Инна Тронина - Удар отложенной смерти
Из-за угла вдруг вывернула компания в количестве восьми здоровенных лбов – Озирский сосчитал их по огонькам сигарет. На беду один из них, причём главный, обернулся.
– О-о, товарищ капитан, какая чудесная встреча! И, как я вижу, ты здесь один?
При виде Озирского остальные подняли галдёж, а в прищуренных глазах главаря засверкали огоньки злобной радости. Один против восьми – драка, судя по всему, будет жестокая. Но это ладно – Андрей в другое время не отказал бы себе в удовольствии показать мясокомбинатчикам, что значит третий дан по карате. Познакомил бы их заодно и с ушу, преподал бы азах тхэквондо и айкидо. Но, к сожалению, Алексей Владимирович Корягин с компанией повстречались очень уж не вовремя. Отвлекаться на них сейчас было бы преступлением.
Электровоз, ведущий товарняк, свистнул ещё раз, подходя к станции «Броневая». Андрей, мучаясь из-за того, что выглядит в глазах Корягина трусом, сделал один шаг назад, другой, третий…
– Блад., а ты, я вижу, без своих мусоров не такой уж и смелый! – оскалился Корягин, прямиком направляясь к Озирскому. – Кого сейчас пасёшь, легавый? Не драпай – всё равно догоним! Чего ж такая мне немилость? Сам ведь хотел допросить меня на той неделе. Так давай, я отвечу…
В белесоватой от инея темноте горел зелёный глаз светофора – путь от Ленинграда был свободен. Из-за станционных построек, рявкая и светя фарами, выполз длинный состав. У платформы он поравнялся с порожним, следующим в город. В этот момент дробь колёс стала нестройной и фальшивой. Перрон завибрировал, будто бы уходя из-под ног.
Корягинские «качки» подходили всё ближе. Вокруг больше никого не было. И Андрею не оставалось ничего, кроме как тряхнуть стариной. Здесь даже и домов жилых поблизости нет – кругом одни гаражи. Конечно, ребятам хочется оттянуться – преимущество очевидно на их стороне.
– Ну, куда ты пятишься, мусор вонючий? Всё равно придётся выслушать наши показания! – крикнул Корягин, и его ребята громко заржали.
Но когда вся гоп-компания была уже метрах в пяти от него, Озирский, озорно улыбнувшись, схватился за борт проезжающей мимо перрона пустой платформы, перескочил через него. Одним движением ставшего невообразимо лёгким тела, он достиг противоположного бортика, похвалив себя за то, что не снял перчатки. И в тот момент, когда хвост последнего вагона товарняка, идущего из города, поравнялся с платформой, уцепился за поручни, подтянулся и в мгновение окна забрался на крышу вагона.
Уже оттуда, смеясь, он помахал опешившему Корягину.
– В другой раз поговорим, Лёша! Некогда мне сегодня. Супруге привет!
Озирский вспомнил и весьма заметную фигуру на мясокомбинате – жену своего недруга. Знаменитая воровка и скандалистка, коротко стриженая, тощая бабёнка проворачивала за глухими стенами заведения весьма рискованные, но доходные дела.
Корягин машинально, толком не поняв, что произошло, поблагодарил:
– Спасибо!
Его еле слышный голос долетел до Андрея издалека, а самого Корягина уже не было видно. Поезд, набирая скорость, шёл к Дачному. Ветер усиливался, и стужа становилась нестерпимой даже для Озирского.
Капитан перебрался на платформу с брёвнами, уселся на одно из них верхом – как на коня. Потом он опустил уши шапки, стал яростно растирать лицо и руки. Губы моментально онемели, и Андрей не понимал, как только что спокойно говорил с Корягиным. Тем не менее, курить захотелось так, что Андрей, стянув перчатки, достал из кармана подаренную таксистом сигарету и зажигалку, и затянулся, загородив ладонью пламя.
Состав уже следовал мимо платформы «Ленинский проспект». Впереди открывалось чёрное, промороженное насквозь пространство. Ещё мелькали по бокам «железки» коробочки домов с разноцветными электрическими огоньками в окнах. А потом, после Дачного, пошло поле. Новостройки отодвинулись от полотна, и Андрей сам не заметил, как проехал свой «кораблик».
… Детство и отрочество Озирский провёл в огромной комнате с лепными потолками, в коммуналке на Литейном проспекте, неподалёку от Невского, где и сейчас жила Мария. Георгий Болеславович с тех пор, как вторично женился, дочери не помогал – она сама запретила это делать. Маня с отрочества старалась не быть никому обязанной, и во всём полагалась только на себя.
Ответственность за развод она также приняла на свои плечи. Была занята по горло – преподавала в школе, давала частные уроки русского и французского, потом занялась ещё и аэробикой. Сыну она предоставила полную свободу, предупредив, впрочем, что расплачиваться за всё он будет тоже сам.
Разлагающее влияние улице не пугало пани Марию – в отличие от других матерей. По её мнению, через подворотни должен был пройти каждый мальчишка, и глупо из этого делать трагедию. Отсутствие в семье отца тоже наложило отпечаток на формирование характера Андрея. На все доводы сторонников «полных» семей Мария отвечала, что такой отец, как был у её ребёнка, может всё воспитание только испортить. И она никогда не унизится до того, чтобы попросить содействия и прощения у семейства Фрейденбергов. Они возненавидели невестку после того, как она записала сына на свою фамилию, и не отступила потом ни на шаг.
В итоге у Андрея сформировалась неприязнь к благополучным, правильным сверстникам, каким и был Саша Минц. Озирский считал, что этому белоручке нечего жаловаться на судьбу. Его не избивали в отделении милиции, не подкалывали заточкой на чердаке дома, не мучился он от ломок и не просыпался в одной постели с мёртвой подругой. Так откуда же, бес его возьми, появилась такая стойкая неудовлетворённость жизнью?
У того же Славки Плескунова куда больше причин для недовольства. Отчим, многодетная семейка, пьяные драки, доходяга-мать, которая постоянно искала супруга по канавам и пивнухам на окраине Ярославля. А парень молодец – поступил в университет, чтобы раз и навсегда вырваться из порочного круга. Карате он мечтал заняться давно – главным образом для того, чтобы поставить на место отчима и его собутыльников. Из-за них одна Славкина сестрёнка осталась заикой, а другую дружок отчима изнасиловал в девять лет…
Тогда, двенадцать назад, в подвале на Лиговке, Андрей окинул своим давящим взглядом изящного юношу в клетчатом пиджаке. Тот был похож на восточного принца с иллюстраций к сказкам Гауфа. Отдельно рассмотрел его руки и вспомнил, что говорил Славка. Минц, вроде, окончил музыкальную школу а потом три года занимался с профессором Консерватории. Тот сулил юноше блестящее будущее и покровительство, но поставил при этом заведомо невыполнимое условие.
Профессор оказался «голубым» и предложил Минцу сожительство. В итоге Саше пришлось уйти, не закончив музыкального образования, к чему он так стремился. После этого Саша окончательно решил направить свои силы на охрану законности и порядка – ведь уже несколько лет учился на юридическом факультете.
Андрей подошёл к нему в полной экипировке, с чёрным поясом, чтобы сразу же произвести должное впечатление. Когда Минц церемонно представился, Озирского внезапно задушила злоба. Он прищурил прозрачные зелёные глаза и нехорошо усмехнулся.
– А папа с мамой тебе разрешили сюда ходить?
– Я вполне самостоятелен, и сам решаю, чем мне заниматься, – отозвался «принц» негромким, но страстным голосом.
Озирский понял, что этот горячий малый постоянно сдерживает себя именно в силу воспитания.
– Ты, я слышал, дома не живёшь?
– Да, так получилось. В настоящее время я не могу находиться в своей квартире. У нас разногласия с матерью, и я жду, когда она немного остынет. А я пока посплю у Славы на раскладушке.
Андрей бесцеремонно взял руку Минца и подкинул ей на своей ладони.
– Пальчики свои испортишь, по-доброму предупреждаю. Смотри, какие у меня…
– У тебя очень красивые руки. Андрей. Длиннее пальцев я в своей жизни не видел. А что касается огрубения… Думаю, особого влияния на технику игры это не окажет.
Озирский вспомнил промелькнувшее, как один миг, время, когда он сам занимался в капелле. Потом оттуда сбежал, посчитав это девчоночьим занятием. Себя Анджей с детства готовил для другого, и лишь потом понял, что в милицейской работе могут пригодиться занятия вокалом. Но это случилось позже, а в семьдесят восьмом Озирский презирал «ботаников». Он одно время пел в церковном хоре. Но делал это больше для того, чтобы эпатировать атеистическую публику, чем из-за искренней веры. К тому же хор был православный, и это очень не нравилось матери…
Озирский обошёл Сашу со всех сторон, выискивая, к чему бы ещё придраться.
– Значит, решил твёрдо?
– Да! – Саша кивнул, взмахнув слишком уж длинными, густыми, какими-то искусственными ресницами.
Озирский положил ему руку на плечо и крепко прижал к скамье.
– Надеюсь, ты знаешь от Славки, что мы сидим в подполье. Если попадёмся, ходка в зону нам обеспечена. Ты, я вижу, при комсомольском значке, карьеру делаешь. Так что подумай сразу – нужно ли тебе всё это? Можешь ведь всю жизнь себе загубить. К тому же должен предупредить – со мной тебе будет очень трудно. Я властолюбив и нахален. К тому же, у меня криминальное прошлое – я судим за грабёж. Требую беспрекословного подчинения. Как?
