Людмила Матвеева - Бабка Поля Московская
Сама бабка Ганя – Ханна по-немецки – была сызмальства простой – да не очень-то и простой! – домохозяйкой в маленьком, но добротном охотничьем домике своего отца – егеря.
Тот похоронил в долгой дороге переселения из силезских чахоточных болот на Юг неизведанной, но благодатной, по рассказам, России свою жену и остался один с дочкой-подростком на руках в незнакомой и нищей местности.
Так и не обнаружив на великой русской реке Волге никаких кисельных берегов, егерь поступил на работу в имение, в распоряжение местного управляющего – тоже немца – у одного саратовского помещика, и стал строить себе маленький домик, а дочка – разводить перед этим домом огород и даже сад.
На ловко сколоченной деревянной тачке с большим, но легким деревянным же колесом девочка Ханна привозила в тяжелых комлях земли яблоневые и терновые дички, кусты дикой малины и черемухи, найденные и выкопанные ею в пойменных глухих зарослях.
Под каждым малым деревцем Ханна аккуратно вокруг стволов раскладывала живыми мокрыми кусками длинный болотный мох и рядом высаживала кустики земляники.
За отхожим местом вырыла однажды жарким летом неглубокую, но широкую круглую яму, стенки ее изнутри и дно укрепила плетеными ивовыми прутьями, так, что получилась огромная корзина, как бы утопленная в землю.
Положила над этой ямой сверху – ровно посередине – бревнышко и оплела его, как двумя крыльями бабочки, ивовыми же полукруглыми крышками.
Завалила дно этой корзины сначала сухими листьями, на которых разложила мох, и на нем уже рассыпала и расправила слегка еще какие-то корешки-ниточки с землей и зеленой травой – и снова засыпала все листвой и сеном.
Накрыла крышками по бокам – и прямо на крышки этой своей «плетушки» каждый вечер лила воду – как будто бы и поливала.
А к концу лета выросли в ее корзинке грибы – круглые, очень белые, с темно-коричневой подпушкой шляпок.
Пожарила Ханна эти грибы, подала отцу, ничего не говоря, вечером за ужином с картофелем.
Тот попробовал, языком защелкал, как вкусно показалось – но и спросил вдруг грозно, откуда курятина, неужели цыпленка малого безо времени зарубила, или в курятнике ласки побывали, кур подушили?
Узнав про чудо-грибницу, отец дочку очень похвалил, сказал, что у нее, видимо, от рождения «зеленый палец!» – то есть, все у нее растет, к чему ни прикоснется – и велел ей сделать еще одну такую корзину.
Ханна, когда чистила дома и другие грибы, лесные, всегда воду с обрезками сливала в грибницы, так что впоследствии стали в ее корзинках появляться и лисички, и сыроежки.
Грибы пришлись по вкусу и старому управляющему, бывавшему в охотничьем домике в гостях, и тот привел Ханну в имение, познакомить с садовником.
Русский садовник и сам был не лыком шит – учился у одного француза разводить зимние сады, но только от Ханны узнал он толком, как правильно выращивать барскую прихоть из Европы – нежные грибы-шампиньоны да безвкусную непонятную спаржу.
Девушка Ханна так и осталась служить при господской оранжерее.
Но и свои посадки никогда не забывала.
Местным мальчишкам предлагала поливать ее огород, и за каждую третью бадейку принесенной из далекого ручья темной торфяной воды давала по свежему огурчику с медом, или по кружке топленного с малиной молока.
Вскоре на огород с красочным смешным – нерусским – чучелом и на садик перед домом егеря в немецкой слободке за светлым низким заборчиком стали приходить любоваться окрестные жители.
Домиком самим восхищались тоже. Не говоря уже о цветах.
Под привитыми Ханной молодыми яблоньками расцветали ранней весной ровными волнами на оттаявшей земле, сначала впритык вокруг самых стволов, белые и синие подснежники на тоненьких зеленых стебельках.
Потом пробивались, чуть позже по весне, более широкими ободками лесные фиалки и ландыши, и затем окаймляли их зелень после цветения, в начале лета, вовсе уж по краям отствольных кругов нежные и удивительно разноцветные – немецкие! – лиловые маки и бледно-розовые, а не голубые, крупные садовые васильки.
Зрелым же летом мальвы всех оттенков – стеной вдоль посыпанных белым и стеклянно-блескучим на солнце отборным песком дорожек, никогда не зараставших, потому что – соленых от местного этого песка! – поднимались выше головы, соревнуясь в росте с мелкоголовыми, лохматыми в коричневой медвяной сердцевинке и цыплячье-желтыми по лепесткам подсолнухами, тоже высаженными в один стройный ряд перед загородками – для красоты, а не для лузганья их семечек.
Осенью капуста егерская давала огромные кочаны, а горох, репа и брюква «сладкие были у Ганьки, как сахар».
Многие стали просить семена на рассаду, некоторые соседи хотели обменять овощи на муку или зерно.
Однако, когда Ханна решила предложить на обмен и свои «белые» грибы, русаки ее обсмеяли, сказали, что грибы эти – поганые, растут сухие на каждой коровьей лепешке за любой околицей, пока не сопреют, и что только немцы могли так учудить – грибы эти ядовитые есть, да еще и выращивать!
Ханна этих русских не понимала, и все только повторяла:
– «Но почему же вы не знаете – это же шампиньоны! Шам-пинь-оны!!»
– «Да иди ты со своими ентими шы – шы – шпиёнами! Сама их хавай, да смотри, ти, моя, не отравися-ти!» – возмущались бабенки из местных…
Ханна очень обижалась на них, просто до слез.
Жаловалась отцу.
Тот гладил ее по голове, успокаивал, как умел, повторял ей уж в который раз, что они здесь – только колонисты, пришлые люди, и что нигде не любят тех, у кого хозяйство поставлено много лучше, чем у других.
Со временем Ганя вышла замуж – все-таки за русского, хоть и вопреки воле отца.
Но зато сосватал ей этого русского жениха сам управляющий – вот так и стал ее суженым сын старшего садовника – первый помощник отцу по оранжерейному делу, скромный и тихий белесый малый, беззаветно любивший и свои деревья, и свою немецкую, но окрещенную в православную веру, молодуху Ганю.
Родилась у них дочка Паша – Павлина-Паулина.
Замуж она вышла рано, и тоже за местного русского – Антона-плотника, и с ним успела нажить только двоих детей.
Антон прожил на земле недолго – утонул в Волге жарким летом, купая коня.
Оступился коняга, заскользил по дну под сильным течением, захрапел, забарахтался, стащил за собой под воду хозяина, да с испугу и ударил его по виску копытом.
Было это в памятный год столетия Бородинской битвы, в самый разгар подготовки губернии к приему государя-императора – в преддверии всероссийского празднования трехсотлетия Дома Романовых.
И не дано было узнать молодому Антону-плотнику, что будет дальше с несчастной Россией и с не менее несчастной его супругой Пашей – вдовой с малыми детками: тихоней Андреем и умницей-любимицей Иннушкой…
Пришла в жизнь беда, да как водится не одна.
Первая мировая война докатилась и до старого домика бабы Гани. И хотя поволжские немцы давно уже стали добропорядочными россиянами, начались притеснения.
Юная вдова Паша-Паулина, унаследовав от своих родителей дар умело обращаться со всякими растениями, научилась от матери своей и искусному выращиванию грибов – старинная, давно уже сопревшая в дедовском саду корзинка с шампиньонами дала мощную разветвленную грибницу-огород, обновлявшуюся из года в год и приносившую большую пользу в хозяйстве.
Но вот из-за этих-то грибов и пострадали впоследствии все почти отпрыски бабы Гани – потому что прозвище в деревне за нею, а значит, и за всеми ее последышами, так и осталось:
«Ганька – шпиёнка»…
* * *– И когда кто-то из завидУщих соседей добавил однажды к старому семейному прозвищу еще и слово «немецкая» – то вдОвой Паше с детьми стали уже и откровенно, вслух, угрожать, и даже гнать ее «домой в Неметчину».
Но, как будто бы по пословице – «не было счастья – да несчастье помогло» – разразилась Февральская Революция, а за ней и Октябрьская – и оба этих события не затерли, не уничтожили, а наоборот, объединили бывших немецких колонистов в свою отдельную автономию в молодой республике Российских Советов.
Трудолюбивая Паша и детей своих – Инночку и Андрея – приучила к разумному хозяйствованию, работали все они, и старая бабушка, и дед, не покладая рук – и пышно цвели ими посаженные сады каждую весну, а изрядно политые их трудовым потом огороды поддерживали жизнь при любых неподвластных переворотам условиях…
Дети незаметно подрастали, а старики также незаметно старились – и тихо померли, друг за другом, уйдя в сады вечно цветущие…
Паша – «шпиёнка» сама так и не вышла больше замуж.
А вскоре пришлось женить сына Андрея, от которого после деревенских посиделок забеременела красавица-невеста.
Русские родители девушки выгнали ее из дому.
И тогда сын привел ее в свой дом, сказал обо всем матери – та обняла молодую плачущую девушку, поцеловала и оставила жить.
