Владимир Дурягин - По дороге к Храму
– Дверь закрой! – Крикнула она ему.
– А-а… двери? – улыбаясь во весь рот, он шагнул выполнять просьбу «партнерши». Молодой брагой бурлила в Алёнке ненависть к этому пьяному ублюдку! И она вырвалась из бутыли, выбив крепко заклиненную пробку – Алёнка выхватила нож, крепко держа его двумя руками, с силой всадила насильнику под левую лопатку, и испуганно немедля вытащила лезвие обратно. Парень качнулся и, падая, развернулся лицом вверх. Улыбка с лица исчезла, а окровавленные почему-то губы еле слышно прошептали:
– Сук-ка!
Это слово ещё больше взбесило Алёнку, и она, применив всю свою силу, схватила его за нижнюю часть штанин, приподняла и перевернула в открытый дверной проём. Быстро захлопнув дверь, она немного отдышалась и прошла в другой вагон.
Он оказался купейным. Увидев дверь туалета, она исчезла за ней и долго булькала водой, смывая кровь со складня и со своей одежды. Холодной водой кровь смылась легко. Она прижалась спиной к стене, успокаивая дыхание.
– «Вот так, примерно, с вами надо… Потрахаться захотел… Пусть тебя черви трахают!»
Седьмая станция, на которой она сошла с поезда, почему-то называлась «Полесье». Вагон, в котором она находилась, не дотянул до вокзала, и ей было не прочитать название, потому и вышла тут опрометчиво. В этот поздний час на маленьком вокзале не было ни души. Она вошла в зал ожидания, присела на холодный деревянный диван и немного, подумав, достала бутылку. Когда ей снова стало тепло, она вышла на воздух. Издали с грохотом приближался мощный сноп света. И вскоре мимо, прогремел грузовой состав, обдавая грязными мокрыми брызгами.
– Да, пропади ты! – Выругалась Алёнка и в свете прожектора увидела женщину в форме железнодорожника. Чуть ли не бегом, Алёнка направилась к ней, опасаясь, что та сейчас исчезнет в темноте…
– Подождите! Минутку подождите…
– Чего раскричалась, как блажная?
– Я… я…
– Уж не рожать ли собралась? – ухмыльнулась хозяйка вокзала.
– Я просто не на той остановке вышла. Мне бы в Сенное надо…
– Так в Сенное поезда не ходют.
– Как?
– Не бывала ни разу, что ли?
Алёнка кивнула.
– Тут до него километра полтора, через поле. К кому приехала-то? Может, я знаю.
– Э-э… К Терёхиным.
– К Нине Ивановне?
– Ага! – Обрадовалась Алёнка.
– Так ты ступай до того красного огонька. Там будет переезд, а от него дорога прямо в деревню.
– А это точно Сенное?
– А какое ещё? Недавно и станция так называлась. Только зачем-то переиначили.
Алёнка посмотрела на горевший вдали красный глаз светофора и замялась в нерешительности.
– Иди, не бойся. У нас тут волков нет. Только поездов опасайся, не ходи по путям, ступай по бровке.
– Спасибо…
– Не за что. – Ответила женщина и неторопливо пошла к себе в дежурку.
Вблизи вокзала светили фонари, и идти было ещё можно, но как только они остались позади, щебенчатая насыпь, казалось, специально ставила подножки, что выводило путешественницу из равновесия. Громыхавшие мимо поезда всякий раз заставляли отступать в мокрую пожухлую траву. И в кроссовках теперь хлюпало и скрипело. Наконец-то за светофором забелели столбики переезда, и Алёнка ступила на твёрдую гладь накатанной дороги, блестевшей сыростью, от света вокзальных фонарей. Теперь, скрывавшие от ветра, растущие вдоль железной дороги ёлочки, остались на своем месте, и пуховик продувался насквозь, словно марлевый. Преодолев всего половину пути, она продрогла, казалось до мозга костей, и направилась по сырому скошенному полю к огромной соломенной скирде, похожей в темноте на спящего мамонта. Она прижалась к соломе спиной и, причастившись из бутылки, закурила. Ей, вдруг ужасно захотелось есть. Она курила и смотрела на единственный деревенский огонёк, расплывавшийся у неё в глазах. Решив быстренько дойти до следующей скирды, чтобы снова передохнуть, она прибавила шагу, но ненадолго. Ноги снова не слушались и постоянно натыкались на какие-то кочки и рытвины. Она еле добрела до следующего «мамонта» и уставшая присела под ним, прижавшись к мокрой соломе. Ей, вдруг вспомнился тот дебил в поезде, и она ужаснулась содеянному. Ведь могло всё получиться не в её пользу! И, сидела бы она сейчас в следственном изоляторе, вместе с разными заразными, не выполнив своей задуманной миссии до конца. Она заметила, что от этой скирды, до того единственного огонька, было рукой подать. Бутылка опустела, спиртное уже не согревало. Алёнка начала выдергивать солому из скирды, внутри она была сухой и тёплой. Вскоре в скирде появилась нора. Алёнка оглядела окружавшую темноту, и забралась в нору, прикрыв вход соломой. В соломе было тепло и тихо. Только из деревни доносился лай дворовой собаки. Клонило ко сну. Она не собиралась ночевать тут, а хотела всего лишь передохнуть и согреться, но мокрые ресницы слипались сами…
… Проснулась она от остервенелого лая собаки. Вход в нору был раскрыт, и Алёнка отчетливо видела оскаленную собачью пасть и зловеще горящие глаза. В этот момент она почувствовала себя зайцем, загнанным сюда, в эту нору, из которой не было выхода. Озноб пробежал по всему телу. Она так же заметила, что снаружи заметно посветлело, но свет в крайней избе всё равно продолжал гореть. И она почему-то была уверена, что ОН находился именно в этом доме. Собака продолжала атаковать с нарастающей яростью. Казалось, что она готова её проглотить живьем. Не зная, как получилось, но Алёнка присвистнула, и пёс на мгновение прекратил надрываться.
– На! – Она бросила ему конфету, схваченную в сумке вместо ножа, за которым она полезла закоченевшей рукой. Собака с недоверием глянула в нору, обнюхала конфету и, взяв её в зубы, урча, исчезла с глаз. Алёнка загребла из сумки целую горсть лакомства и, высунувшись из норы, одну за другой побросала их почти успокоившемуся псу.
– Ну, во-от, а я в тебя чуть стальной зуб не вонзила.
И снова ей вспомнился тот парень, что домогался до неё в поезде. Тряхнув головой, она посмотрела на светящиеся окна крайней избы и стала выбираться наружу. Собака снова залилась яростным лаем, но уже убегая в сторону деревни.
– Всю ночь свет не гасят… Однако, что-то!.. – Сказала Аленка вслух и побрела к той самой избе, всё больше сомневаясь в причастности Лукича к убийству отца. Она ловила себя на том, что ей просто очень захотелось заглянуть ему в глаза… И всё. Так зачем же она прихватила с собой его нож? Чтобы вернуть?
Окончательно продрогнув, падчерица добрела по нескошенной меже до заборчика и долго не могла открыть калитку. Когда открыла, то в избе заскрипела дверь, и в сенях послышался какой-то говор. Потом с крылечка спустились две старухи и, придерживая, друг дружку, заковыляли вдоль деревенской улицы.
– «А, может быть это не здесь?» – сама себя спросила Алёнка, и ей стало ещё холодней. Она решила сначала заглянуть в окно, чтобы хоть что-нибудь выяснить, благо в этом краю собак не было. В свете окна, она сначала пригляделась к циферблату своих часов, не предназначенных к походным условиям, поднесла их к уху, пощёлкала по ним ногтем, стрелки неумолимо показывали шесть утра. Она взобралась на приколоченную к стене скамью и прильнула к стеклу. Спиной к белой печке сидели четыре старухи и о чём-то беседовали. Одна из них, бросив взгляд на окошко, перекрестилась и показала пальцем на Алёнку. Немедля за стеклом, нарисовалась усатая физиономия мужика, тоже испугавшегося сего наваждения, и через минуту в сенях затопало. Громкий басистый голос строго спросил:
– Кого это там принесло, в столь неурочный час?!
Алёнка спрыгнула со скамьи и еле удержалась на закоченевших ногах. Шумно топая по полу, мужик дошёл до входной двери и, распахнув её, фонариком осветил Алёнкино лицо.
– Ты, хто? – хрипло спросил он.
– Терёхиных мне… бы… – ответила она вся, дрожа.
– А-а. Так бы и говорила! Тут они, тут. Заходи. Откуда в такую рань?
Она, молча, осторожно ступая, чтобы не споткнуться, поднялась по шатким ступенькам на крылечко и вслед за мужиком вошла в избу. В избе было тепло и пахло чем-то необычным. Алёнка увидела нескольких пожилых женщин, сидевших на скамейках вдоль стен, молча смотревших на неё и в глубине, прямо перед ней красный гроб с покойником. Она, едва переставляя ноги, подошла к нему, держа руки на весу, и нерешительно откинула край простыни, прикрывавшей лицо усопшего. Узнав в нём Лукича, судорожно вдохнула воздух и, прижав кулаки к горлу, присела на своевременно подставленную под неё табуретку. Люди, подходившие к ней с вопросами, расплывались в слёзном тумане.
– Он, что, п-помер? – спросила кого-то Алёнка, но голоса не было слышно, и все подумали, что она про себя молится, и тоже начали креститься. Она говорила что-то ещё и люди, глядя на странную гостью, шептали молитвы и крестились. Она потянулась к его волосам и трясущейся рукой тронула их. И вдруг увидела, что его лицо, стало преображаться. На его посиневших губах она рассмотрела подобие самодовольной улыбки. Алёнка не знала, что после замораживания, вскоре покойники оттаивают и их черты лица принимают совершенно иную форму. Но присутствующие об этом не догадывались, равно, как и сама поражённая этим событием Алёнка.
