Олег Рой - Писатель и балерина
Вообще-то теперь вполне можно и без Эдика обойтись. И даже, может быть, нужно. Закулисные балетные интриги выучили Полину суровому правилу: никто не должен знать о тебе ничего лишнего. А лучше – вовсе ничего чтоб не знали. Стоит хотя бы чуть-чуть приоткрыться – моментально получишь удар, набегут, налетят хищники, вцепятся в мягкое и будут рвать живое мясо, пока насмерть не загрызут. Так что никому и ничего. С Эдиком железное правило пришлось нарушить. Точнее, оно само нарушилось. И с этим надо что-то делать. Свою пользу Эдик принес, и немалую, но теперь нужно как-то от него избавиться. Слишком, слишком много он о ней знает. Это может быть опасно. Нет, не так. Это – опасно. Никаких «может» в этой жизни не существует: если у кого-то на тебя что-то есть, он непременно это использует. Анька-змея пыталась, и даже преуспела в своих попытках, с-с-стерва. Такого больше допускать нельзя. Впрочем, может быть, еще и не пора. Пожалуй, какое-то время Эдик еще может быть полезен. И советами, и… не только советами. Но… вот про тест она же сама придумала – ведь умно же! И Эдик ничего про это не знает.
Полина сунула записную книжку в косметичку, защелкнула замочек, в очередной раз порадовавшись: какая все-таки прелестная вещица, серебристо-розовая, хорошенькая, стильненькая, на крошечный портфельчик похожа, так поглядишь – скорее театральная сумочка, чем косметичка. Полина и использовала ее не столько как косметичку, сколько как хранилище для всяких «ценностей». Она сунула «портфельчик» на крышку стиральной машины, под полотенце (не забыть бы, и выпорхнула из ванной.
Марк стоял, задумчиво глядя на пеструю баночку. Полина, потянувшись, поцеловала его куда-то под ухо – как клюнула.
– Не забыл? – Она поставила баночку «на место». – А я как раз напомнить хотела…
– Ты действительно думаешь, мне витаминов не хватает? – усмехнулся он.
– Ну, а как же? Везде пишут, что зимой надо себя поддерживать…
– А еще, – он опять усмехнулся, – пишут, что четвертого мая Земля налетит на небесную ось…[23]
При чем тут небесная ось?! Вот чего он, в самом деле, прицепился? Еще и усмехается так… странно. Неужели что-то заподозрил? Да ну, нет, не может быть! Где ему догадаться! Баночка как баночка, и «витаминки» – ну точно как те, что в баночке и были, крупные белые таблетки с желобком посерединке. Ну, очень, очень похожи. Эдик сам при ней насыпал. И сказал, что это слабенький, но очень эффективный… какое-то такое слово… В общем, влечение и привязанность «витаминки» усиливают, и еще успокаивают, и желание возражать пропадает. Марик, конечно, и так с ней обычно соглашается, но все-таки…
Вот интересно, поговорил ли он уже с Коршем насчет антрепризного спектакля? Ей-то ничего не сообщал, конечно. Но Полина слышала, как он вчера директору звонил, договаривался, что зайдет. Нет, она не подслушивала, просто была неподалеку. А что? Она ведь живет в этой квартире. И вообще, это же ее касается, а не кого-то постороннего. А то… ну, некоторые мужчины просто обожают сюрпризы. А Полина любила все знать заранее – как иначе спланировать свою жизнь? Нет, вообще-то в сюрпризах ничего дурного нет – вот как с этой квартирой. С другой стороны, какой же это сюрприз? Она столько намекала на тяготы быта… просто неизвестно было, сработает ли. И когда.
Вот и с антрепризным спектаклем, который Марик собирается поставить специально для нее, то же самое. Но напрямик не спросишь…
Полина скользнула на кухонный диванчик. Плечи, руки, все тело обмякло, даже стройная шея склонилась – живая иллюстрация понятия «полное изнеможение».
– Устала? – Марк присел рядом, обнял.
Она прильнула к нему нежно, текуче:
– Даже заниматься не хочется. Все одно и то же. Вот репетирую, репетирую – нет, арабеск должен быть легче, давай еще раз – а самой хочется все бросить. Вот просто сидеть с тобой – и то лучше. Или гулять пойти. Куда глаза глядят. А потом чай пить и ни о чем не думать. А то как начну думать, сразу все таким бессмысленным кажется – все эти занятия, репетиции, ну чего я себя мучаю? Лучше бы тебе больше времени уделяла…
Марк прижал ее к себе посильнее:
– Боюсь, скоро у тебя для меня времени совсем оставаться не будет.
– Как это? Что такое ты говоришь? – Она даже отстранилась слегка, как будто услышанное ее возмутило.
– Занята будешь. – Он улыбнулся. – Я сегодня с постановщиком говорил, так что скоро у тебя будут сплошные репетиции. И не здесь.
– Ой! – В глазах Полины плескались растерянность, недоумение, недоверие – и яркая, какая-то детская надежда. Марку вспомнилась Янина Жеймо в роли Золушки, у нее был такой же взгляд. – Как же это? Я… Ты как волшебник прямо… Ты для меня… А где же ты постановщика нашел?
– У Женьки выпросил, где же еще, – усмехнулся Марк. – Ну у Корша, у Ген-Гена. Такую баталию за этот телефонный номер выдержал!
Полина прильнула поближе: для победившего воина лучшая награда – любовь нежной девы, это все знают.
– Даже не верится, – промурлыкала она куда-то в его шею.
Марк прикрыл глаза – длинный утомительный день обещал наконец и что-то приятное. Шее было тепло, щекотно и… хотелось продолжения. Ну то есть не шее хотелось, а ему самому.
– Правда, он, ну, Корш то есть, постановщика подсказал какого-то стороннего, а насчет Николаевского к нему лучше и не подходить. – Марку не хотелось Полину огорчать, но ведь не сейчас, так потом все равно сказать придется, что вот так вот.
Но Полина, как ни странно, вовсе не огорчилась и даже, кажется, не удивилась.
– Он говорит, что я ни на что не гожусь? Да? – Она презрительно сморщила хорошенький носик. – Ну… понятно. Да пустяки. Ерунда. Пусть его! Главное – что ты в меня веришь. Правда ведь?
Он кивнул и легонько коснулся губами виска с нежным завитком.
– Ну вот! – радостно продолжала Полина. – А я – в тебя! Ведь роман, который ты пишешь… Ну я-то его прямо боготворю и благословляю, ведь если бы не это, мы бы, может, никогда бы не… Ведь все это счастье, – она повела головой, точно обводя взглядом и светлую кухню, и «балетную» комнату за стеной, и все, что там дальше, вокруг, в огромном, предназначенном для них двоих мире, – все это благодаря этому роману! Он совершенно, совершенно гениальный! Ты когда мне читаешь, дух захватывает – как будто все на самом деле происходит. Такая правда, что мороз по коже…
* * *Как будто все на самом деле, думал Марк, глядя в узкое окошко своего «кабинета», за которым сгущались зябкие февральские сумерки. Мороз по коже… Вот уж действительно.
Нет, сегодня он попробует обойтись без виски. Надо писать, пока беседа с Ген-Геном еще свежа в памяти. Пусть у романного Директора фамилия будет Кобрин – это он хорошо придумал, а еще лучше, что не забыл, – а во всем остальном, в интонациях, жестах и прочих повадках, пусть он будет как Корш. Это будет совсем просто: уж кого-кого, а старого-то приятеля, со всеми его словечками и ужимками, он знает как облупленного, только бери и записывай – готовый персонаж.
Надо бы еще спросить у Полины, не предлагал ли ей Ген-Ген… нет, не стоит. Она же сказала – ерунда. И явно ей неприятно про это думать. Можно и не спрашивать ничего, но в сюжете этому мотиву – самое место.
А может, не только в сюжете, а и в жизни тоже. А то в самом-то деле – ну вот почему, почему Ген-Ген не желает сам помочь с персональным шоу для нее? С постановщиком, видите ли, сведу, а дальше отстань. Вот с чего это друг Женечка так против Полины топорщится? Никакая, бесталанная и все такое. И ее это вроде бы не удивляет. Может, он и впрямь когда-то ее в койку тащил, а она не подчинилась?
Хотя это настолько не имеет значения… Главное – в романе этот мотив присутствует, а уж что там в реальности – дело двадцать восьмое. Да, может, и не было там ничего такого… Ген-Ген никогда на одном объекте не зацикливался.
Но, с другой стороны… а Татьяна? Может, он и впрямь из‑за нее взбеленился? Может, он не так чтобы и в шутку всю жизнь верного рыцаря изображал? И тогда… тогда, значит, Марк всю жизнь на его счет ошибался?
К черту, к черту, к черту! Это все – потом. Сейчас на повестке дня вовсе не старый друг Женька, а его романное воплощение – Директор, который подбивает клинья к Алине… и его убивают.
Нет-нет, Директора убивают вовсе не потому, что Женька сегодня решил вдруг поссориться. Он старый друг, я его очень люблю, но Роман диктует свое: Директор должен разбиться, упав с большой высоты – как тот антрепренер, рухнувший с верхней галереи Эйфелевой башни в третьей книге про Вяземского.
Эйфелеву башню в нынешний, балетный роман никак, разумеется, не вставишь, слишком сложно, натянуто выйдет…
Зато неподалеку от Николаевского театра, буквально в двух кварталах, есть… да, точно так. Отличная мысль.
