Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…
Как спасшийся пленник, Иван ринулся восполнять упущенную радость свободы. Улыбка несла его над детской площадкой, и над обледенелой тропой, и над проталиной, залитой паром из открытого люка. Изредка он замедлял шаги – полюбоваться, как не оставляя следов прыгают воробьи по бриллиантовой корочке снега. Кто-то, прошедший раньше, бросил им весёлую горсть пшена.
У края гаража дворники навалили снег. Отперев замок и добыв лопату, Иван перекидал рыжеватые комья и был опечален, что работа закончилась быстро, как мороженое. Даже лоб не взмок. А ему хотелось махать, вынимать кубы рассыпчатого сладкого снега, тратить избыток радости.
В лёгком разочаровании он сел за руль и повернул ключ, однако звука не услышал. Повернул ещё и ещё. Бодрая жизнь коня погасла. Оглядев машину, Иван заметил включённые габаритки и рассмеялся тихонько. Аккумулятор сел.
Весьма довольный своей неудачей, он направился к ближайшему магазинчику, купил игрушечную, меньше полулитра, бутылку итальянского шампанского и с приобретением вернулся в машину. На всякий случай ещё раз вжикнул ключом. В распахнутые ворота гаража светило солнце. Иван открыл дверцу и сразу хорошо, свежо ему задуло в бок.
«Жалко, – подумал он, – что не кабриолет. Был бы кабриолет!..» – И с удовольствием занялся пробкой. Влажный ветер дул в открытую дверцу машины. Пахло солоно – морем что ли? Иван понюхал дымок шампанского и отпил из горлышка. Что-то корабельное было в его укрытии. Он закрыл глаза, чтобы лучше услышать счастье, а когда открыл, у гаража стояла Оля.
– Ты в Москву? – спросила она, подойдя. – Может, подкинешь до метро, а то чего-то мне сегодня за руль неохота.
– У меня аккумулятор сел! – улыбаясь, сообщил Иван. – Я габаритки не выключил.
– А чего тогда сидишь?
– Да не знаю даже! – безмятежно отозвался он. – А ты что не на работе?
– Я утром упала в обморок! – сообщила Оля со скорбной гордостью. – Давление – восемьдесят на пятьдесят.
– Как восемьдесят на пятьдесят? – изумился Иван, искушённый в вопросах давления, и тут же выскочил из машины. – Так куда ж тебя несёт? Иди домой, ложись!
Оля поглядела с насмешкой:
– А работать кто будет? Проект кто будет доделывать? Если человек не может работать, как люди – ни чёрта он больше не получит, ни одного нормального заказа. Ручкой помашут.
– Да никто не помашет! – возразил Иван. – Ты как-то неправильно думаешь о людях. Ну да, есть всякие, но в массе…
– Это я неправильно думаю о людях? – изумилась Оля. – А ты, значит, правильно? Ты их вообще видел, людей? Ты, может, думаешь, они на деревьях растут? – смеялась она, расходясь. – Тебя волшебным лесом обсадили по периметру и нагнали ангелов, чтоб не скучал! А ты, дурачок, думаешь – это люди! Костя твой, Андрюха твой, Макс мой, бабушки-дедушки твои бессмертные! Это ангелы чистейшие! Люди – это у нас на работе! И поэтому у меня восемьдесят на пятьдесят, а я к ним прусь!
Иван, сбитый с мыслей счастливым днём, не нашел подходящих слов. Тут взгляд Оли попал на его руку с бутылкой.
– А это что у тебя? – спросила она ошеломлённо. – Ты что, сбрендил? По утрам в гараже пьёшь? А в гараже почему? От мамы прячешься? А я-то вечером тебе хотела сплавить Макса – думала, хоть отлежусь в тишине! Ты вообще себя контролируешь?
– Да это я так, – сказал Иван. – Машина не завелась – ну и, думаю, ладно!.. – Он взглянул в насмешливое, но какое-то нежное, светлое от болезни Олино лицо и запнулся.
Если взять у Макса несколько цветных брусков пластилина и, размяв тщательно, смазать в шар, получилось бы то, что Иван почуял внутри себя. Вот он – малиновый Олин размыв, синий Костин, золотой – Макса. Ни один цвет нельзя изъять из сплава. Разве только раскурочить шар насмерть.
– Оля! – произнёс он. – Ты бы не увозила Макса!
– Что? – изумилась Оля.
– Всё-таки у него здесь бабушка с дедушкой, – чуть оробев, пояснил Иван. – Друзья, да и я тоже. Игрушки, комната…
– А твоё-то какое дело? – почти с ненавистью проговорила Оля, но тут какая-то мысль или чувство сбили её воинственный пыл. – Хорошо! – сказала она осипшим голосом. – Молодец! Добился! – И быстро пошла прочь.
«А и ладно! – легко подумал Иван. – Бог с ней. Пусть, что хочет…» После долгой тревоги, смирения, трудоёмких попыток самоотречься он, наконец, почувствовал зелёный свет и не мог так запросто «сдать» свою радость.
Немного жалея, что купил полулитровую бутылку, а не обычную ноль семьдесят пять, Иван поставил пустую тару на снег у гаража и огляделся. Февральское солнце, помноженное на солнце шампанское, ослепило его совсем.
«Чем хорош этот день? – разбирал он с улыбкой. – Тем, что дедушке лучше – да, очевидно. Тем, что воробьи его как будто любят. И Костя. Вероятно, и Оля тоже. Да и сам он далёк от равнодушия! Вот этим и хорош день. Чем ещё? Тем, что скоро весна, что обещают большой тёплый циклон. Нет, не то, не то… Или то, да не только! “И прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен”»! – наконец, вспомнил он и успокоенный, доверившись авторитету, пошёл к остановке маршрутки.
На тропе лежал снег. По нему было приятно пройтись и почувствовать сырь в подошвах. Иван был рад. И то, что сказал-таки Оле о Максе, и что из-за аккумулятора предстояло ехать в метро, среди людей – всё казалось ему удачей.
Выйдя из метро, Иван взглянул на уличные часы. До встречи с научным руководителем была еще куча времени. Не спеша он двинулся в сторону института и дорогой раздумывал, на какое бы удовольствие употребить отрез прекрасного весеннего дня. Он бы выпил где-нибудь чая, но было жаль променять на стены такую хорошую землю и небеса. Иван осмотрел внимательно улицу, готовый к улыбке, и сразу увидел то, что искал.Из новенького четырёхэтажного особняка вышли мама и сын, ровесник Макса. У мальчика в руках была лопатка и пластмассовое ведро. Иван знал местные дворики – здесь не водилось детских площадок. Может быть, там дальше есть скверик? – понадеялся он и пошёл следом, влекомый любопытством: где же ребёнок будет копать? Время от времени малыш приостанавливался и собирал снег в ведёрко прямо с тротуара.
Дальнейшее преследование показалось Ивану неудобным. Он свернул и по оттепели, растекшейся вокруг него, грязной и чистой, как юность, вышел к бульвару.
Ряд скамеек звал его насладиться последними днями зимы. Иван выбрал одну, на пересечении бульвара с переулком, и, смахнув снег ладонью, сел. Сразу же над головой включили весеннюю музыку – синица затенькала, а к ногам подскакал воробей – принять волшебный заказ. «Мне, будьте добры, ума, сердца, смелости, и ещё шампанского!» – пожелал Иван.
Воробей вспорхнул. Иван перевёл взгляд – в двух шагах от скамейки на мокрый снег села большая ободранная собака. Одно ухо её было поранено, шерсть на нём слиплась. Внимательно и терпеливо она смотрела Ивану в лицо, дожидаясь знака. Он кивнул ей. Собака подошла и шустро обнюхала куртку.
– Ничего нет, – произнёс Иван. – Я в институт иду.
«Нет – так нет», – ответила взглядом собака, но не ушла, а легла возле скамейки. Иван смотрел на её шкуру цвета летнего сена и испытывал непонятное душевное удовольствие: подумать только! С ним рядом – такое большое живое существо, способное благодарить и надеяться, привязываться и сострадать. Иван протянул руку и потрогал шкуру. Собака огрызнулась.
– А-га! Я понял! – кивнул Иван и, встав со скамейки, пошёл через дорогу, к киоску мороженого. Там, среди прочего нашлись в уголке витрины пельмени.
– А микроволновки у вас нет? – спросил Иван, заглядывая в окошечко. – Мне бы разморозить для собаки!
Пока пельмени грелись в микроволновке, продавщица нашла пластмассовую крышку из-под торта и предложила Ивану в качестве миски. Иван умилился и взял.
«“Ну, это очень поэтично!” – скажет Оля, – думал он, таща добычу на бульвар. – “Ты погряз в сантиментах!”»
Ему повезло – собака оказалась голодная. Со скамейки Иван любовался, как быстро и аккуратно она поедает обед. Доев, собака села у края скамьи и прижалась головой к ноге Ивана.
Странно было Ивану оказаться на этой лавочке, в этот день и миг: он как будто вступил в другую эпоху, в иную пору жизни, когда у него уже есть внуки, и сам он стар, а, может быть, и бестелесен. Вдруг ему показалось, что вес собаки как будто сделался больше. Иван нагнулся и посмотрел ей в лицо. Сощурив глаза, собака дремала. Тогда и он задремал тоже.
Иван дремал, не закрывая глаз, глядя, как послеобеденное солнце топит снег. Скоро с ручьями потекли его ноги, и совершенно ясно он расслышал, как одна синица говорит другой, будто неподалёку некто Миша повесил свежее сало.
Он очнулся оттого, что собака встрепенулась, приподнялась и, отольнув от ноги Ивана, потрусила вперёд. Из переулка вышла женщина в шубе, в большой старомосковской зимней одежде, чуждой Европе и всему прогрессивному человечеству. В руках без варежек она держала два простых пакета, наполненных собачьей едой. Иван различил макароны и куриные кости.
