Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…
Собака рванула и, в секунду достигнув хозяйки, заплясала вокруг. «Ах, ты моя хорошая!» – женщина опустила пакеты в снег и погладила собачью голову.
– А я думал, она ничья, – поднявшись со скамейки, сказал Иван.
– Как же ничья! Наша! Все наши! – говорила женщина, вытряхивая кости в оставшееся от пельменей корытце. – Они раньше на стройке жили, под бытовкой. Их оттуда выгнали, так они теперь, дураки, бродят, где попало, шныряют под машины. Ну, ешь, Петровна, ешь! Что ж ты! – волновалась она. – Ты у меня как себя чувствуешь? Ухо где разодрала?
– Она пельмени съела, – произнёс Иван. – Мы их погрели в микроволновке.
– Это вы молодцы! – обрадовалась женщина в шубе.
И какой-то свет занялся тогда над бульваром. Он шёл от тающего снега. Зима светилась, уходя в облака. Звенела синица.
– А почему её Петровна зовут? – спросил Иван.
Женщина взглянула, удивившись.
– Даже и не знаю! Так всегда её звали. Старая собака. Видите – шерсть седая… Вы смотрите, ничего не выбрасывайте! – строго наказала она Ивану. – Всё приносите. Они знаете, какие голодные! Особенно кормящие. Вот пойдёмте, я вам покажу мамочку. Пойдёмте, тут во дворе! Петровна, пошли! А если у вас что-то молочное остаётся, творожок – вы прямо туда, щенкам!
Не то чтобы весенний день лишил Ивана воли. Он вполне мог отказаться: тороплюсь, извините! Но ему мелькнул шанс, дверь в «параллельную» Москву приоткрылась. Секунду Иван подумал и решил, что щенков посмотреть стоит.
Едва они свернули во двор, им навстречу выбежала чёрная облезлая собака, заволновалась, заплясала вокруг знакомой шубы, не забыв облаять Ивана.
– Фу! – отругала её женщина. – Жуча, фу! Место.
Пристыжено Жуча вернулась к детям. Под тополем, из простых картонных коробок для них был сложен кров. Женские руки воткнули по периметру несколько палочек, чтоб картонки не сдуло ветром. У порога стояли корытца с едой и водой. Иван поглядел и догадался сердцем, что это – Ясли.
Год назад, в декабре, приехав к маме в Вену, он видел на уличных ярмарках множество рождественских яслей, и все они ему не нравились. А эти – не то что нравились, эти первые – были!
Захваченный родством, Иван сел на корточки, и Жуча не погнала его. Она ела из корытца. Ей мешали три маленьких чёрных щенка, лезли лапами в макароны с тушёнкой. Петровна с порванным ухом вежливо стояла рядом с хозяйкой.
– У нас тут во дворах стройка, – махнув рукой вглубь двора, сказала женщина. – Они так хорошо там жили! Что вы думаете? Всех погнали! Охранники пускали, а начальство приехало – им шею намылило. Им бы только деньги! Что им живое! А отсюда дворники гонят. Идёшь и каждый раз думаешь – тут они ещё, или всё разорили. А у них, если дома нет – они чёрте где бегают. Мы перед Новым годом еле выходили собачку – добегалась, попала под «Волгу». Вот, где Эльбрус? Где Дочка? Где-то носит их! – озабоченным взглядом она оглядела стороны света и вернулась к Ивану.
– А у вас никому не нужны щенки? Может, кому в деревню?
– Я бы взял, – сказал Иван. – Тем более, если зимой жить на даче, можно и двух. Конечно, тут всё зависит, как у меня будут дедушка с бабушкой… Ну, а даже и в городе. Правда, у меня мама…
И тут как будто прорвало его. Он сидел на корточках у картонного дома и, трогая шкуру сытой Петровны, рассказывал первой встречной тётке о чудесном устройстве своей судьбы, о долгах и любовях, о дедушке, который только пошёл на поправку. Она слушала его с внимательным сочувствием, а Иван говорил и говорил – как плакал. И выговорился бы, наверно, лет на двадцать вперёд, если бы в какой-то миг женщина не прервала его.
– Вы простите, я побегу! – сказала она. – Мне ещё за внучкой! Пока, Петровна! Пока, Жученька! – она нагнулась к «яслям», погладила Жучину голову и, махнув Ивану рукой, ринулась вздымать ручьи бульвара своей большой шубой.
Петровна навострила уши, но за ней не пошла. Жуча с детьми улеглась на подтопленном талой водой картоне. Пахло хлевом, паром, молоком, раем, на глазах зрела весна.
Тут Иван заметил, что Петровна смотрит на него строго, и как будто копытом бьёт. «Загостился ты, брат!» – имела она в виду.
Иван покорно встал, и они вместе двинулись к бульвару.
Сворачивая, он оглянулся на приют у тополя. Сбылась его догадка на счёт «параллельной» Москвы, залитой светом, как память. Оттого-то и блуждал отчуждённо по камням мегаполиса, что знал о ней, да не мог найти дверь. Не то чтобы этот двор был счастливым местом; взять метлу покрепче – и разлетится картон, покатятся по асфальту беспомощные чёрные свинки…
Пока он оглядывался, Петровна, собака практичная, чуждая пустых мечтаний, ушла по делам. В одиночестве вернулся Иван на бульвар, к своей скамейке. Он потерял мысль, потерял намерение, с каким выходил сегодня из дома, и стоял, как покупатель на рынке, у которого стянули кошелёк. Но солнце грело, синица пела. Как в четырёхлетнем детстве, Иван вытер грязные руки о штаны и вдруг увидел: брюки и куртка сплошь были в следах собачьих лап. Он подумал было отмыть их снегом, но только засмеялся, махнул рукой и пошёл куда глаза глядят.Как скоро он понял, глаза его глядели в знакомую сторону – к Мише.
Вот завиднелась вывеска Мишиной «Кофейной», и рядом деревцо с подвешенным на ёлочную дождинку салом. «Не наврали синицы!» – не то чтобы удивился, но отметил Иван и, войдя в тепло, сел к окошку. Улица била через стекло первым не зимним солнцем. Надо было пойти, вымыть руки, но он боялся утратить связь между собой и весной, синицей, «яслями». Тут, опередив официантку, из-за кулис возник Миша и подошёл поздороваться.
– В воскресенье у нас экскурсия, – обронил он с достоинством. – В ходе её будет определён темперамент отдельных московских мест и всего города в целом согласно четырём типам Аристотеля. Присоединяйтесь. Я вам выпишу контрамарку.
– Темперамент отдельных мест? – восхитился Иван.
Тем временем Миша разглядел на вешалке его куртку.
– Я вижу следы животных! Где это вы продирались? – спросил он.
– А у меня вот ещё и брюки, – похвастал Иван. – Тоже следы!
– Ага! – сказал Миша и решительно, не спросясь даже, чего прежде с ним не бывало, подсел к Ивану за столик. – Можете у меня неделю ужинать бесплатно, если я ошибусь! – объявил он. – Но я не ошибусь. Вы вступили в полосу серьёзного международного кризиса. То есть, международность нынче – за, а вы – против.
– Это Вы по следам животных судите? – спросил Иван.
– Ну почему же! Не только по следам, – возразил Миша, – я и вообще мудр!
– На бульваре ко мне подошла собака, – объяснил Иван. – Представьте: сегодняшняя погода, синицы! Я на радостях купил ей пельмени. Она меня благодарила – вот вам следы! Но ужинать у вас я не буду, потому что, конечно, вы правы! – искренне заключил он.
– Ага, пельмени… – произнёс Миша и повольней расположился в кресле. Реплика Ивана не удовлетворила его любопытства. Он ждал продолжения.
– Ну, хорошо, – сдался Иван, – ещё я видел в одном дворе рождественские ясли. Картонный домик, в нём собака и три таких чёрных свинки, то есть, щенка. Я не знаю, как вам это объяснить словами… Миша, вы на Пасху обещали куличи, вы поститесь? Я тоже не пощусь. А говорят, кто честно постится, и душой, и телом – тому бывает пасхальная радость. Вот сегодня мне была пасхальная радость. Я только думаю – за что? Может, потому что дедушка болел, и нервотрёпка сошла за пост?
Миша слушал внимательно, не зная ещё, как вступить в эту песню без фальши. Он любил исполнить партию с блеском.
– Ещё сегодня видел в метро старика, – продолжал Иван. – У него был какой-то безмерно затрёпанный справочник по химии, там сзади на обложке цена – рубль двадцать. Он его читал. Потом достал записную книжку, тоже всю развалившуюся, и из неё – несколько карточек. И на одной очень аккуратно написал дату, фамилию с инициалами, ещё что-то. Почти каллиграфически – несмотря на качку. Я всё думал: кто он?
– О! Я вас понял! – смекнул Миша и подхватил. – Выхожу я с салом в скверик кормить синиц и вижу – мне навстречу прогуливается солидный господин, везёт самосвал на верёвочке. Я в ужасе осведомляюсь: где ребёнок? Потому что ни одного ребёнка поблизости нет! Вы, говорю, его, часом, не посеяли на повороте? Оказалось, внук дома, его бабушка одевает. А деда выставили на воздух – чтоб не сопрел в дублёнке.
– А я вчера пошёл за хлебом, – продолжал Иван. – И передо мной – разговор совершенно анекдотичный. Старичок рассказывает продавщице. Я, говорит, творю давно. У меня и проза есть, и лирика. Она его спрашивает: что же, печатаете? – Теперь, говорит, уже да – портативную машинку сын принёс.И они обменялись еще несколькими историями. У Ивана их было много. Он по осенним и зимним улицам их нагулял вагон. А сколько таких «вагонов» было у Миши! Весна пролетела, осень прошла, века сменили века. Собаки, которых кормила женщина в шубе, пожили и ушли. Далёкое их потомство слонялось по вечным бульварам. Чуткий бармен микшировал чай из Мишиной коллекции и с новым чайничком подсылал официантку за столик к хозяину. И подсылал официантку с кофе, а затем и вовсе доставил им коньяку. Они выпили, не заметив.
