Александр Архангельский - Музей революции
– Директор, я дико извиняюсь, давайте напрямки. Вам нужен крепкий жулик? Вот он я, весь ваш. Обещаю: ничего не утечет, никто не подкопается. Тридцать процентов.
– Тридцать процентов?! За что?
– А сколько же?
– Ну… не знаю… Я бы думал, все десять.
– Тридцать, господин учитель, тридцать.
– Ну давайте хотя бы пятнадцать.
– Соглашайтесь, Теодор Кузьмич. Хорошая цена. И главное, вы ничего не потеряете. Я же резко увеличу обороты, на руки получите гораздо больше, чем сейчас.
И Желванцов не обманул.
В обычной жизни, он был похож на робота из старых голливудских фильмов; казалось, у него к рукам привинчены стальные штучки – телефоны и блестящие экранчики (такие же, как у Иван Саркисыча и его черно-белого мальчика). Но бухгалтерию – домашнюю, не для отчетов – он вел вручную, по-старинке, в общих тетрадях с клеенчатой обложкой, пачкучей шариковой ручкой. Почерк курчавый, с нажимом, штабной. Молодой-молодой паренек, а советский.
– Виталий, дорогой, оставь тетради. Сегодня плохо, больно. Завтра все внимательно смотрю.
– Вот завтра, господин учитель, и принесу.
– Ты что же, мне не доверяешь?
– Вам, разумеется, я доверяю. Кому же еще, как не вам. Но если кто найдет? А с обыском придут?
– Какой обыск? Зачем? Кто?
Глаза Виталия округлились.
– Теодор Казимирыч, мы ввязались в серьезное дело, вы это понимаете, или как? Мы пытаемся отжать больших людей, а они чего? Глазками похлопают, скажут спасибо? Вам кошки – ничего не объяснили? Вытравили – за ночь – всех!
– Кошки объяснили. А у тебя что ж, не найдут?
– А у меня, – гордо и раздельно ответил ему Желванцов – не найдут.
И тут зазвенел телефон. Не простой телефон, а с гербом. Значит, не помощник и не секретарша. Сам. А вы говорите наподличал. А вы говорите – обыщут. Сами обыщем. Если решим обыскать.
Шомер гордо подмигнул завхозу, ловко расслабил мышцы лица и ответил со сладостным, нежным прогибом:
– Слушаю. Аллоу. Виктор Викентьевич? Здравствуйте, Виктор Викентьевич. Спасибо, что звоните, Виктор Викентьевич.
10
Племянники мерзкого Гоши оказались под стать ему, жмеринские лбы, безразмерные, упрямые, с выражением наивной хитрецы на больших и глупых лицах: дескать, знаем-знаем, нас не проведешь. Сели, набычились, ждали: что, будешь нас мирить? а вот мы возьмем и не помиримся.
Но первый же вопрос поставил их в тупик.
– Привет, пацаны. Я Миша. Ты Жора, ты – Боря? Отлично. Боря, скажи, ты веришь в правду?
Боря не знал, что нужно на такое отвечать, поэтому сказал с тяжелым вызовом:
– Я – верю.
– Ну верь. Ты, Жора тоже?
– Тоже.
– А я вам так скажу, ребята. Лучше ни во что не верить, а просто действовать по правилам. Хорошие, плохие, нам по барабану. Правила. Вот эту книжицу читали?
Он показал им драную брошюрку – советский транспортный закон. Перелистал, нашел их случай. Статья, параграф, пункт. Нормы перевозки, сроки, ответственность сторон. И быстро, в полчаса уговорил.
Бензиновые братья позвонили через месяц. У их друзей такая же проблема. Вопрос решить не получается. Поможешь? И у Ройтмана мелькнула мысль, холодная и быстрая, как тень. Реальный суд в стране не действует; подключать бандитов, разбираться по понятиям себе дороже; значит, появился спрос на справедливые решения. По закону, но в обход продажных судей. Нужно создавать подпольный суд…
Он срочно вылетел в Россию, начал разговоры говорить. Реакция была примерно одинаковой. С ума сошел – тут что-то есть – вот телефон, поговори с Петровым, Ароновичем, Шаликашвили – если вдруг получится, мы в доле.
Через некоторое время в Гамбурге, на выезде из аэропорта (чтобы можно было обернуться за день, утром прилететь, а вечером обратно), появилась мелкая контора. За промытым офисным стеклом сидели три пожухлых старичка. Листали документы, подшивали в папки, неумело, с тяжелым нажимом, как на старых пишущих машинках, тюкали в клавиатуру, подслеповато вглядываясь в толстые экраны. Аморфные движения, настороженные лица, мешковатые костюмы. Один из них был павлодарским адвокатом, другой всю жизнь служил юрисконсультом на Беговой и с нескрываемым презрением цедил клиентам: так, объясняю снова, вы не поняли, дедушка и бабушка разводятся, дедушка прописывает вас… А третий дослужился до судьи – несмотря на характерный нос и мягкие слоновьи уши в складках; Ройтман ему не очень доверял, но деваться было некуда, где он еще найдет реального судью в колбасной эмиграции, да еще за эти деньги?
Раза два в неделю Ройтман появлялся в офисе, опускал гремучие роль-ставни; в темноте между пластинами светились зубчатые узкие полоски, похожие на линию отрыва. Один из стариков вытаскивал из шкафа мантию, взмахивал, как простыней, и ловко бросал на гладильную доску. По офису распространялся теплый запах пыли. Двое других доставали приготовленные папки, а Ройтман выходил встречать гостей, рассаживал их по диванчикам, и предлагал начать процесс.
11
Дело постепенно разрасталось; кооператоров сменили фабриканты, иски стали сложные, объемные. Старичков он спровадил на пенсию, выбил рабочие визы молодому ленинградскому судье из областного арбитража и тридцатилетним бойким адвокатам из Воронежа. И завел себе отдельный офис возле ратуши – для предварительных переговоров.
Однажды объявились вологодские владельцы шарикоподшипника: не смогли договориться о разделе пая. По закону (черный ройтмановский арбитраж не признавал понятий; полки распухали от ксерокопированных уточнений и поправок, дополнительных определений Верховного суда) прав был младший партнер. Он-то и вышел на Ройтмана. Приятный, тихий паренек, из технарей, очки с двойными стеклами, расплющенный голос; если б не расслабленность движений, по которой узнается человек, давно привыкший к деньгам, можно было бы принять его за неудачника-зануду.
Полуразвалившись в кожаном кресле, паренек не спеша закурил бриаровую трубочку, с маленькой матросской чашкой на прямом коротком чубуке, пфыкнул дорогим вишневым табаком:
– Веня меня зовут. А вас – Михаил. Говорят, вы служите местным царем Соломоном?
– Говорят.
– А почему вас слушаются? Почему не посылают?
Ройтман скучно рассказал, как ленинградские, московские, свердловские и томские дельцы договорились признавать решения его суда, а если кто не понял, с таким сообщество прощается. И человек выпадает в осадок. Сделки рассыпаются, на звонки никто не отвечает, бизнес медленно, но верно идет ко дну.
Пфык-пфык, по кабинету расползается густая синева.
– Угу. А как же, позвольте спросить, сообщество-то узнаёт? Ну, о том, что вы тут нарешали?
– Мы рассылаем бюллетень.
– Чевоооо?
– Бюллетень, говорю, рассылаем.
Ройтман вынул брошюрку, изданную типографским способом; в ней мелким шрифтом были напечатаны решения его подпольного суда – в последней, результирующей части.
– Но здесь же нет фамилий? Только звездочки и буквы?
– Люди это всё заметные, бизнеса́ их на виду, нетрудно вычислить.
– И много было случаев неподчинения?
– Бывало. В начале. Теперь не бывает.
Технарь захохотал:
– Что? эмалированный тазик с цементом – и на дно океана? Вы знаете, мне нравится. Давайте мы тоже попробуем.
Вроде бы они их как-то помирили, но вскоре Ройтман получил холодное письмо. Младший партнер сообщал: ваши обязательства не выполнены, никто решению суда не подчинился, обещанный бойкот не действует, надо срочно встретиться в Москве.
Ройтман явился в обшарпанный офис, на улице Большой Черкизовской: гремучий бронебойный лифт, обколотые, как после бомбежки, стены коридора. Восьмой этаж был отсечен от остального здания, с седьмого нужно подняться пешком, позвонить в приваренную дверь, похожую то ли на задраенный люк в подводной лодке, то ли на выход из бункера.
Но за этой замызганной дверью таилась обустроенная жизнь. Правильные теплые светильники, панели из мореного ореха, ворсистые бесшумные ковры… пахло то ли розочкой, то ли мимозой… сегодня это показалось бы дешевкой, но тогда, в начале девяностых…
У входа в кабинет руководителя стояла рамка металлоискателя, за отдельным столиком с зеленой лампой сидел охранник с автоматом. А в кабинете обнаружились насмешливые шарикоподшипники; сразу оба-два; и никаких следов конфликта, ни малейших признаков непонимания. Старший, так похожий на прожженного парторга из академического института, с неугомонным взглядом подлого отличника, изъяснялся быстро, скорострельно:
– Садись, садись, все, извинения, считай принесены, садись, сам понимаешь, куда сейчас без проверки. Убедились, держишь… И не трус.
– Ничего не понимаю. Объясните.
– Объясним, объясним, не волнуйся. Выпьешь? Нет? и это тоже правильно… садись, разговор будет долгий, ты чем обедаешь? Вень, позвони… куда? Да лучше всего из «Максима».
За роскошным обедом ему рассказали, что предстоят серьезные дела; их вот-вот допустят до трубы и они искали – и, судя по всему, в его лице нашли – надежного еврея, который будет держателем акций. Сам сможет ими управлять, а их – не кинет.
