Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Помогите инвалиду от искусства, – прошу я Настю настолько жалобно, насколько умею.
– Инвалиды от искусства – это Ван Гог, Бетховен и Микеланджело, – поучает она, помогая мне подняться, – а ты просто слегка пострадавший, причём по собственной вине: не надо было на голом полу засыпать.
– Не согласен, это производственная травма, – бормочу я, – я требую компенсации.
– В каком же это виде?
Вместо ответа я приподнимаюсь на одном колене и делаю попытку обнять Настю за бёдра – сон придал мне сил, и я полон мужских желаний. Прижимаюсь щекой к горячей округлости, но Настя, не ответив взаимностью, легко выворачивается из моих объятий.
– Ты хоть представляешь себе идиотизм ситуации? – кричит она. – Голый мужчина с негнущейся спиной пристаёт к одетой девушке!
Возвращаюсь обратно в положение «лёжа».
– Вполне представляю. Будем рассматривать мой поступок как пощёчину общепринятым нормам приставания к девушкам. Но если тебя смущает только это, можешь раздеться сама, и тогда обрядовая часть будет соблюдена.
– Фигушки!
Настя показывает мне длинный розовый язык. Затем походкой манекенщицы удаляется в другой конец комнаты, подходит к стулу, на котором развешана моя одежда и оттуда по-баскетбольному бросает мне джинсы.
– У меня для вас плохие новости, сэр, – говорит она, после того, как те приземляются точно мне на макушку, – ваш дракон вас побеждает!
Обычно наши с Настей беседы более содержательны, и частенько смахивают на сеансы у психоаналитика, только непонятно, кто из нас врач, а кто пациент. После «сеансов» мы едим то, что приготовила Настина бабушка, а потом гуляем.
Я бываю у Насти в те вечера, когда свободен от Татьяны. Пока я остановился на такой формуле. Глупо размышлять над тем, честно ли это по отношению к ним обеим, и ещё глупее – как долго это может продолжаться.
С Татьяной я провожу выходные. Иногда она остаётся у меня на ночь. Иногда я у неё на «Бабушкинской», когда её родители уезжают на дачу в Алексин. Нам хорошо вместе, и всего хватает, но, когда я оказываюсь от неё свободен, сразу еду к Насте.
Здесь, как ни странно, мне всегда рады. С Настиной бабушкой у меня сложились почти приятельские отношения. Бабуся, потерявшая своего первого и единственного мужа ещё на финской, оказалась на удивление оптимистичным персонажем, чего нельзя сказать о её сыне – Настином отце – являющим собой вершину отчуждённого пессимизма и мизантропии (хотя осуждать за это мужчину, навсегда потерявшего любимую женщину, у меня не повернётся язык).
Ещё один пациент из этого дома – великовозрастный дебил Тёмсик – появился на моём горизонте всего один раз. Мы пересеклись с ним в прихожей – он уже уходил, а я только что прибыл. Это случилось двадцать второго апреля, поэтому наше общение свелось к обсуждению «проблемы чучела Шушенского дачника». Как ни странно, в этом вопросе мы с ним оказались солидарны, хотя и совершенно по разным причинам. Я высказался в том смысле, что надо оставить всё, как есть, в назидание потомкам, во-первых, и в качестве методического пособия по курсу религиоведения, во-вторых. Мой же визави возжелал оставить вождя мирового пролетариата в теперешнем состоянии исключительно из уважения к его заслугам. На том мы с ним и распрощались, хотя что-то в его нехорошем взоре подсказало мне, что эта наша встреча далеко не последняя.
– Ну что, молодёжь, проголодались? – бодро интересуется Настина бабушка, когда мы появляемся на кухне.
Глаза у старушки поблёскивают знакомым огоньком, что наводит меня на мысль, что она уже приложилась к рябиновой настойке, которой в этом доме всегда навалом.
– Не знаю, как у вашей внучки, а у меня аппетит волчий, – отвечаю я с поклоном.
Настя пихает меня локтём в бок:
– Подлиза.
– Почему подлиза? – возмущается бабушка. – Человек честно признался в своём желании, и это прекрасно! И потом, мужчина всегда должен быть голодным, как художник.
– Это что, камень в мой огород? – интересуется Настя.
– Что ты, Настёна, – спешит оправдаться бабушка, – это же в переносном смысле! Ладно, хватит болтать, давайте за стол.
Рассаживаемся. Мы с Настей с одной стороны, бабушка напротив. На круглом кухонном столе, за которым можно спокойно разместить ещё человек пять – плетёное блюдо с пирожками, пузатый водевильный чайник с кипятком внутри и размалёванной плюшевой бабищей сверху, маленький и аккуратный с заваркой, три чашки о трёх блюдцах, и малюсенькие золочёные ложечки. Есть ещё сахарница с торчащими из неё щипцами, серебряная салфетница с похожими на батистовые платочки белыми салфетками, и вазочка с шоколадными конфетами. Короче говоря, мещанское счастье. Освещает всё это великолепие висящая над столом старинная люстра, вся в полуголых девицах и пузатых амурчиках.
«Вот они, ужасы сталинизма, – думаю я, вкушая пирожок, – огромная кухня, высоченные потолки, трофейные мебеля…»
– Как сегодня поработали? – спрашивает бабушка.
– Нормально, – нехотя отзывается Настя, – хотя бывало и лучше.
Смотрю на неё удивлённо:
– Мне казалось, что всё прошло хорошо.
Настя аккуратно ставит недопитую чашку на блюдце:
– Понимаешь, работает не только художник, но и модель тоже. Модель не должна просто занимать ту позу, которую ей скажут занять. Модель должна вложить в эту позу жизнь, а не просто стоять, как истукан.
– Да я, вроде, вложил…
Настя кривится:
– Ну да, вложил. Всё ныл, что у него ноги затекли!
– Так ведь они и вправду затекли…
Наши препирательства прерывает бабушкин хохот:
– Милые бранятся – только тешатся!
– Бабушка, ты о чём? – с деланым непониманием в глазах спрашивает Настя.
– О том, что вы сейчас находитесь в самой прекрасной фазе отношений.
Настя делает театральный жест руками:
– Я не об этом, бабушка!
– Об этом, внучка, об этом…
Мне остаётся только, отсмеявшись в кулак, взять из блюда ещё один пирожок.
– Брак, кроме всего прочего, – вещает Настина бабушка хорошо поставленным учительским голосом, – отличается от добрачных отношений прежде всего, тем, что люди в браке сразу ложатся в постель голыми, и без особых церемоний начинают заниматься любовью. А до брака они долго ходят вокруг да около, потом раздевают друг друга, а уже после любят. Так вот, самая приятная часть в этом и состоит. Весь смысл плотской любви – в её ожидании.
– Бабушка! – раз, наверное, в двадцатый, назидательным тоном произносит Настя.
– Что, бабушка? Я уже двадцать четыре года и три месяца бабушка, и могу себе позволить такие разговоры. Раньше за такое, конечно, попёрли бы меня отовсюду, но теперь-то всё можно, да и неоткуда меня уже выпирать…
Моё предположение о том, что Настина бабушка приняла-таки перед нашим появлением рябиновой настойки, перерастает в уверенность, когда она заявляет следующее:
– Знаете, при всей мерзотности нынешнего времени, у него есть один неоспоримый плюс: всё, что произошло с нашей страной за последние годы, смыло ханжеские завалы так называемой советской морали. Сейчас, если мужчине нравится женщина, он может запросто сказать: «я вас хочу», и это будет честно, потому что первым у мужчины срабатывает природный инстинкт обрюхатить всё, что движется, а уже потом он начинает искать в женщине человека, если, конечно, вообще начинает. Раньше за подобную фразочку можно было попасть под статью «попытка изнасилования», теперь же это в порядке вещей. Мир стал проще и честнее. Безжалостнее, жёстче – да, но правдивее: никто ничего не скрывает – всё напоказ!
– Бабушка, ты правда так думаешь? – с округлившимися глазами спрашивает Настя.
– Правда, внученька, – отвечает та, – сущая правда. Надо пользоваться моментом, пока вам не придумали какую-нибудь другую мораль взамен советской. Говорить и писать, то, что думаешь, рисовать то, что чувствуешь, делать то, что нравится. А если будете сковывать себя дурацкими рамками, обязательно задушите в себе что-нибудь очень важное. Поверьте мне, я на своём веку такого навидалась столько…
И она очень убедительно проводит рукой поверх причёски. После этих её слов мне хочется аплодировать стоя, но я сдерживаюсь. Кошусь на Настю – та сидит красная, как рак.
– Но ведь можно быть свободным и в обществе с официальной идеологией, – робко встреваю я, – такие случаи описаны в литературе…
– Не дай бог вам это испытать на себе, – с грустью говорит бабушка.
И во влажных её глазах – печаль.
– Извини, твоя бабушка – последовательница Бакунина? – спрашиваю я Настю, когда мы дворами доходим до бульварного кольца.
Настя останавливается, как вкопанная, будто натолкнувшись на невидимое простым глазом препятствие:
