Александр Смирнов - Раб и Царь
– Разрешите войти? – вывел из прострации полковника прапорщик.
– Ты уже вошёл. Что у тебя?
– У меня ничего. Я относительно Царя.
– Какого царя?
– Нашего, какого же ещё?
– И что ты хочешь с ним сделать?
– Я? – опешил прапорщик. – Вы же сами приказали…
– Что я приказывал? Ничего я тебе не приказывал. И, вообще, отстаньте вы от него. Хочет сидеть – пусть сидит.
– Можно подумать, от его хотенья что-то зависит, – усмехнулся прапорщик.
– Это от тебя здесь ничего не зависит! – неожиданно закричал полковник. – Ты понял, что я приказал тебе? Отстать от него! Пусть делает, что хочет.
Прапорщик приложил руку к козырьку и выскочил из кабинета, как ошпаренный.
Однако не только начальник тюрьмы пребывал в замешательстве после разговора с Царём. Прапорщик после того, как вышел от начальника, весь кипел от злости. Никогда ещё никто не разговаривал с ним в таком тоне. Даже более высокие начальники из управления, и те никогда не повышали на него голос.
Прапорщик вернулся домой со службы в отвратительном расположении духа. Войдя в квартиру, он швырнул фуражку на комод и, не обращая внимания на жену, которая хлопотала на кухне, поджидая мужа к ужину, прошёл в комнату, включил телевизор и начал переключать каналы, чтобы найти программу, которая отвлечёт его от служебных неприятностей. Но, сколько бы он ни щёлкал по кнопкам пультика, настроение не улучшалось. Он выключил телевизор и со злостью швырнул пультик на стол так, что крышка отвалилась и батарейки, выскочив, раскатились по полу.
Жена, не столько заметив, сколько почувствовав, что с мужем что-то случилось, тихонечко на цыпочках прошла с кухни в гостиную и остановилась в дверях. Она смотрела, как муж ползал на четвереньках под столом и что-то зло бубнил себе под нос.
– Что-то случилось, Никита? – окликнула она мужа.
– Что случилось? – зло ответил прапорщик из-под стола. – Ничего не случилось. Развели, понимаешь, программ, а смотреть нечего.
– И поэтому ты трясёшься от злости?
– Слушай, достань водки, а то как бы действительно не случилось чего.
Жена, видя, что сейчас с мужем лучше не спорить, не стала возражать.
– Хорошо, – ответила она. – Только ты из-под стола-то вылези.
– Да что ты, мать твою, привязалась с этим столом?
Прапорщик вылез из под стола, быстро прошёл в кухню и плюхнулся за стол, на котором уже стоял горячий ужин. Жена почти бегом принесла водку и, поставив перед мужем стакан, наполнила его почти доверху. Муж залпом выпил, и его бледное лицо начало розоветь.
– У вас убежал кто-то? – робко спросила она.
– Да лучше бы уж убежал, сволочь!
– Кто?
– Да Царь этот, чтоб его…
– Какой царь? – недоверчиво переспросила жена.
– Какой, какой? Обыкновенный!
Жена выразительно посмотрела на мужа и потихонечку стала отодвигать от него бутылку. Однако убрать её незаметно не удалось. Муж заметил маневр и резко вырвал из её рук водку.
– Ты это чего? – при этом он налил себе ещё полный стакан и снова залпом выпил.
Жена на время от удивления потеряла дар речи.
– Никита, ты же один почти бутылку выпил!
– В том то и дело, что почти.
Прапорщик посмотрел на оставшуюся водку, и уже из горла допил всё до конца. Жена вся как-то вжалась в стул и испуганно, не моргая, смотрела на мужа.
Прапорщик заметил странное поведение жены и загадочно спросил:
– Ты чего?
– Я ничего. А ты что?
– А что я?
– Ты сказал, что у вас царь обыкновенный.
– Ну Царь, и что? У зэка кликуха такая.
– Ох, Господи! А я-то уж подумала. – И жена многозначительно покрутила пальцем у виска.
– Честно говоря, ты недалека от истины. От него точно свихнуться можно.
– Поэтому ты и хочешь, чтобы он убежал?
– Зачем?
– Ну, ты сам так сказал.
– Да нет. Это я в том смысле, что с ним мороки много. С другой стороны, какая с ним морока? Сидит спокойно, порядка не нарушает, и бежать никуда не думает.
– Так в чём же тогда дело?
– А дело в том, что кто с ним ни поговорит, все сразу как-то меняются. Вроде бы и тот человек, что и раньше был, а на самом деле и не тот вовсе.
Жена опять подозрительно посмотрела на мужа.
– Вот взять к примеру нашего начальника, – продолжал прапорщик. – Мы же с ним не один год знакомы. А сегодня вызвал его, поговорил с ним, и уже совсем другой человек.
– О чём же он с ним говорил?
– Кто же его знает? Только после того, как они поговорили, я заглянул к полковнику, а на нём лица нет.
– Как это, нет?
– А вот так: другое лицо.
– Может быть, тебе показалось?
– Ты, что, меня за идиота принимаешь? Был полковник чёрный, а стал рябой. Пока с ним говорил, поседел весь.
– Что же этот Царь ему наговорить мог?
– Вот и я хотел узнать. А полковник так заорал на меня, что я сам чуть не поседел.
– Ну, так ты бы подсадил к этому Царю стукача, он тебе всё бы и рассказал.
– Я же говорю, что это невозможно. Любого отморозка к нему подсадишь, а от него уже не отморозок, а другой человек выходит.
Прапорщик почему-то перешёл на шёпот.
– Ты представляешь, в нашей тюрьме стучать перестали. Это же нонсенс, такого нигде нет. А началось всё с того, как он одному зэку сказал, что тот умрёт. Это не байки, я сам всё своими глазами видел. Представляешь, Царь ему это сказал, а тот взял сразу, и умер.
– А ты сам с ним разговаривал?
– Нет.
– Ну и правильно, что боишься.
– Почему это я боюсь? – обиделся прапорщик.
– Да ладно тебе… Передо мной-то не надо хорохориться. Я же тебя насквозь вижу.
– Чего ты там видеть можешь? Ничего я его не боюсь.
– То-то ты такой взвинченный пришёл, и за бутылку сразу.
– Никакой и не взвинченный. Просто выпить захотел.
– Да если бы ты в нормальном состоянии бутылку водки заглотил, тебя бы давно врачи откачивали бы, а у тебя ни в одном глазу.
– Слушай, и вправду, я же целую бутылку оприходовал!
– Вот и я говорю, не связывайся ты с ним.
– Да с чего ты взяла, что это из-за него? Просто водка левая какая-то попалась.
– То-то вы с шурином на прошлой неделе этой левой нализались, не знали, как и успокоить. – Жена внимательно посмотрела на мужа. – С левой бы у тебя голова болела бы. У тебя голова болит?
– Нет.
– Так вот, ложись спать. Пусть теперь у твоего полковника голова болит.
Стоило только прапорщику коснуться головой подушки, как все проблемы перестали существовать. Не было ни полковников, ни царей. Не было вообще ничего. Был только сон без сновидений. Сон, который может быть только после выпитой бутылки водки.
Ему бы послушаться жену, проснуться утром, выпить рассольчика, навернуть тарелочку кислых щей, да и отправиться бы на службу выполнять приказ полковника, так ведь нет. Уже не Царь, а жена, как оскомина, застряла у него в зубах. Какой же он мужик, если советы бабы слушать будет? А это её: «Ну и правильно, что боишься!». Это уж ни в какие ворота не лезет! Это кто боится? Он? Кого? Какого-то вонючего зэка? Да он таких зубров обламывал! Да что там, зубры? Воры в законе перед ним на цирлах ходили. А тут, мальчишка сопливый. Тут не просто поговорить с ним надо, а поговорить с пристрастием, поговорить так, чтобы этот Царь кровью харкал, чтобы в ногах валялся, вот как поговорить надо. Это уже не простое любопытство, здесь принцип. Тут уж или пан, или пропал.
После этого случая жизнь прапорщика каким-то странным образом изменилась. От того спокойного, размеренного и полностью предсказуемого состояния, в котором он находился последние несколько лет, не осталось и следа. Вроде бы всё шло, как всегда, но что-то новое, неспокойное, постоянно теперь раздражало его. Где бы он ни находился, что бы ни делал, мысли его непременно вертелись вокруг Царя. Ноги сами, помимо воли, каким-то образом, приносили его к заключённому. И когда прапорщик пытался объяснить себе, зачем он здесь, и кто его сюда послал, то никаких объяснений в голову не приходило. Он заходил в камеру, садился на табуретку и просто смотрел на Царя. При этом то внутреннее состояние, которое не давало ему покоя ни днем, ни ночью, вдруг исчезало куда-то. Духовное равновесие, или, точнее сказать, – гармония, овладевала им, и он, поглощённый этой сладостной пучиной, сидел и не только не мог, но и не хотел возвращаться в этот мир с его вечными интригами, с суетой, которая ровным счётом ничего не решала, а если что и приносила, так только вред. Он готов был сидеть в камере Царя вечно, но где-то далеко внутри его остатки сознания делали своё чёрное дело. Они выводили прапорщика из транса и возвращали его в реальный мир. Он вставал и, понурив голову, молча выходил из камеры. Стоило лязгнуть замку железной двери, как прапорщик вновь оказывался в этом привычном, злом, становившимся с каждым разом всё противнее и противнее мире. Раздражение, которое мучило прапорщика в последнее время, становилось ещё больше, а сознание, как у всякого русского человека, задавало только один вопрос: «Кто виноват? Кто нарушил эту комфортную, привычную жизнь? Кто гложет его душу и днём и ночью? А самое главное – зачем?». Ответ напрашивался только один – Царь. Это всё он. Это всё из-за него. Всё тело прапорщика начинало трястись от злости, Он придумывал всевозможные каверзы, которыми можно будет раздавить, уничтожить своего обидчика. И он уже не шёл, а бежал в камеру, чтобы сразиться с противником: входил, садился на табуретку напротив Царя, и всё повторялось сначала.
