Александр Смирнов - Раб и Царь
– Ну и что? Ты победил его? – вывел из воспоминаний Скрипача Косой.
– Победил. Я ему перед концертом надфилем струну подпилил, чтобы он настроить скрипку не смог. Он таких петухов навыдавал, что комиссия его даже до конца не дослушала.
– И тебя на конкурс отправили? – спросил Хромой.
– Отправили. Только не на конкурс, а за ворота. Какая-то сволочь капнула. Осмотрели скрипку, нашли следы надфиля и решили, что в этом году на конкурс никого посылать не будут.
– А с парнем тем что? – Дима сочувственно посмотрел в сторону Скрипача.
– Ничего. Через год победил на конкурсе. Потом закончил консерваторию. Сейчас в симфоническом оркестре играет. Весь мир уже объехал. Деньги лопатой гребёт. А у меня от скрипки только кликуха осталась.
– А если бы ты не подпилил струны? Что бы тогда было? – спросил Косой.
– Не знаю. Во всяком случае, на нарах бы не парился. Первым, конечно, я не стал бы, он действительно лучше меня играл, но вторым-то был я.
Все задумались. В камере стало тихо. Каждый ушёл в своё прошлое и не хотел возвращаться. Первым тишину нарушил Косой.
– Выходит, ты не ему, а себе струну подрезал.
– Выходит, так, – грустно ответил Скрипач.
– Значит, и тебе Бог дал талант, а ты его взять не захотел, – заметил Дима.
– Да что сейчас об этом! Может быть, и дано мне было! Второй-то раз кто же даст? Такого даже ваш Бог не может.
– Больно ты много про Бога знаешь! – прервал Скрипача Угрюмый. – Если ты живой, то значит Бог не оставит тебя. Проси и воздастся, так, кажется, в Писании сказано? Может быть, Бог тебе и сейчас, в данную минуту, что-то даёт, а ты по глупости своей опять от даров отказываешься.
– Уж не параша ли его дар?! Может он из милости меня в тюряге держит?
– А может и из милости, – прорычал Угрюмый. – Куда тебя такого выпускать? Выпусти, так ты опять струну кому-нибудь подрежешь.
– Парень-то тот действительно гнидой был, или тебе так тогда казалось? – спросил Хромой.
– Давно это было. Я тогда совсем пацаном был.
Скрипач задумался и лицо его стало серьёзным.
– Нормальным он был. Просто играл лучше меня.
– Пацаном был… – передразнил Хромой. – Это ты сейчас пацан, а тогда скрипачом был.
Скрипач упал на свою шконку и уткнулся лицом в подушку. Больше участия в разговоре он не принимал.
Как бы долго не тянулось время в тюрьме, какой бы тяжёлой не казалась жизнь заключённых, но организм человека устроен так, что если даже совсем немного условия, в которых он находится, совместимы с жизнью, человек адаптируется к ним, и жизнь продолжает движение по своим вечным законам. Лица окружающих, которые совсем недавно иначе, как рожами, и назвать-то было нельзя, теперь кажутся обычными и даже близкими, а душа, не обращая внимания на те условия, в которых находится, всё ковыряется внутри себя и ищет ответа: Кто я, для чего я, зачем пришла в этот мир и с чем уйду из него? Ищет, и никак не может найти ответа.
Сокамерники молча сидели вокруг своего крохотного стола и пили чифир. Кружка, чёрная от заварки, переходила от одного заключённого к другому. Каждый делал из неё два глотка, закрывал глаза, проваливаясь в свои мысли, и передавал кружку следующему. Медленно описав круг, кружка вернулась туда, откуда и начала своё путешествие. Хромой взял её и о чём-то задумался.
– Так и будем сидеть молча? – прервал молчание Косой.
– Хоть говори, хоть не говори, а пришло время расставаться, – задумчиво ответил Хромой.
– Бог даст, может, и встретимся ещё, – сказал Скрипач.
– Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт? Вот в чём вопрос, – философски заметил Хромой.
На слова Хромого никто не обратил внимания. И только Дима был поражён тем, что услышал. Эти слова сказал не проповедник, не профессор философии, не поэт и не писатель. Эти слова слетели с уст уголовника, бандита, человека, которого считают социально опасным, и поэтому держат за решёткой. Но больше поразило даже не это. Дима вспомнил, как его привели в эту камеру, как он впервые встретился с Хромым. Это был совсем другой человек. Более того, это вообще был не человек, потому что те законы, которым он подчинялся, были нечеловеческие. Их даже звериными назвать было трудно. Одно слово – понятия. И вдруг на тебе: «Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт?»
Видимо, Димино удивление было отпечатано на его лице, и Хромой увидел это.
– Удивлён? – спросил он Диму.
Дима ничего не ответил. Однако Хромого это нисколько не смутило.
– Я и сам себе удивлялся. Всё не мог понять, что это изменилось внутри меня? А потом понял. Это же всё началось, когда ты к нам пришёл.
– И что же ты понял?
– Меня поразило то, как ты раскаялся: не для того, чтобы тебя простили, не для того, чтобы когда-нибудь это в зачёт пошло, а просто потому, что жить иначе невозможно. Вот когда я так раскаялся, сразу всё и понял.
– А что понял-то? – недоумённо уставился на Хромого Косой.
– Понял, что Бог мне дал Царя, а я взял то, что мне было дано.
– Хромой, мне кажется, что ты с чифиром переборщил. С тобой всё в порядке? – не понял Косой.
– Это я раньше был не в порядке, а сейчас у меня действительно всё в порядке.
Косой скорчил непонимающую физиономию, хотел ещё что-то спросить, но не успел. Дверь камеры открылась и в неё вошёл прапорщик с двумя конвоирами.
– Что это за посиделки?! – крикнул прапорщик, – Думаете, весь этап вас ждать будет? А ну, пошевеливайтесь!
Заключённые быстро собрали свои нехитрые пожитки и выстроились перед прапорщиком. Самым последним в строй встал Хромой. Но, встав в него, он снова вышел из строя и подошёл к Царю.
– Жалко расставаться с тобой, – сказал он. – С тобой так хорошо, так легко было, лучше, чем на воле – ей Богу! А главное, всё ясно: для чего живёшь, что делать надо…
Хромой неожиданно замолчал и с испугом посмотрел на Диму.
– Царь, а ты знаешь, я не знаю, что мне сейчас делать! Скажи мне, что делать?
– Ничего, – тихо ответил Дима.
– Что значит, ничего?
– Ничего – значит, ничего. Всё, что ты должен был сделать в этой жизни, ты уже сделал.
– Но жизнь продолжается! Я обязан в ней что-то делать!
Дима ничего не ответил и опустил глаза.
– Ты хочешь сказать, что моя жизнь закончилась, и мне осталось только умереть?
– А разве это страшно, когда успел всё сделать? – спросил Дима.
Прапорщик и конвоиры с интересом слушали диалог двух заключённых и ничего не могли понять. Наконец терпение прапорщика кончилось.
– Кончай базар! – крикнул он. – На зоне тебе всё объяснят!
Хромой встал в строй. Прапорщик уже хотел дать команду заключённым, но не успел. Хромой схватился за грудь и упал, как подкошенный.
– Врача! Срочно врача! – закричал прапорщик.
Один конвоир выскочил из камеры и побежал по коридору. Строй заключённых рассыпался. Они вместе с конвоирами и прапорщиком прижались к стене и с ужасом смотрели на Царя.
Дима посмотрел на прапорщика и тихо сказал:
– Врач ему уже не поможет.
Перед начальником тюрьмы навытяжку стояли прапорщик и врач. Начальник молча изучал документы. Наконец он оторвал свой взгляд от бумаг и посмотрел на врача.
– И всё-таки, от чего наступила смерть? – спросил он.
– Там всё указано, – ответил врач.
– А ты мне, дураку, по-русски объясни, так, чтобы даже прапорщик понял.
– Тромб оторвался от сосуда и застрял в клапане сердца.
– И вы не успели его спасти?
– Это невозможно. В таких случаях смерть наступает практически моментально.
– А предсказать такую смерть возможно?
– Нет. Это непредсказуемо. У каждого человека после сорокалетнего возраста в сосудах откладываются соли, образуя такие бляшки.
– И наука не способна определить их?
– Почему не способна? Если сделать анализ крови…
– Не мог же он в камере ему сделать анализ крови? – вмешался прапорщик.
– Какой анализ? – не понял доктор.
– Один из сокамерников знал, что Хромой умрёт, – пояснил полковник.
– Мы все когда-нибудь умрём. Вы что, сомневаетесь в правильности моего заключения?
– У меня есть все основания полагать, что Хромого убили, – пояснил полковник.
– Это невозможно, – возмутился врач.
– Откуда тогда Царь мог знать о том, что Хромой умрёт?
– Он не мог этого знать. Это знал наверняка только один Бог.
– Вот только Бога не надо сюда приплетать! Здесь тюрьма, а не церковь. Вы ещё лбы начните крестить!
– Да вот вам истинный крест! Я своими глазами всё видел и своими ушами всё слышал.
При этих словах прапорщик размашисто перекрестился.
– Товарищ полковник, – взорвался врач. – Если вы не верите моему заключению, можете поручить его другому специалисту. Нет здесь никакого убийства – самая обыкновенная естественная смерть!
Врач посмотрел на прапорщика и тоже перекрестился.
– Да чтоб я провалился на этом месте!
Полковник смотрел на своих подчинённых и не знал, как себя вести. То, что происходило в кабинете, не поддавалось никакой логике. Наконец он взял себя в руки.
