, это как десять христианских заповедей, и ты их ни за что не нарушишь, пока живешь на сцене. Но занавес закрывается, ты возвращаешься в свою уборную, снимаешь костюм, смываешь грим и достаешь из-за зеркала пару презервативов… И если их тебе не удастся использовать, то прежде чем войти в свою квартиру, ты, озираясь, воровски метнешься к мусоропроводу – там, вверху трубы, за железной скобой, есть углубление, куда ты и положишь «резинки». Светка уже давно не находит их у тебя в карманах и, глупенькая, думает, что у тебя никого нет. И выполняя правила навязанного тебе сюжета, ты лениво выпьешь кружку кефира, заедая его хрустящим хлебцом, почистишь зубы и, ленясь встать под душ, пополощешь водой из-под крана под мышками и в других, пардон, более интимных местах… «Давай спать, малышка, – скажешь ты Светке и, привычно-ласково подложив ей руку под бедра, шепнешь: Я хочу тебя…» Изо дня в день одно и то же. Сюжет часовой стрелки, ходящей по кругу…
(А ты? Ты попытался освободиться от навязанного тебе судьбой? Да, конечно, ты смелее и раскованнее своего друга, и у тебя возникают в голове невероятно фантастические сюжеты, и выдумывать ты можешь, как дай Бог каждому, но боишься переступить некую условную черту, за которой – иные истории, иная жизнь, иные отношения. Ты всего-навсего соглядатай, у которого ничего из того, что ты подсмотрел, увидел и услышал, никогда не будет, и ты тяжко дотащишь арбу своей жизни до естественного конца, так ни разу и не подбросив другого человека в небеса – вверх, к солнцу, звездам… А если б подбросил, то и сам бы следом взлетел. Но ты предпочитаешь смотреть на картинки Шагала и умничать над ними. А умничать не надо, милый! Всё куда как проще… Но ты не понимаешь этого и продолжаешь усложнять свою собственную жизнь. Выходит, что навязанного сюжета маловато, да? Надо навязать себе ещё что-то, и ещё, и ещё, чтобы забыть о том, что очень хочется прожить свою жизнь не так, как кому-то нужно, а так, как можешь это сделать только ты…)
А я не хочу ходить по кругу. И все-таки хожу. Я боюсь, что ко мне подойдёт милиционер и скажет: «Ваши документы, гражданин». Потому что я покажусь ему подозрительным, не таким, как все – и он не пройдёт мимо. А документов я с собой не ношу, опасаюсь их потерять, а ещё больше боюсь той суеты, волокиты и нервотрепки, что связана с получением нового паспорта. И я затаиваюсь в собственном теле, как в укрытии, – и ничего мне не страшно, я освобождаюсь от особых примет, становлюсь как все и не позволяю себе никаких вольностей, и даже моя улыбка – не моя… Я страдаю в плоти своей. А у тебя страдает плоть, друг мой. Вот и вся разница между нами. И за это я, кажется, тебя когда-нибудь возненавижу. Но какое я на то имею право? Ни-ка-ко-го!
